Цвингер

Почему «Цвингер» так важен? Его написала Елена Костюкович, переводчик Умберто Эко. Это же как переводчик Сталина, Черчилля: хранитель тайн. И она создала огромное батальное полотно, на котором уместилась целая эпоха – с начала ХХ века до наших дней. Костюкович феноменально обращается с языком: «впарковал автомобиль в узчайшую щель», «вечно приторочена глазами к экрану», цитировать можно долго и с наслаждением. А её словарный запас поражает даже бывалых: «Цвингер» - текст, который стоит читать со словарём; если обычный человек скажет «шотландка», то Костюкович – «рисунок тартан». Но при этом если на страницах встречается персонаж из простых – то и речь будет не академическая, а будто подслушанная на базаре. Стилизация – действительно её сильная сторона: персонажи «Цвингера» говорят не языком Костюкович, а каждый – своим собственным, это ценно и редко.

Собственно «Цвингер» - это музей-дворец, известный по всему миру, это название, связанное с уничтожением во время Второй мировой войны картинной галереи уровня эрмитажных хранилищ, которое удалось предотвратить. В момент, когда полотна Боттичелли, Тициана, Ван Дейка, Рубенса были сброшены в шахты и заминированы, очень вовремя появился дедушка Елены Костюкович, без которого шедевры были бы навсегда утеряны. Но даже цитируя настоящие архивные документы, автор не превращает книгу в рассказ для внуков про свою героическую семью, она использует «остранение», возвышается над частным и личным. И хотя многие темы, которые затронуты в книге, связаны с Костюкович (то же искусство перевода, те же книжные ярмарки), нет ощущения, что написана хвастливая биография семьи, зато возникает чувство, что она вложила в роман абсолютно всё, что могла сказать и даже больше.

Вдобавок её глубокие знания, - это какой-то космос для читающего. Например, если она говорит об итальянской кухне (написала о ней пару книг) и ресторанном деле вообще, то на мишленовском уровне. И будет сказано не только чужеродно-таинственное «к лабардану вальполичелла», но и образное «меню проектируется как дом: с фундамента до чердака», выдавая секреты «в поленту добавляется столько сыра, что золотой цвет вытесняется молочным». И вот так, как она обращается с описанием еды, будет с каждой темой, за которую она возьмётся: архивисты, музейщики, Вторая мировая война, книжные ярмарки, олимпиада-80, железный занавес, переводчики, Европа, гастарбайтеры. Намешано многое. Из такого количества компонентов приготавливают абсент (до сорока ароматических трав плюс алкоголь). И по сравнению с обычными книгами, которые – пустая водица, чаёк, морсик, у Елены Костюкович текст такой крепости и плотности, что его невозможно проглотить за ночь, это дижестив, употребляемый медленно, вдумчиво.

Опытным путём определено, что возрастной ценз для чтения «Цвингер» - не менее 30 лет. У тех, кто младше, просто нет нужных воспоминаний. Ведь на протяжении всей гигантского размера книги (750 страниц чистого удовольствия), за несколько условных дней франкфуртской книжной ярмарки, на которой обретается главный герой, он переберёт в памяти всю советскую эпоху, рухнет в чужие мемуары. И этот первый роман знаменитой переводчицы – действительно большое событие в мире литературы. Русская литература возвращается и выигрывает.

«В затопленные штреки этой шахты гитлеровцы бросили 350 полотен величайшего значения. Вода, насыщенная известью, пропитывала полотна, проникала в мельчайшие поры, в трещинки-кракелюры. Картинам угрожала близкая гибель. Необходимо было, не медля ни дня, извлечь их оттуда. Мы получили по приказанию маршала Конева в помощь автобатальон и группу погранвойск под командованием капитана Сараева».

Этот роман я планировала прочитать задолго до того, как он был издан: Умберто Эко - мой любимый писатель, а Елена Костюкович - переводчик Эко на русский язык, при этом не просто переводчик - её комментарии к тексту помогают понять его сложные и многомерные книги. И наконец-то Костюкович выступила в новом амплуа - в качестве автора собственного романа "Цвингер".

