– Я угадаю – следующее фиаско настигло нашего героя перед исчезновением Сэма?

– Ты прав. Но вот только в этот раз это событие не улучшило дела, и по сей день Кливлен Харлоу пребывает в «финансовой яме».

– Не хило ты успел наработать за несколько часов! И все это, через Интернет? – восхитился я, отгрызая ростбиф.

– Так именно за это ты мне и платишь! Не совсем, большая часть, еще есть люди…

– Я знаю, они мне звонили, – я отложил вилку и пристально посмотрел на Гарри, он заерзал под моим взглядом, – Это мои каналы и мои люди. Ты не можешь обращаться к ним – минуя меня, еще и говоря при этом, что ты действуешь от моего имени.

– Но информацию же я добыл! – Гарри попытался уйти в глухую защиту, бегая глазами по заведению, только чтобы не пересекаться взглядом со мной, – До тебя не всегда можно дозвониться. А результат ты спросишь!

– Ты слышал, что я сказал. Если такое повторится еще раз, я тебя уволю!

За столом воцарилось тяжело молчание. Гарри сопел и, опустив голову, ковырял пол носком ботинка, пару раз попав по мне.

– Что с его новой женой?

– Очень интересная особа, – тут же оживился мой помощник, – красотка и журналистка. Что ее прибило к такому, как Харлоу, мне не понятно. Двадцать семь лет, в семнадцать участвовала в конкурсах красоты, но первое место не отхватила. Потом работала в кофейнях, еще где-то, пока не ударилась в журналистику. Сейчас работает в журнале «МадамДро», так себе газетенка, хотя пытаются раскручиваться. Пишут о косметике, пластической хирургии, моде, фитнессе, все как обычно, о чем может писать подобный журнал. Особого класса там нет, но люди берут, зарплата у нее стабильная и не плохая. В данный момент, может, и больше чем у мужа. За полгода до исчезновения ребенка, она купила два билета в Австралию, но воспользовалась только одним. Улетела на несколько месяцев, а вернулась…– Гарри сделал торжественную паузу.

– Незадолго до того, как мальчик пропал?

– За две недели.

– Есть по ней что-нибудь еще?

– Пока нет, к сожалению. Вроде как с мальчиком она особо не общалась, ни их общих фотографий в соц.сетях, ничего. Мало время, поработаю еще в этом направлении. А что у тебя?

– Съездил к бабушке по матери. Она смогла здорово напугать меня.

– Что, выглядит жутко и не помнит, как ее зовут? Ну, как бы, тут можно отнестись с пониманием, не многие доживают до такого возраста…

– Наоборот. Бегает, как девочка, выглядит не больше, чем на шестьдесят пять, с утра сама готовит пирог, а днем окучивает свои «помидоры». Эмоциональная, адекватная, властная. Я такого еще в жизни не видел. Дала мне пирог, который приготовила сама.

– И ты съел?! – Гарри явно издевался, страдальчески округлив глаза и прихлебывая из кружки.

– Пришлось. Сначала показалось ничего, вкусно даже, а вот потом мой организм не сказал мне за это «спасибо», – помощник многозначительно хмыкнул, что могло означать «дурак, сам виноват». В целом, я был с ним согласен, – Расспросил ее о внуке, но там особо ничего нового. Дала фотографии, – я протянул Гарри стопку, – Аккуратнее, их придется вернуть.

– А это кто? – он не вежливо ткнул пальцем в мать мальчика.

– Мари Харлоу, в девичестве Удонери. Кстати, как она умерла?

– А! Я ее уже больную только снимки нашел. Рак крови четвертой стадии, не думаю, что там что-нибудь есть. Болела она долго и часто ходила по врачам, определить не могли в чем дело. А когда выяснили, уже было слишком поздно. Улучшение финансов мужа после ее смерти смотрится странно, но может, была хорошая страховка, надо проверить это. Ничего такая.

– Тебе надо завести подружку. Если ты будешь так реагировать на всех наших клиенток и подозреваемых, мы далеко не уедем.

Гарри презрительно хмыкнул, но тут зрачки его расширились, и, отбросив фотографии на стол, он судорожно принялся потрошить свою сумку. Я, молча, наблюдал. Видимо, не найдя искомого, он чертыхнулся в полголоса и схватился за телефон, начав там что-то набирать, пока не ткнул мне в лицо фото моего основного клиента мистера Харлоу на дисплее.

