Женщин в Ангарске по понятным причинам всегда было меньше, чем мужчин, но при этом требования к ним предъявлялись особые. Вот здесь тюремные понятия пришлись по душе буквально всем и просочились даже в самые интеллигентные дома, далекие от криминала. В колонии нет женщин, но есть возможность мечтать и фантазировать. Заключенные на длительный срок оставались запертыми в исключительно мужском обществе с очень жесткими правилами, невыносимыми условиями жизни и все нарастающей жестокостью в коллективе. У них развивался так называемый пенитенциарный синдром. Жизнь в тяжелых условиях снижала способность к сопереживанию. Жестокость и насилие становились чем-то обыденным и естественным, а способность испытывать эмоции постепенно утрачивалась. Нельзя себе позволить припадки гнева, если живешь в запертом пространстве с людьми, о которых ничего не знаешь. Мозг человека имеет склонность стирать ненужные навыки, поэтому спустя несколько лет нет больше эмоций, есть лишь память о них. Сентиментальность. Память о былых чувствах. Это свойственно любому заключенному, солдату или воспитаннику школы для мальчиков. Женщина в их глазах – нечто возвышенное и одновременно низменное, но никогда не равное. Под влиянием книг и растущей сентиментальности женский образ в глазах заключенного претерпевает серьезные трансформации, а когда он выходит на свободу, оказывается, что ни одна девушка не соответствует его высоким стандартам и не воспламеняет тех чувств, память о которых подогревала в нем желание жить все эти годы. И тут рождаются чудовищная злость, ненависть и обида, причем на свободе уже никто не сдерживает тебя от них. Лишь один только женский образ под воздействием этой сентиментальности остается незыблемо прекрасным – образ матери. Добрая, красивая, не совершающая дурных поступков и совершенно точно не знающая ничего о грязной, плотской стороне жизни. Святая.

Конечно, Ангарск не состоял сплошь из бывших заключенных. Напротив, их здесь было меньшинство. Однако такие воззрения коррелировали с общественной моралью, поэтому пришлись по душе многим. Бывший заключенный приходил работать на завод – и вскоре все вокруг него начинали придерживаться правил жизни и норм морали, которые были приняты в колонии.

Тоня и Виктор Попковы привезли Мишу в Ангарск, когда тому было почти шесть лет. Мальчика тут же огорошили известием о том, что у него теперь есть младшая сестра, за которой нужно ухаживать. Через год с небольшим Мише предстояло пойти в первый класс, поэтому вдобавок ко всему ему нужно было готовиться к школе. Мальчик, который в один момент лишился своей привычной обстановки, бабушки с дедушкой, друзей, совершенно растерялся.

– Как у тебя дела? – спрашивала иногда Тоня.

– Все хорошо, – послушно отвечал ребенок.

– Ну ничего, – вздыхала мама и тут же переключалась на другие проблемы.

Из таких диалогов и состояло теперь все общение мальчика. Из-за переезда он начал немного заикаться, но это выяснилось, только когда он пошел в школу. Родители нечасто разговаривали с ним, поэтому и к логопеду его не водили. Уже в старших классах Миша сам нашел специалиста и пришел к нему на консультацию.

Никаких особенно нежных чувств к сестре мальчик никогда не испытывал, но всегда усердно выполнял обязанности старшего брата: нянчился с ней, помогал с уроками и даже много лет спустя писал ей курсовые.

В семье Попковых не принято было говорить по душам. Брат и сестра никогда не видели, чтобы родители о чем-то болтали друг с другом, как-то проявляли нежность или подшучивали друг над другом. По вечерам Тоня спрашивала мужа о том, будет ли он ужинать, и обычно на этом все их общение заканчивалось. В какой-то момент между родителями что-то случилось, и они стали часто ссориться, но эти «скандалы» проходили в тишине. Тоня просто переставала разговаривать с мужем на неделю или две, а по вечерам долго старательно наряжалась и уходила куда-то в красивом платье с яркими восточными огурцами. Возвращалась она уже за полночь, но то же самое платье отчего-то уже не казалось красивым. Жесты матери становились неуклюжими, а когда она растворялась в темноте спальни, в коридоре еще долго чувствовался едкий запах дешевого алкоголя.

Для Тони сын так навсегда и остался чужим. Она исправно исполняла материнские обязанности, но никогда не делала ничего сверх того, что требовало от нее общество. До тех пор пока учительница не просила постирать форму мальчика или починить его портфель, она ничего не замечала. Антонина не жила с сыном в его первые годы и не чувствовала потребности в общении с ним. Что он понимает? Он и не запомнит даже ничего. Ей хотелось думать, что дети – неразумные существа, которые моментально забывают обо всем, что случилось. Такая логика сохранялась у нее вплоть до совершеннолетия Михаила.

