– Но я совершенно не одета для ресторана, – смутилась Лили, и это смущение так ей шло, что Жан поймал себя на мысли, что не влюбиться в эту женщину просто невозможно.

– Брось, ты в любом виде потрясающе выглядишь! И потом, я хоть всего несколько дней в столице, но зато надыбал один тихий ресторанчик с очень неплохой украинской кухней. У меня там давняя знакомая работает. Все звала меня посетить их заведение, когда узнала, что собираюсь в Москву. И, представь себе, я ничуть не пожалел. Думаю, тебе тоже понравится, несмотря на то, что ресторанную пищу ты, насколько помню, не жалуешь, – он подмигнул Лили и завел машину. – Едем!

…Ресторан и впрямь оказался довольно уютным, можно сказать, с домашней обстановкой. Людей в этот час здесь было немного. Знакомая Жана – платиновая блондинка неопределенного возраста по имени Аурика – лично обслуживала столик, мило улыбаясь Жану. Судя по всему, в прошлом она была очень хорошей его знакомой.

Обед Лили заказала более чем скромный: салат и котлету по-киевски. От вина отказалась, чем сильно расстроила Жана.

– Ну как же так? Я думал, закажем что-то этакое, экзотическое, отметим нашу встречу, а ты даже бокалом вина угостить себя не позволяешь.

– «Что-то этакое» – это что, например? – она рассмеялась. – Мы же приехали просто поесть, разве не так? А за встречу выпьем сок. Ты за рулем, а я боюсь, что от одного только запаха вина просто свалюсь под стол и испорчу все впечатление от встречи. Последние дни что-то слишком уж напряженными были, – она вздохнула и снова улыбнулась, отогнав от себя воспоминания. – Ну что, до дна? – подняла стакан с соком.

– Вот ты даешь! – качнул головой Жан. – Оригинально! А может, ты просто боишься потерять над собой контроль? Ну, признавайся!

Он пытливо уставился на женщину.

В глазах Лили заиграли лукавые огоньки.

– Может, и боюсь, – и она снова негромко рассмеялась.

Отставив стакан, Жан потянулся к ней, коснулся ее запястья и беззвучно прошептал:

– Я люблю тебя. Я всегда любил лишь тебя.

Лили моментально стала серьезной, внутри все сжалось, но она сумела справиться с собой, хотя чего это стоило!… Руки она не одернула, но твердо и уверенно произнесла каким-то чужим, как показалось Жану, голосом:

– Не надо, прошу тебя! Не стоит…

– Прости… – он смотрел на нее с такой нежностью, что слова, в принципе, были лишними. – Прости, я все понимаю. Я все еще тогда понял – в Одессе. И, наверное, мне нужно было уехать раньше, но я так боялся за тебя и за твоего ребенка, что просто не мог. Не мог тебя оставить на растерзание этому…

Лили хотела было что-то возразить, но Жан не позволил ей раскрыть рта.

– Выслушай, прошу тебя! Я знаю, что ты его любишь и никогда не решишься оставить, тем более теперь, когда ты вся на виду. Знаю, что ты готова все терпеть и прощать. Наверное, такие женщины рождаются раз в столетие. Я, сколько ни искал, найти такую не сумел. Я прекрасно понимаю, что тебя ждет, когда Сереге станет известно о нашей встрече. И у меня тоже своя жизнь. Там – за бугром – у меня дом, работа, друзья, сын, в конце концов. Но я хочу, чтобы ты знала: если однажды тебе потребуется помощь, только позови! Любая помощь. Я сделаю все. Мы ведь с тобой, – он вдруг усмехнулся, – кровные родственники. В тебе же течет моя кровь. И еще, – он нагнулся и достал из кейса, незаметно лежащего рядом со столиком, папку и протянул ее Лили, – это рукопись, возьми ее. Я хочу издать книгу. Она о тебе… Если ты позволишь…

Потрясенная, Лили едва не выронила папку из рук. С минуту смотрела на черную обложку, потом аккуратно раскрыла. На белоснежном листе большими наклонными буквами было выведено название: «Вся эта эстрада».

