Часть первая

Отрывок из переписки в одной из социальных сетей. 2012 год

А***

То есть, с позволения сказать, девушка стояла на трассе и торговала собой, а перед ней остановилась машина, в которой ее ждал водитель с дурными намерениями? Ну кто бы мог подумать? По мне, так он только чище мир делал, за что арестовали только, не понимаю.

Л***

Он убил 70 женщин, и далеко не все они зарабатывали на жизнь своим телом. Кто-то просто шел вечером домой и решил поймать попутку. Он убивал из-за того, что ему это нравилось, а не потому, что хотел сделать мир лучше.

Н***

Может, и хотел он сделать мир лучше и чище. Это не повод для самосуда. Кто дал ему право выезжать на охоту и решать, кому жить, а кому умирать? Если убить всех убийц, в мире останутся только убийцы.

А***

Да было у него это право. Он же в органах работал. Только что он с этими проститутками сделать может? С одной стороны, они отравляют своим существованием жизнь обычным людям, разрушают семьи и ничего хорошего обществу, в котором, как ни крути, живут, не делают. С другой стороны, что он мог с ними сделать? Разве есть для них какое-то наказание? Вот он и делал что мог. Я считаю, что все получили то, что заслуживают. Нормальных девушек не насилуют, а если ты так себя ведешь, то не удивляйся потом последствиям…

Далее в дискуссии был применен закон Годвина^[1], и все переключились на обсуждение достоинств и недостатков марки Hugo Boss^[2].

1
Мишенька

Михаил Попков родился 7 марта 1964 года в Норильске. Родители мальчика, Виктор и Антонина, поженились из-за незапланированной беременности. Некоторое время они жили вместе с родителями Тони, но вскоре Виктору предложили переехать в Ангарск, маленький городок в тысячах километров от Норильска.

Молодожены поехали в Ангарск – осмотреться и, возможно, остаться.

– Оставь Мишеньку с нами, чего ему лишнее мотаться, – предложила мама Антонине.

Уговаривать девушку долго не пришлось. Она была типичной шестидесятницей – барды, походы, свобода. И если дома, в Норильске, молодые родители вполне могли себе позволить вести беззаботный студенческий образ жизни, лишь на пару часов в день вспоминая о том, что нужно понянчиться с ребенком, то переезд в другой город означал бы, что Антонина пополнит ряды всех этих неухоженных, вечно замотанных женщин, которые примерно половину рабочего времени проводят, названивая домой и выясняя, как там их ребенок. Естественно, они не продвигались по службе, не ездили в походы и не веселились вместе с коллегами. Казалось, они родились уставшими, их лица стерлись, превратив в одинаковых матрон. Перспектива стать такой никчемной и невзрачной женщиной не слишком нравилась Антонине, и уж тем более страшно было ехать с ребенком в совершенную неизвестность. Девушка никогда из Норильска не выезжала, поэтому Ангарск казался ей местом на другом конце земли.

– Веди себя хорошо, и мы скоро тебя заберем, – сказала Мише на прощание мама и пропала из его жизни на долгие годы.

Поначалу родители приезжали в Норильск в отпуск. Мама врывалась в Мишину жизнь прекрасной яркой феей с кучей подарков и гостинцев в нескольких сумках. В первый день она обычно донимала сына вопросами о том, как он себя вел и каких успехов добился. В следующие несколько дней она брала сына в парк или все вместе ехали на рыбалку, а потом мать теряла интерес к ребенку и переключалась на встречи с друзьями и одноклассниками. Каждый день Тоня наряжалась в яркие летние платья и пропадала куда-то до позднего вечера. Порой Миша ненавидел все эти сарафаны с цветочками, вишенками или восточными огурцами – они делали маму ужасно красивой и совершенно чужой. Мальчику верилось, что если успехов будет достаточно много, то ему удастся провести с мамой побольше времени, но всякий раз перечисления успехов хватало только на один день.

Антонина и Виктор любили сына, но когда он родился, они были попросту не готовы к появлению ребенка и не собирались менять свою жизнь ради него. Да и не требовал этого никто. В те годы, в 1960–1970-х, вера в коммунистические идеалы, хоть уже и не такая пламенная, как раньше, по-прежнему грела сердце советского человека. Считалось, что воспитывать должно государство. Ясли, детский сад, школа, пионерия – все эти организации брали на себя функцию образования и воспитания. Считалось, что профессионально обученные люди с педагогическим образованием уж точно лучше справятся с ребенком, чем необразованные родители. Каждый должен заниматься своим делом. Учителя пусть учат, доктора – лечат. Зачем возлагать на людей без педагогического образования родительские обязанности? Задача родителей – обеспечить ребенка всем необходимым и проследить, чтобы он вовремя в школу приходил. Как раз в то время популярность получила пятидневка, то есть школа с проживанием. Учась на пятидневке, школьник приезжал домой только на выходных, чтобы провести пару дней с родителями, а затем вновь отправлялся в школу интернатного типа. Встречались даже те, кто считал, что детей лучше забирать из семьи и отдавать на воспитание государству. Впрочем, таким радикалам обычно возражали примерами из 1920-х, когда подобные эксперименты ни к чему хорошему не привели.