В школе Миша учился хорошо, ходил в спортивные секции, всерьез увлекся биатлоном и даже участвовал в различных соревнованиях. Впрочем, его спортивная карьера быстро закончилась: на городском турнире он получил серьезную травму ноги.

– Теперь ты понимаешь, как было глупо лезть в этот биатлон твой? О себе не думаешь, но у тебя ведь сестра есть. Ты о ней заботиться должен, а не по лесу бегать, – возмущалась Тоня, когда сын вернулся домой из больницы.

Близких друзей у мальчика не было, но его всегда уважали за спокойствие, начитанность и способность с невозмутимым видом и едва заметной улыбкой на лице выслушать человека. Он ни с кем не конфликтовал, не связывался с плохими компаниями и не влипал в истории. Все свободное время он посвящал спорту и книгам. В какой-то момент Миша даже поверил в то, что спортивные успехи помогут ему поступить в институт, но, заметив однажды на лице матери неодобрение, постарался выкинуть это из головы. В конце концов, не мужское это дело, – штаны за партой в двадцать лет просиживать.

На лето родители обычно отправляли детей к бабушке с дедушкой, но когда Мише было двенадцать, Попковым удалось получить пару путевок в пионерский лагерь неподалеку, и они не преминули этим воспользоваться. Лучше, если дети будут под присмотром квалифицированных специалистов, так им полезнее будет, чем объедаться у родственников на дачах.

В лагере у Миши все складывалось не слишком хорошо. Многие его сверстники уже начали интересоваться противоположным полом. Подростки целыми днями разглядывали игральные карты с изображенными на них обнаженными женщинами, обсуждали девочек и рассказывали неправдоподобные истории о своих сексуальных подвигах. Михаилу были неприятны все эти разговоры. Он представлял свою сестренку на месте героинь этих рассказов, и от этого ему становилось противно. А когда кто-то начинал утверждать, что девочкам «только одного и надо», и вовсе хотелось отбежать и опорожнить желудок.

Компании своей у Миши не сложилось, а вскоре он стал объектом для насмешек из-за того, что в родительские дни к нему никто не приезжал. Ребята из его смены видели, с какой надеждой он ждал приезда родных и как сильно расстроился, когда никто к нему так и не приехал. В следующий раз все повторилось.

– Так ты сирота? Думал, что кто-нибудь придет и назовется твоим родителем, а ты к нему на шею с криком «мама» кинешься? – ерничал парень из его группы. – Тут, понимаешь, связи все решают. Нужно знать родителей заранее.

Михаил верил, что родители не могли просто так не приехать. Верил, пока не перестал. Ко всем, без исключения, приезжали родные, а о Попкове все совершенно позабыли. Михаил стал строчить родителям письма с просьбами забрать его, но и они оставались без ответа. Решив, что больше так продолжаться не может, мальчик в один из дней просто сбежал из лагеря, благо он находился всего в сотне километров от Ангарска. Не так уж сложно оказалось поймать попутку до ближайшей железнодорожной станции, с которой отходили поезда до Ангарска.

Администрация пионерлагеря узнала о пропаже ребенка только к вечеру. Решили, что паники поднимать не будут, если до завтрашнего дня не объявится, то тогда уже будут звонить родителям. А Михаил к вечеру уже был возле своего дома. В окнах свет не горел, поэтому мальчик с облегчением вспомнил о том, что он взял с собой ключи, которые, правда, пришлось долго искать.

От поворота ключа дверь тихонько всхлипнула и отворилась. В этот момент Миша услышал какие-то сдавленные звуки, доносящиеся из спальни родителей. Подросток ужасно перепугался, решив, что он пришел ровно в тот момент, когда в квартире орудовали воры. Миша обернулся, увидел на кухонном столе нож, в три шага подскочил к столу, схватил какое-никакое оружие, а затем стал подкрадываться к двери комнаты. Только в этот момент мальчик распознал в доносящихся стонах голос Антонины.

Когда дверь отворилась, он увидел искаженное гримасой лицо матери и какого-то незнакомого мужчину у нее за спиной.

– Миша? – раздался откуда-то сбоку возглас отца.

Подросток обернулся на голос, и отец успел подскочить к двери и одним движением выпихнуть ребенка из спальни.

– Ты же в лагере должен быть, что ты здесь делаешь? – одновременно недовольно и сконфуженно спросил отец мальчика, слишком сосредоточенно наливая себе стакан воды из графина.

– Вы не приехали в родительский день, и потом тоже не приехали, и на письма не отвечали. Я подумал, что с вами что-то могло случиться, – тоном, лишенным даже тени каких-то эмоций, сообщил Миша, наблюдая за тем, как суетился отец на кухне.