А откуда-то из глубины зала к ним уже несся с ручкой и тетрадным листком парень в кремовом пиджаке с улыбкой в пол-лица.

– А я вас узнал! Вы – Лили Загорская! Я вас так люблю!… Пожалуйста, дайте автограф на память! Я сам родом из Украины. В Москве совсем недавно. Мне же не поверят, что я вот так вас живую видел!…

***

– Что все это значит? В конце концов! Что на сей раз взбрело тебе в голову? Да не молчи же! Не делай такое лицо, будто весь мир задолжал тебе энную сумму и не собирается отдавать. Я требую объяснений!

Медленно встав, девушка накинула на плечи плащ и направилась к двери.

– Мне нечего добавить, – сказала она на пороге. – Я ухожу, Леонид Альбертович.

– Лили, девочка моя, ты не можешь так поступить. Пожалуйста! – вдруг взмолился мужчина. – Подумай хорошенько! Ты ведь знаешь, как нужна в ансамбле. Без тебя нам не выжить. У нас все так хорошо складывалось!… Как быть теперь? Ты – наш главный козырь, наша ведущая солистка. Понимаешь ли ты это?

– Я все понимаю, – как-то чересчур спокойно ответила Лили. – Но, к сожалению, помочь уже ничем не могу. А ребята давно знают правду, так что даже и не удивятся.

– Правду!?. Какую правду? О чем ты говоришь? Намекаешь на то, что за моей спиной плелись интрижки? Черт бы побрал вас всех!

Лили печально улыбнулась.

– Трудно, должно быть жить на свете, когда в каждом втором мерещится враг, всюду видятся заговоры и интриги… Мне жаль вас. Прощайте!

Она спустилась вниз, взяла такси и уехала на вокзал.

Мужчина провожал ее долгим взглядом, прильнув к оконному стеклу, вслух насылая на ушедшую мыслимые и немыслимые проклятия.

Поезд постепенно набирал ход. В купе, несмотря на кажущуюся серость и примитивность, было довольно уютно, и даже тепло. Можно сказать, что Лили повезло. Разместив на полке багаж, она листала яркий журнал в глянцевой обложке, который из недавних гастролей за границей привез ей один друг-музыкант. Женщина напротив нехотя принялась за вязание, изредка бросая в сторону Лили взгляды, исполненные любопытства. Она явно припоминала, что эту девушку где-то видела, видела много раз, но вот только где… Она хотела завести разговор и таким образом выпытать все о своей попутчице, но девушка не была, как видно, расположена к беседам, и пришлось ей теряться в догадках.

Проводница принесла чай в железных кружках, по цвету и запаху напоминающий отвар прошлогодней травы.

Лили сделала несколько глотков и отставила кружку.

Женщина напротив, внимательно следившая за происходящим, решила не терять времени. Воспользовавшись ситуацией, моментально начала свой монолог:

– Разве эта отрава похожа на чай? Наш народ с какой-то овечьей покорностью готов принять любую дрянь, которую ему сунут. Ужасно! Согласитесь, что пить это зелье невозможно, – уставилась она на девушку.

Лили неопределенно пожала плечами и чуть хрипловатым голосом спросила в ответ:

– А что вы предлагаете?

– Я? – женщина заметно оживилась. – Я предлагаю бороться за свои права. Мы здесь, в союзе, похожи на затравленных зверей. Всему       миру демонстрируют эту нашу тупость. Весь мир потешается над нами. Они там…

– Простите, – прервала Лили ее пламенную речь, – вы бывали за границей? Откуда знаете, что там думают о нас? Я, например, могу с уверенностью утверждать, что большинству стран мира о СССР вообще ничего не известно. Пройдет немало времени, прежде чем железный занавес над нами рухнет.

– Теперь уже женщина с плохо скрываемым удивлением смотрела на Лили. Она не сразу смогла ответить, но зато вспомнила, где видела девушку.

