Напрашивалась версия, что он мог сбежать сам. Особенно, если нашел где-то еще поддержку, или посчитал, что сможет отыскать настоящего отца (если вдруг Гарри окажется прав). Но слишком много вокруг него находилось людей, которым смерть ребенка могла оказаться выгодна. И направить усилия я решил в этом направлении. Оставался еще вариант, что ребенка могли схватить заезжие «коммивояжеры», но именно эту версию, как основную, полгода отрабатывала полиция, в итоге зайдя в тупик. Поэтому ее стоило оставить напоследок.

Голодный, за целый день, желудок разрезал тишину комнаты недовольным бурчанием. Вспомнив недобрым словом чесночный пирог, и, продолжая размышлять, я двинулся в сторону кухни. Что-то в этом деле не давало мне покоя, резало по живому.

Первое, что я помню, мне восемь лет, задний двор здания, где располагалась ферма приюта, там ходят куры, вокруг сено и помет, и солнце нестерпимо светит в глаза. Дети обступили со всех сторон, они что-то кричат мне, я различаю слова, которые, если печатать их в приличной книге, можно перевести как «выброшенный недоразвившийся кусок плода твоей матери». Гнев и ярость застилают мне глаза, я кричу, что у меня есть родители и они любят меня, и бросаюсь в бой. Но их слишком много. Бьют долго, с особым, остервенелым удовольствием, какая-то женщина отгоняет их, а я теряю сознание. В следующий раз прихожу в себя уже в лазарете, большом помещении на несколько десятков коек, видимо, на случай массового отравления или эпидемии. Надо мной склоняется медсестра в белом халате, кажется, это она отгоняла других детей, от нее приятно пахнет и длинные каштановые вьющиеся волосы, торчащие из под белого чепчика, касаются моего подбородка, когда она наклоняется ко мне. Она говорит мне, что я нахожусь в приюте, здесь уже несколько месяцев, спрашивает, как я себя чувствую и помню ли что-нибудь. Я не помню ничего, ничего до этих двух первых воспоминаний. В приют этого небольшого городка на обочине жизни отдавали отказников (от кого родители отказались в младенчестве), и те, кого забирали из неблагополучных семей. Первые годы там я ждал и верил настолько яростно, что скоро меня найдут и заберут оттуда, что это позволило продержаться и пережить многое. Но никто меня не искал. Портрет, расклеенный по всему городу, разосланный в полицейские участки других штатов, а так же показанный по телевиденью, так же не принес результатов. Никто не искал меня. Я был никому не нужен. С годами, я смог сжиться с этой мыслью, и мне казалось, преодолеть ее. Преодолеть настолько, что когда смог позволить раскошелиться на профессиональный гипноз, чтобы попробовать что-то вспомнить из своей жизни до приюта (психологи того городка говорили, что амнезия, скорее всего, обусловлена какой-то травмой), то отказался от него. Мне нечего было вспоминать. Если никто не искал меня, то и мне вспоминать было нечего. Медсестра в приюте называла меня Эллиот. Сам ли я сказал это имя, или кто-то придумал мне его, за давностью лет трудно восстановить. В приюте же мне дали фамилию – Парма. По названию городка, откуда фея в белом чепце, как она говорила, была родом.

И вот новое дело разбередило старую рану.

Достав один из подписанных контейнеров, стопочками, как будто на год вперед, сложенных в холодильнике, я запихнул его в микроволновку. По кухне поплыл одуряющий запах вкусной домашней пищи, состоящий из мяса, специй, тушеных овощей и чего-то еще, что мой изголодавшийся нюх уже не разделял. Нажав кнопку чайника, и, улыбаясь заботе Лидии, я подошел к окну, чтобы ополоснуть кружку в мойке, как почувствовал чей-то взгляд, устремленный на меня из темноты. Люди, занимающиеся чем-то незаконным достаточно долго время, а так же те, кто столько же стремится ловить их, в определенный момент обрастают чутьем, которое логически нельзя объяснить. Это сродни повадкам зверя. Чувствовать, когда на тебя смотрят. Чувствовать и никогда в этом не ошибаться.

За окном стояла непроглядная темень. В эту часть двора не доходил свет фонарей с улицы. Но я чувствовал, фактически видел человека, стоящего там, в темноте и смотрящего на меня. Не меняя положения тела и не поднимая глаз, локтем я задел салфетницу, которая с грохотом рухнула на пол. В досаде демонстративно качнув головой и громко чертыхнувшись, не выключая воду, я наклонился, открыл дверцу нижнего шкафа, засунул руку и отлепил пистолет, приклеенный скотчем за раковиной. Проверил обойму, снял с предохранителя, и, на четвереньках, выбравшись из кухни, выскользнул с черного хода и быстро оббежал дом. Это заняло некоторое время, и, выскочив под кухонное окно, я никого там не обнаружил. Завернув на улицу, я осмотрелся. В этот поздний час дорога была пуста, машины мирно дремали, приткнувшись к бордюрам, а окна почти не горели, из прохожих не было никого. Минуту постояв, я медленно прошелся сначала вперед, а затем – назад, внимательно прислушиваясь к незначительным шорохам вокруг. Но район спал, спали даже собаки и кошки на мусорных баках. Уже почти сумев убедить себя, что мне почудилось, я вернулся под кухонное окно и, подсвечивая себе фонариком на телефоне, осмотрел газон. Идеально подстриженная трава, в одном месте, образующем глухой тупичок, была примята, как будто человек стоял здесь долго время, переминаясь с ноги на ногу. Еще раз оглядевшись, я вернулся в дом.

Остаток вечера расслабиться уже не получилось. Человек, стоявший под окном, мог быть кем угодно. Я расследовал много дел, и, порой, оставались недовольные. К тому же, определенный уровень славы привлекал ко мне сумасшедших, порой возникавших на горизонте. Могли быть и просто стеснительные люди, которым проще разузнать адрес и потоптаться под окном, перепугав жильцов до смерти, чем решиться на звонок и назначить встречу. Поклонников Лидии так же не стоило сбрасывать со счетов. Особо не вникая в хитросплетения ее жизни, такие мне не попадались, но при столь яркой внешности и харизме девушки, скорее всего их стоило поискать.

Глубоко вздохнув, и включив камеры, установленные во всем доме, которые передавали картинку в облако, доступ к которой имели Гарри и мой старый друг из полиции нашего городка, я, проверив еще раз все двери и окна в доме, завалился спать прямо в гостиной на диване, трепетно сжимая под подушкой в руке пистолет.