Надо сказать, что переводы Эко не прошли для автора даром - книга получилась очень узнаваемой по стилю, манере рассказа о событиях, она чрезвычайно похожа на "Таинственное пламя царицы Лоаны" и чуть менее напоминает "Маятник Фуко". Практически у всех действующих лиц книги есть прототипы, в качестве героев выступают многие знакомые лица - мне-то конечно знакомые скорее по книжным обложкам, а не лично - впрочем, об этом немного позже.

В аннотации говорится о том, что в центре событий романа - история о разыскании коллекций Дрезденской картинной галереи после бомбежек Дрездена во Вторую мировую. Но если вы ждете описаний картин, искусствоведческих подробностей, вообще намереваетесь окунуться исключительно в этот сюжет - то вам не сюда. Вам стоит обратиться к книге Л.Волынского о послевоенных событиях вокруг Дрездена и его шедеврах. Здесь эта история Волынского - дедушки Костюкович, одного из героев "Цвингера" - не является основной и единственной. Здесь вообще нет основной и единственной истории, потому что бОльшая часть книги - это блуждание нашего современника, литературного агента Виктора, по закоулкам собственной памяти и самым разным текстам, нарративным и документальным.

В одном из закоулков - история его деда, который спасал шедевры Дрездена, в другом - как его бабушка Лера убежала из Киева в день расстрела у Бабьего Яра, в третьем - олимпиада 1980 г. и его работа на ней в качестве переводчика, в четвёртом - детство, проведённое в Париже в эмиграции... Есть еще пятый, шестой, седьмой - множество временных и пространственных уголков, чем-то взаимосвязанных. Может быть самим Виктором, а может быть - попыткой осмыслить что-то историческое, что касается каждого из нас, по-новому оттенить нюансы правды, справедливости, смысла.

Среди персонажей книги масса таких, у которых были прототипы в реальной жизни - искатель картин Волынский превратился в дедушку Жалусского, его лучший друг писатель и диссидент Виктор Некрасов - в писателя и диссидента Леонида Плетнёва, немка Рагна Энкинг тоже получила новое имя Георга. А некоторые остались и со своими собственными именами! В диалогах принимает участие Лилиана Лунгина, опосредованно влияет на события В.Высоцкий, по книжной ярмарке мимо главных героев повествования прохаживается Умберто Эко, а дедушка Жалусский вызывается на приём к маршалу Коневу.

Как-то постепенно, ближе к концу книги, весь этот поток памяти сворачивается, а на его место приходит детектив, остросюжетный, динамичный и вполне достоверный. Думается, это сочтут недостатком книги - то, что собственно событиям, а не воспоминаниям о них и рефлексии по их поводу, отводится меньшая часть книги. Кто-то вот на livelib уже поставил книге оценку всего в 3 балла. И зря! Интересных детективов, даже с культурологической начинкой, - их пруд пруди, а вот хороших историй, которые связывают нас сегодняшних и "тогдашних" интеллигентов, показывают, как вокруг текста исследователем воссоздаётся контекст, и он вдруг обретает новый смысл, - их ничтожно мало. И это - одна из них.

Думаю, здесь тот самый случай, когда преференции нужно обозначить на берегу - в скобках замечу, что писать о "Цвингере" - все равно, что проигрывать ту сцену из Kill Bill, когда одноглазая медсестра радуется идеальной возможности употребить, наконец, к месту слово "колоссальный". Так вот, о преференциях: в переводческом плане я Team Костюкович. Я искренне люблю Эко в ее исполнении со всеми этим ее "олеями" и ноздреватым русским языком, который выглядит настолько чистым и в то же время не вполне русским, что укладывается в мое внутреннее представление о некой русифицированной итальянщине: ну, не знаю, это как если бы томик Блока перемножил сам себя на "Декамерон" и вместо того, чтоб утробно рыдать о портянках и втискивать высокий лоб в христов венчик, сбежал бы подале от чумы, сумы и тюрьмы русской литературы.