– Лили Загорская! Ведь это вы, правда? Я недавно купила вашу пластинку. Моя дочка вами восхищается. Как же я вас сразу не узнала! Скажите, где вы так хорошо выучились русскому языку?

– Вы действительно так считаете? – улыбнулась Лили. – А руководитель ансамбля постоянно напоминал мне об акценте, вечно поправлял и придирался. Впрочем, это неважно. А русскую речь я слышала с детства. Мы жили под Софией в небольшой деревушке. Половину населения там составляли русские семьи. Во время войны русские солдаты, освобождавшие нашу страну, женились на болгарских женщинах, а после победы там и остались. А некоторые, чьи жены были в России, вернулись к нам вместе с ними. Мой отец тоже воевал, а его фронтовой товарищ потом привез из Ростова жену и сынишку; они построили дом рядом с нами. Мы очень дружили. Помню, как папа и дядя Максим, собрав нас – детей – вместе, рассказывали нам по вечерам военные истории. Мы слушали, затаив дыхание. Я испытывала какие-то непередаваемые ощущения, ведь о войне я, родившаяся после, что могла знать.

Она вдруг замолчала, задумчиво глядя в окно. Там уже почти стемнело, замелькали вечерние огни.

Женщина напротив, невероятно обрадовавшись тому, что молодую артистку, успевшую завоевать огромную популярность у зрителей, наверное, уже всех союзных республик, удалось-таки разговорить, серьезно забеспокоилась.

– Мне так приятно видеть вас! – воскликнула она, нарушив затянувшееся молчание. – Так интересно слушать о вашем детстве, об этом ведь не пишут в прессе. Мы знаем лишь то, что ваша семья переехала в Одессу, а вы – в Москву, где поступили в консерваторию, и с 72-го поете в ансамбле «Мечта». В прошлом же году вышла ваша пластинка на фирме «Мелодия».

Лили чуть заметно повеселела.

– Похоже, вы наизусть выучили мою творческую биографию, – сказала она, подняв с пола укатившийся клубок синих ниток и протянув его женщине. – Я тронута таким вниманием, но ваш чай уже совершенно остыл. Вы не будете его пить?

– Это сено, – кивнула женщина в сторону кружек, – пусть заваривают и пьют сами. А мы с вами сейчас попьем настоящего чайку.

Она нырнула в сумку и, покопавшись в ней, достала пачку индийского чая.

– Настоящий! – гордо повторила, поставив пачку на столик. – Муж привез из самой Индии! Он у меня – моряк. Сейчас попьем. У меня тут пирожочки свойские есть. Вы пока разложите все, а я за кипяточком сбегаю.

Отец Лили еще до войны занимался овцеводством, как и его отец и дед. Отары прекрасных овец, численностью до полусотни голов, были гордостью семейства Загорских. В 1934-м году, когда партия молодняка весьма удачно пошла на Софийской ярмарке, младший Загорский женился на молоденькой болгарке из Софии. Стройная черноволосая красавица из довольно богатой семьи, знающая несколько языков, обладающая тонким слухом и дивным голосом, никогда, казалось, не впишется в деревенскую среду. Но девушка на удивление быстро вжилась в роль хранительницы очага, и новая семья фермеров зажила припеваючи.

Загорский вернулся с войны с наградами и двумя осколками в груди. Он заметно осунулся, и в свои тридцать два почти весь поседел. Несмотря на выпавшие ей страдания, жена его цвела и хорошела с каждым днем. Вместе они восстанавливали хозяйство, помогали обжиться русским друзьям. А в сентябре 47-го у них родился сын Иван, ставший вскоре верным отцовским помощником. Он едва окончил начальную школу, как тоже занялся овцами. Выросшая в благородной семье, мать все мечтала дать сыну образование, но попытки ее здесь успехом не увенчались.

Лили появилась на свет теплым июльским днем 50-го года и так закричала, что все сразу решили: «Будет певицей». Матери рождение желанной дочери стоило здоровья – больше родить она не могла. Поэтому, наверное, всю душу и вложила в ее воспитание, а учиться отправила в лучшую софийскую школу. С детства Лили привыкла к скитаниям по семьям многочисленных городских родственников по материнской линии, которых люто ненавидела, и страшно скучала по брату – простоватому деревенскому пареньку – и отцу, вечно пахнущему овцами.