Вскоре ушел, не прощаясь, незнакомый мужчина, а затем и Тоня вышла из спальни, раскрасневшаяся, в помятом, но все еще красивом платье с глубоким вырезом. От нее так одуряюще неприятно пахло алкоголем, что ужасно захотелось убежать, а мать как ни в чем не бывало заваривала себе чай. Родители перебросились ничего не значащими бытовыми фразами, а затем переключились на Михаила и начали отчитывать его за побег из лагеря.

Упоминание этого эпизода содержится в психиатрической экспертизе Попкова, однако в последующих своих интервью он отрицал, что видел мать в постели с чужим мужчиной.

О том случае никто и никогда в семье Попковых не вспоминал, но Михаил отныне больше не пользовался ключами, чтобы попасть домой. Если он приходил из школы и дома никого не было, он делал вид, что забыл ключи. Впрочем, случалось такое крайне редко, а потом ключи просто стали оставлять под ковриком, и тогда уже Михаил открывал дверь без всяких душевных терзаний, так как понимал, что если ключи на месте, значит, дома точно никого нет.

С наступлением зимы Тоня как будто потускнела. Химическая завивка на волосах перестала держать форму. Если раньше ее прическа казалась париком, то теперь безжизненные локоны напоминали засушенные осенние листья, которые уже начали чернеть. Молодая женщина больше не делала яркий макияж, а летние платья отправились на самую высокую полку в шкафу. Впрочем, никто этих изменений не замечал. Лишь через несколько месяцев, когда Михаил вновь увидел мать в том самом платье в восточных огурцах, ему вдруг стало до тошноты неприятно. Случилось это накануне важных спортивных соревнований, благодаря которым он надеялся впоследствии поступить в институт. Несмотря на весь скепсис матери, он всерьез занимался спортом, объясняя это желанием получить высшее образование. Сейчас, за пять минут до выхода, Михаил как будто уже слышал, как наряд матери обсуждают старушки на лавочках, как рассыпаются в скабрезностях продавцы на рынке, и видел, как тот незнакомый мужчина выходит из ее спальни.

– Ты в этом платье на улицу пойдешь? – поинтересовался подросток.

– А зачем, по-твоему, я его надела? – фыркнула мать.

А дальше разгорелся скандал с переходом на личности и подробным объяснением Мише причин, по которым он ничего не добьется в жизни. Как ни странно, родительница оказалась права. На соревнованиях Михаил не только проиграл, но и получил травму ноги, из-за которой о серьезном спорте можно было забыть.

– Оно и к лучшему, полезную профессию получишь, вместо того чтобы ерундой какой-то заниматься, – сказал отец, когда подросток вернулся из больницы. За три недели, что Миша провалялся на казенной кровати, его ни разу никто не навестил, а когда он приехал домой, его никто и не ждал.

Закончив восьмой класс, Михаил ушел из школы и поступил в училище на слесаря. Через какое-то время он окончательно восстановился после травмы и продолжил заниматься спортом, впоследствии даже получив разряд кандидата в мастера спорта по биатлону.

В училище Попков имел хорошие оценки, отлично ладил с однокурсниками и прекрасно справлялся со всеми заданиями на практике. Правда, ему всегда было глубоко безразлично слесарное ремесло. В первый же день на заводе Михаил чуть не сбежал к чертовой матери от этого бесконечного шума и абсолютной невозможности остаться наедине с собой. Мастер смены зорко следил за тем, чтобы все были при деле и не разбегались на перекуры без особой необходимости. А по мнению начальника, необходимость проводить на перекурах большую часть рабочего времени возникала только после сорока лет.

В последний год обучения, за несколько месяцев до выпуска, Михаил познакомился с девушкой. С Мариной можно было обсудить книги и фильмы, она умела слушать и обладала самым заразительным смехом в мире, а когда потеплело, стала носить предельно откровенные платья с глубоким вырезом, практически не оставляющим простора для фантазии. Между молодыми людьми завязалась дружба, основанная на готовности Михаила помочь в любой непонятной ситуации. Такие отношения не предполагали ревности и исключали возможность критиковать наряды. Постепенно Марина все больше увлекалась сдержанным и немногословным спортивным парнем, который всегда готов был прийти на помощь, но повестка в армию пришла быстрее, чем успели разгореться взаимные чувства.

– Буду тебя ждать, – сказала девушка, – и письма отправлять. А может, и в гости приеду, если недалеко отправят, – чуть помедлив, добавила она.

Впрочем, Михаил услышал лишь первую часть фразы, этого ему было достаточно. Теперь о нем не забудут. Он не исчезнет на два года, в Ангарске останется та, что будет его ждать.