Однако же этот идеальный, полуэмигрантский, очищенный граппой от вульгарных примесей и наполовину утраченный нами русский язык Костюкович, как ни странно, едва не стал тем препятствием, которое чуть было не помешало мне дочитать роман до конца. Дело в том, что всякий переводчик в какой-то момент чувствует себя властелином языка. Он знает слово "заскорузлый"! Он не обойдет вниманием слова "куцый", "смоляной" и "рассусоливать". Он не только вытряхнет из глубин лингвистического подсознания слова "рдяный", "нутряной", "мглистый", "пришепетывающий" и "волглость", но и правильно их употребит. И это волшебное, разумеется, чувство, и страшно необходимое любому переводчику качество - уметь в нужный момент встряхнуть себя как мешочек с лото и вытащить оттуда идеальное, округлое в своей правильности слово, со щелчком загнать его во фразу и сделать себе бинго. Однако при переводе переводчик все-таки ограничен рамками чужого текста и, как ни крути, если у него переводческая совесть вживлена в нужно место, он не сможет распахнуть пошире свой словарь и разом окатить страницу заветной солоноватой, скажем, червленостью, потому как в книге его уже поджидает автор с бейсбольной битой собственных слов.
Но.

Но если переводчик начинает писать книгу, то ты - читатель - чувствуешь, чувствуешь вот это вот "ну понеслась", вот это вот "ну наконец-то", радостный выброс пуза из расстегнутых переводческих джинсов, осознание того, что можно взять слова и употребить их куда угодно - до запятой и после, все, какие есть, слова брать можно, все они - твои. И вот первые десять процентов "Цвингера" (простите за вынужденную дигитальность, она обусловлена эпохой) - это такой огромный выдох, в котором на читателя обрушивается весь громадный словарный запас Костюкович, весь этот тертый русский с прожелтью, волглостью, рдяностью и состоянием грогги. Бурливый этот язык, к тому же изливается изо рта престарелого жеманника, полу-плейбоя, полу-недоросля Виктора Зимана, который изнутри всю дорогу зовет себя Викочкой и это токующее "викочкование" тоже входит в те самые десять процентов, которые надо как-то пережить, переждать, преодолеть, к которым надо притерпеться. Потому как, слава Богу, у Костюкович - даже за первым бурным потоком сразу всех слов, за этим неизбежным, простите, семемоизвержением свободного человека - угадывается план и логика, а это в русской литературе вещи настолько утраченные или в лучшем случае траченные молью, что, пообвыкнувшись в водовороте хрящеватой прожелти, как-то смиряешься со всем этим - ради плана.
План был в том, конечно, и он, спасибо опять автору, легко угадывается, чтобы показать семейную, родовую историю тем внутренним монологом, который без конца рождается и затухает у нас в голове - без особой стройности, точек и запятых с обилием тропов, дурацких фразочек и прочих словечек, которые прилипают к нашему внутреннему я как волосы и крошки к шарику пластилина: вроде и мусор, а никуда уже и не денешься. И вот наш прелестник Викочка (ну, писечка, ну за что ж ты так с собой) в такой вот круговоротной манере вспоминает все на свете, пытаясь одновременно прожить с соплями Франкфуртскую книжную ярмарку, которая вокруг него постепенно закручивается в жидковатый триллерок с пропавшими рыжими секретаршами, русскими олигархами и подозрительными украинскими бабами.
Отсюда книга распадается сюжетов этак на тысячу и тянет сама себя в разные стороны: направо пойдешь - в Бабий Яр попадешь, налево пойдешь - чу, хоронят Высоцкого, а прямо пойдешь - в историю войдешь. Здесь можно прочитать обо всем - как обхитрила двадцатый век отдельная еврейская семья, как оно жилось интеллигентам в лагерях, как перекраивали Москву под Олимпиаду-80, как мужику хочется потрахаться (очень сильно), как заключают контракты на книжных ярмарках (очень интересно), как оно там, не здесь, живется (очень хорошо) и так далее: возьми любую тему, дерни за ниточку - в "Цвингере" что-нибудь да откроется.
И это, конечно, огромный и не совсем комфортный опыт для не слабых духом читателей, которые готовы вслед за лопоухим персонажем немного потошниться в аэродинамической трубе его личных - как глисты личных - переживаний, укачивающих до самых кишок как весь двадцатый век. Я не могу сказать, что порекомендую прочесть "Цвингер" всем и безоговорочно, хотя - замечу опять же в скобках, что для переводчиков нет лучшего справочника по всему русскому языку, чем этот роман - но сама я не жалею, что его одолела. Местами чтение напоминало, конечно, въезд в гору на самокате, но, с другой стороны, когда еще так покатаешься.