Петь девочка начала еще со школьной скамьи, став украшением школьного хора. Ее отдали в музыкальную школу, которую юное дарование окончило блестяще, и без экзаменов была принята в музыкальное училище. Ей вот-вот исполнилось восемнадцать, как умер отец (старые раны сделали свое дело)…

Вдова Загорская, которой никто не давал ее лет, горевала совсем недолго. На Рождество познакомилась она с отставным капитаном из солнечной Одессы, оказавшимся каким-то родственником одной русской семьи. Капитан тот буквально прописался с тех пор в деревне, а в доме Загорских стал бывать каждый день. Ивану это не понравилось, но сказать матери в лицо все, что думает, он не мог. Он продолжал заниматься овцами, отдалившись от матери, от ее нового спутника жизни, с которым та официально вступила в брак осенью 69-го. А спустя год, когда Лили окончила училище, семья переехала из Болгарии под Одессу. Так хотел капитан, да и бывшая вдова была не прочь сменить обстановку. Она мигом распродала все, совершенно не боясь ничего, полностью положившись на своего ненаглядного.

Дети уезжать не хотели. Иван, с чьим мнением мать вообще не считалась, и которого, в случае его отказа от переезда, оставляла без средств к существованию, рвал на себе волосы.

«Не был бы таким тюфяком, давно б женился на городской девушке и распрекрасно поживал бы себе в Софии! – в сердцах говорила мать перед отъездом. – Отец твой всю жизнь спину гнул, и ты собираешься, дурень! Нет, Лилечку я любыми силами вытащу отсюда, а то ведь тоже удумала – поселиться в деревне. Это ты ее надоумил? Идиот, ты ей всю жизнь загубишь! В Союзе у Семена Сергеевича (так она называла при детях нового мужа) куча связей. Мы Лили в Москву учиться отправим! Она должна петь! А ты мог бы вечернюю школу закончить и поступить в Одессе, к примеру, в сельскохозяйственный техникум. Тебе уже двадцать третий год!»

В июле они уехали. Их встретил роскошный загородный дом, утопающий в зелени. До города было минут тридцать-сорок езды на машине, а по прибытии капитан обзавелся новой «волгой», до моря – две минуты ходьбы. Но все это Ивана совершенно не радовало. Отношения с Семеном Сергеевичем не сложились, и сразу после отъезда сестры в Москву, он уехал в Одессу, где, и правда, кое-как проучился в вечерней школе, но на большее его не хватило. Он устроился грузчиком на знаменитый одесский базар, где однажды познакомился с одесситкой, которая и стала его женой. Жили они в коммуналке. От квартиры, подаренной капитаном на свадьбу, отказались. Она пустовала до тех пор, пока у молодых не появился ребенок. Пришлось въехать – на свою пока не заработали. Позже (уже не без помощи сестры, ставшей вдруг знаменитой) взяли Ивана на корабль (все тем же грузчиком), и стал он ходить в море, бывать за границей (о нем Лили невольно подумала, когда ее спутница в поезде хвалилась своим мужем-моряком), и, кажется, они зажили.

Одесса ассоциировалась у Лили с одним большим неугомонным базаром. Она не любила этот город и за шесть лет, которые ее семья жила в Союзе, была здесь лишь раза три, явно ощущая отчуждение и холодность во время визитов.

Поезд подходил к перрону, а в голове у девушки перемешалось вдруг столько мыслей, воскресших воспоминаний, что она уже и не знала, а стоило ли ей сюда возвращаться. Но ведь тут ее мать – самый близкий и родной на земле человек, ее любимый брат. Куда же ей еще ехать?…

Первое время Лили никак не могла привыкнуть к новому образу жизни, к общежитию при консерватории, в котором ей выделили комнату, и которую она делила с двумя бойкими девицами, к самой Москве, о которой столько слышала в детстве. По ночам ей снилось родное село, а отца в своих снах она видела постоянно. Прошло немало времени, прежде чем сновидения эти отступили на второй план.