Тоня и Виктор не были радикалами и уж тем более ничего плохого в жизни сына с бабушкой не видели. Поначалу мама, конечно, названивала домой и расспрашивала о том, как поживает сын, но со временем эти звонки становились все реже. А вскоре Тоня перестала приезжать даже в отпуск. Как сильно Миша ни старался, его успехов было недостаточно для того, чтобы приблизить маму.

Любви, как и любой другой способности, требуются практика и тренировка. Тоня прекрасно относилась к сыну, но никогда не была с ним близка. Девушка забеременела от любимого человека и решила оставить ребенка, наслушавшись ужасных рассказов об абортах. Появление ребенка в жизни она восприняла как очередную трудность, которую нужно преодолеть. Отъезд в Ангарск дался ей тяжело. Она корила себя за то, что сын растет вдали от родителей, но забрать ребенка никак не получалось. Жили они в жуткой комнате в общежитии, где для ребенка не было никаких условий. Соседи умудрялись как-то фигурно расставить шкафы и развесить занавески таким образом, чтобы дети находились в более-менее отделенном от родителей пространстве. Но Тоня не вполне понимала, как им это удается, если даже они с Виктором, живя за стенкой, прекрасно знали, когда у соседей случается ночь любовных утех. Уж лучше пусть мальчик поживет в нормальных условиях с бабушкой и дедушкой, а они пока попробуют как-то наладить быт и построить светлое будущее.

Работа, необходимость обосноваться в новом месте и завести друзей, сплетни и конфликты на почве жилья и другие бытовые проблемы так сильно затянули молодую супружескую пару, что Тоня и Виктор совсем перестали интересоваться сыном. Иногда по вечерам они вспоминали о том, что давно не звонили Мишеньке, но потом смотрели на часы и решали, что позвонят уже завтра. Через несколько лет Тоня снова забеременела, и тут уж стало совсем не до сына, который вроде бы стал уже совсем взрослым.

Вторая беременность помогла Попковым решить проблему с жильем. Вскоре после рождения дочери им удалось наконец переехать в хрущевку, которая казалась им тогда настоящими хоромами. Родители Тони сильно сдали и с трудом справлялись с воспитанием мальчика, так что Мишу пора было забирать в Ангарск.

Известие о том, что он станет жить с родителями, застало Мишу летом. До самого переезда он думал лишь о том, как они будут с отцом ходить на рыбалку, с мамой – вместе они будут гулять в парке или ходить в походы. Теперь-то у нее будет много времени, чтобы узнать обо всех его достижениях!

Переступив порог ангарской квартиры, Миша увидел сестру. Мама вышла встречать его с младенцем на руках, и когда Миша неуклюже шагнул вперед, чтобы обняться, как это делают в фильмах, Тоня отшатнулась в сторону, испугавшись, что мальчик разбудит дочку.

Он всегда был хорошим и послушным сыном. Если требовалось помочь, обязательно все делал. И по дому все сделает, и готовить очень любит. Миша всегда старался ко мне прислушиваться. Он для меня сын…

Антонина Попкова^[3]

2
Ангарск

В год, когда Михаил Попков переехал в Ангарск, Павел Курдюков притащил в городской музей свой стул. Вместе с этим строгим пожилым мужчиной в сером невзрачном костюме и с извечной увеличительной линзой для починки мелких деталей началась светлая полоса в истории этого города.

Павел Васильевич родился в 1908 году в семье крестьянина, который так и не смог приспособиться к жизни после революции. Отец Павла быстро спился и умер, оставив семью на грани голодной смерти. Мальчик, наверное, пополнил бы многочисленную армию беспризорников Вятской губернии, если бы не один случай. Невесть откуда у него появились карманные часы на цепочке, и он тут же побежал сдавать в магазин нежданную находку, а пожилой часовщик, забавы ради, решил показать парнишке механизм, скрытый внутри его сокровища.

– Так ведь они не работают, они ничего не стоят, – лукаво воскликнул старик, разглядывая циферблат.