Училась Лили отменно. Ее быстро заметили. Ее необыкновенный насыщенный голос рождал легенды на факультете, а среди студентов – зависть. И именно ее – тоненькую как тростиночку болгарку Лили Загорскую – весной 72-го пригласили в новообразованный при консерватории ансамбль «Мечта». Ансамбль, сыгравший в жизни молодой певицы знаковую роль.

Вспоминая первые выступления и первые гастрольные поездки, Лили с трудом верила, что это было с ней, с ребятами, которые казались тогда одной семьей. С какой молниеносной скоростью взлетел их коллектив на вершину популярности, с каким восторгом принимали их зрители!… Это было недавно и так давно. Спустя три года ситуация резко изменилась. Нет, любовь зрителей не ослабла, и популярность ВИА не стала меньше, наоборот, «Мечту» приглашали на гастроли за рубеж, крупнейшая фирма грамзаписи «Мелодия» предложила выпустить пластинку, но отношения между ребятами изменились. Теперь они уже не являлись семьей. И виной тому был их руководитель Леонид Альбертович.

Сыскавший вполне заслуженное уважение и среди коллег, и среди студентов, Леонид Альбертович требовал от своих питомцев исключительной дисциплины и безоговорочного выполнения всех его распоряжений и наставлений. Новоиспеченный коллектив охотно принял на первых порах эти условия, но лишь на первых. По мере роста популярности у ребят формировалось собственное мнение по тому или иному поводу. Мнение, с которым бессменный руководитель никак не хотел считаться, превратившись в настоящего тирана. Он (и только!) решал все везде и всегда. И переубедить его в чем-либо было практически невозможно. Правда Лили иногда удавалось расшатать воцарившуюся авторитарную систему, выдвигая свои требования, отражающие, впрочем, мысли и чувства всего коллектива. Странно, но иной раз руководитель к ним прислушивался и даже что-то менял в своих привычках и правилах. Но это случалось редко. Стычки и ссоры, наоборот, стали постоянными среди ребят. Среди ребят и у ребят с Леонидом Альбертовичем. Частенько в таких разборках доставалось больше других именно Лили, которая вдруг оказывалась крайней, и если не могла вовремя дать отпор, то все шишки летели в нее. Ребят Лили всегда прощала, а с Альбертовичем было иначе. Случай, произошедший недавно, переполнил чашу терпения молодой певицы.

«Мечта» вернулась с гастролей по Уралу. Поездка выдалась не из легких. В начале весны там еще сплошь лежал снег, а морозы ночью доходили до минус двадцати. Выступали музыканты в едва прогретых залах, выныривая на сцену из полушубков и пальто. Альбертович же, горя желанием заработать, соглашался на дополнительные концерты, грозясь разогнать всех к чертовой матери, если ребята упирались. В итоге Лили схватила воспаление легких и к концу тура петь уже не могла. С температурой она приехала в Челябинск. Выходить на сцену было безумием, но Леонид Альбертович настаивал.

– Ты понимаешь, как подведешь всех нас? Набился полный зал. Ты – ведущая солистка, и я не могу тебя заменить или не выпустить вообще. Да ты ж сама все знаешь. Ну что я людям скажу? Марк нас убьет, – говорил он.

– Неужели вы не видите, что я не могу петь? У меня нет сил. Вызовите врача, – молила певица. – Я задыхаюсь.

– А у меня нет терпения возиться с вами. Сопляки! Вообразили себя черт знает кем! Без меня сидели бы в Москве, выступая за пределами кольцевой дороги. Я же вечно мотаюсь, договариваюсь, устраиваю!… Я один совмещаю в себе несколько должностей. А где, где благодарность? Каждый непременно покажет свой гонор, сделает нервы, прежде чем сказать «а». Обо мне кто-нибудь подумал? Кто-нибудь пожалел меня?…