В следующий момент часовщик неожиданно выхватил цепочку, положил железный корпус на ладонь и одним движением снял крышку, скрывающую сложный мир шестеренок за белым блюдцем циферблата. Одна деталь касалась другой, и все были связаны вместе, вот только не работали. Старик взял в руки нечто вроде иголки, поддел что-то, и все эти шестеренки вдруг задвигались, затрепетала секундная стрелка, и мертвый механизм из множества маленьких блестящих деталей вдруг обрел жизнь. Это так впечатлило Павла, что он пошел к мастеру в подмастерья. Старик не только обучил его часовому делу, но и заставил выучить азбуку, а затем потребовал, чтобы подросток записался в вечернюю школу.

Про часы Павел забыл на долгие годы. Он выучился на слесаря, пошел работать на предприятие, а вскоре встретил прекрасную девушку Ульяну, которая пришла в восторг, увидев, как легко ее кавалер починил приятелю старинные ходики. В их семье родилось четверо детей. С возрастом Павел все чаще вспоминал старика в пыльной часовой мастерской, казавшейся ему в детстве лавкой чудес. Курдюков начал увлеченно коллекционировать ходики всех видов и мастей. Все началось с трофейных японских часов, которые ему принесли на ремонт, но так и не забрали.

В конце 1950-х Курдюков приехал в поселок Ангарск, из которого пытались сделать промышленный центр. Это место окрестили «городом победы», так как строить его решили после войны, силами пленных немцев и заключенных АнгарЛага. Здесь планировалось возвести несколько крупных заводов, но ограничились лишь нефтедобывающим комбинатом. Зато колоний вокруг набралось немало. Они окружали рабочий поселок, который стремительно превращался в город, в том числе и за счет освободившихся из лагерей людей. Курдюков не раз замечал в магазинах и на улицах мужчин, которых раньше видел на стройке, где работали заключенные.

Один за другим тут вырастали каменные двухэтажные дома – временное жилье с коридорной системой и деревянными перекрытиями, в которые селили в основном сотрудников ГУЛАГа, а со временем и рабочих заводов. Появились здесь и площадь Ленина, и улица Карла Маркса. Центральная площадь городка, построенная в последние годы сталинской поры, вскоре украсилась шпилем почтамта, напоминавшим Адмиралтейскую иглу в Северной Пальмире.

В здешних местах особенно ценились покорность и умение быть незаметным. Этому учила лагерная система. Заключенных, которые хоть чем-то выделялись, всегда старались изолировать от остальных, так как они несли собой угрозу бунта, а этого боялись сильнее всего. На многие километры вокруг тут ни души. По большому счету ничто, кроме страха, не держало заключенных за колючей проволокой. Если кто-то подавал голос, то, значит, ему было не так уж страшно. Когда город только начинали строить, то сами заключенные сначала возводили по периметру забор, а потом принимались за строительство дома или завода на огороженной территории. Закончив с одним объектом, забор переносили на новый квадрат, и все повторялось. От свободы арестантов отделял только хлипкий забор и парализующий страх, ну и караульные с винтовками. Со временем желание раствориться, стереть все собственные черты начало доходить до абсурда: к примеру, однажды бунт в лагере удалось подавить с помощью одного фотоаппарата.

Замполит с фотоаппаратом выдвинулся вперед всех военных и, обороняясь от камней, через объектив всматривался в первые ряды бунтовщиков, стараясь сфотографировать лица зачинщиков и особо агрессивных заключенных. Толпа зашевелилась. Заключенные, стоящие в первых рядах, стали закрываться полами бушлатов, прятаться друг за друга. Смотрящий тоже пригнулся, загораживая лицо рукой…

Ф. Устюжанин

Павел Курдюков вместе с семьей поселился в доме на Сибирской улице и устроился на работу в трест «Сибмонтажавтоматика». В рабочие часы он проверял точность измерительных приборов, а в свободное время чинил и конструировал часы. Дети повзрослели и разъехались, а квартира стала потихоньку напоминать музей. Люди частенько специально ломали свои часы, чтобы заглянуть к Курдюкову и поглазеть на изобретения местного Кулибина.

В 1960-х Ангарск стал расширяться. Позади каменных двухэтажек с лепниной на фасадах и прогнившими перекрытиями внутри стали появляться одинаковые кубики хрущевок. В стране объявили о борьбе с архитектурными излишествами, поэтому о планах по строительству сибирского Ленинграда решили подзабыть.

Вечерами на Сибирской улице можно было услышать то бой курантов, то звон будильника. Люди случайные обычно грешили на призраков и даже вспоминали о декабристах, которые вроде бы как раз по этой самой дороге шли полтора века назад. Местные жители прекрасно знали: Курдюков работает над пополнением своей коллекции.

Так продолжалось до тех пор, пока кто-то не написал кляузу на старого часовщика, превратившего свою квартиру в музей. Времена на дворе были дружелюбные, поэтому в лагерь старика ссылать не стали, а, напротив, предложили обустроить все наилучшим образом: передать все экспонаты в музей и стать его смотрителем.

На том и порешили. Ульяна Курдюкова стала смотрительницей музея, а Павел – его заложником. Именно тогда, в 1969-м, когда часовщик окончательно перебрался в музей, чтобы иметь возможность работать с коллекцией, сюда зашел с мамой пятилетний мальчик, который с явным любопытством стал разглядывать выставленные здесь причудливые механизмы.

Павел Курдюков, уволившись из своего треста, все время теперь проводил в краеведческом музее, где располагалась его коллекция. Азарт коллекционера заставлял его выискивать ценные экземпляры, чинить трофейные редкости и изобретать самые странные конструкции. С тех пор как коллекция перешла в ведение города, его больше никто не сдерживал. Напротив. В городской управе вдруг вспомнили о том, что их гордость, здание почтамта, нуждается в часах, которые уже лет пятнадцать никак не могли установить. Естественно, изготовить макет и проконтролировать работу поручили Курдюкову. Спустя несколько лет на по-военному строгой и сдержанной башне появился черный металлический циферблат, за который здание вскоре стали называть Биг-Беном. Павел Васильевич из странного старика с увеличительной линзой в глазу превратился в местную знаменитость, а спустя еще пару лет сосед Курдюкова написал о нем книгу. Хочется верить, что автором выступил не тот самый сосед, строчивший на старика жалобы в городскую администрацию.

Поселок, который начали строить в 1940-х годах, спустя двадцать лет превратился в полноценный городок близ Иркутска и озера Байкал, со своей историей, памятниками, музеями и невероятной окружающей природой. Стоило выехать на окружную дорогу и съехать на любую из лесных троп, и ты оказывался возле прекрасной бурной реки, извивающейся и шипящей на вековечные деревья, растущие по ее склонам. К концу 1960-х годов в Ангарске жило около двухсот тысяч человек. Это был тихий промышленный городок. Тут, как нигде, остро ощущался дух каторги и ссылки, а главными кумирами, конечно, были декабристы.

– Говорят, декабристы вроде бы даже где-то рядом проходили, – упомянул однажды отец Миши, когда они всей семьей шли мимо памятника политкаторжанам в центре города. Мальчика заинтересовала массивная мрачная бетонная конструкция, и отец дал ему это короткое пояснение. Тоня негодующе посмотрела на мужа, и тот моментально замолк. Обычно, когда сын задавал какой-то вопрос, мать просто отмахивалась, и вскоре сын перестал их задавать. Так было проще. Не нужно рассказывать о памятнике политкаторжанам, чтобы потом не переживать, не сказала ли лишнего и подходит ли такая информация детям этого возраста. Возможно, именно из-за того, что мама предпочитала с сыном не откровенничать, а с отцом из-за его работы Миша даже виделся редко, этот ничего не значащий эпизод навсегда остался в его памяти. Это был тот самый день, когда в последний раз все было хорошо.

Дух каторжан присутствовал здесь повсюду. Город нефтехимиков, каким хотели видеть Ангарск, строили в том числе и силами Главного управления лагерей, и, освободившись, бывшие заключенные оседали в городе надолго. Сюда приезжали ученые, кто в романтическом порыве, а кто и в добровольно-принудительном порядке. Так или иначе, как и в любом другом маленьком сибирском городе, по вечерам здесь было очень тихо, а за спиной у каждого была такая история, о которой не принято обычно говорить. Если случалось что-то криминальное, то об этом говорили только вскользь и уже на следующий день забывали. А ну как окажется виновен кто-то из знакомых? Или, может, в этом замешаны кто-то из «законников»? О том, что есть некий темный и мрачный мир организованной преступности, Миша знал, кажется, с первого же дня жизни в Ангарске. По крайней мере впоследствии ему казалось, что он знал об этом всегда, но считал, что этот мир находится в какой-то параллельной вселенной.

Зимой в Сибири холодно, а в колонии нет других развлечений, кроме чтения книг. Образование и общая начитанность в Ангарске всегда ценились. В 1960–1980-х годах достать книгу было непросто, поэтому читали все подряд, книги ходили по рукам, люди обменивались мнениями. Миша рано научился читать и взахлеб поглощал все зарубежные романы, которые подворачивались под руку. Советские производственные саги издавались в огромном количестве, но их никто никогда не читал; Гюго, Дюма, Драйзер и Купер издавались тиражами поменьше, но всегда были нарасхват. Истории про одиноких мстителей, которых так и не поняло общество, занимали мальчика больше всех других.