– Смотри! – выпучив глаза, сообщил он.

Я слегка склонился вправо, чтобы увидеть своего собеседника полностью.

– Понял?! – ошарашено завопил он полушепотом, так как еще давно я запретил привлекать к нам внимание криками в общественных местах, – Как ты думаешь, он знал, что ребенок не его?

Выдохнув, и пожелав самому себе спокойствия, и, для верности, мысленно посчитав до трех, я спросил:

– Что ты имеешь в виду?

– Ты не понял, что ли? – и Гарри разложил на столе, повернув по мне, фотографии Мари с Сэмом и свой телефон с портретом их мужа и отца, – Смотри, глаза!

Крупные и широко открытые глаза Мари имели голубой цвет, Сэма – карий. На фотографиях, которые дала Валенсия, Кливлен смотрел вниз, либо в сторону, либо щурился от яркого солнца, видимо, внимание фотографа было сосредоточено не на нем. А вот на портрете на телефоне стало видно, что глаза у него тоже голубые, как и у его жены.

– И? В чем подвох? – все еще не понимая, спросил я.

– У обоих родителей голубые глаза! – торжествующе произнес помощник тоном, какой подходил бы, если бы мы уже раскрыли тайну века.

– И что? – я начинал чувствовать себя тупым, отчего очень хотелось случайно чем-то ткнуть в собеседника.

– Да ты что, не проходил генетику, что ли, в школе? У голубоглазых родителей не может быть ребенок с карим цветом глаз. Это исключено!

– Да ну! – восхитился я, – И где же такому учат? В закрытой школе-интернате для трудных подростков?

– Ну не только там, – смутился парень, – может, я знаю это откуда-то еще. Но у голубоглазых родителей не может быть кареглазых детей! Так что один из родителей явно не его!

– Или оба, – задумавших, я произнес это вслух, – То, что ребенок не родной, не факт. Слышал историю как у афроамериканцев родилась абсолютно белокожая светловолосая дочь, при том, что белых в роду якобы не было, и родители по ДНК были признаны оба. Так что с глазами тоже природа могла пошутить. Или малец мог носить цветные линзы, потому что кто-то ляпнул, что его глаза ему не идут. Хотя теория интересная, это мотив.

– И объясняет, откуда могли появиться деньги у папаши Харлоу после жениться. Согласился прикрыть «позор» и сочетался браком с уже беременной девушкой. Удалось что-нибудь узнать у прислуги про Великую Мадам?

– А ты не поверишь, прислуги там не было. Я не увидел ни одного человека, ни в доме, ни в саду.

– Значит, от тебя ее спрятали. Зачем?

– Скорее всего, или же у женщины маразм, и она стремилась показать всеми силами, что еще в здравом рассудке и сама способна управлять не только своим домом, но и всем остальным. Что известно про нее, ее мужа и остальную родню?

– О ее жизни до «успеха» крайне мало. Обычные родители, богатством там и не пахло, работала, где придется, выучилась на медсестру, работала в разных клиниках, домах престарелых. В тридцать пять лет вышла замуж за Рональда Удонери, хозяина небольшой автомастерской, осела дома и начала рожать детей как ни в себя. Муж умер около двадцати лет назад, в своей кровати, сердце. Мари предпоследняя, матери, когда она появилась, было около сорока. По дочери есть странность, что практически тоже до сорока лет она жила с матерью, пока не вышла замуж, родила ребенка, и еще просидев десять лет с мужем, не скончалась тихо от рака. Не очень активный, видно, по жизни был человек. Хотя у Валенсии все дети не особо удались. Все живут на ее деньги, если честно. Другого варианта их существования я не вижу. Старшая – Амелия, юрист средней руки, несколько раз была замужем, сейчас в разводе, детей нет, живет в мегаполисе и вполне довольна своей жизнью. Мать навещает не часто. Второй сын – Люк – подавал большие надежды и был гордостью всей семьи, особенно отца, пока на очередном вираже на тренировках к ралли не перевернулся, машина загорелась, потом взорвалась, спасти его не смогли. Детей нет, женат не был. Следующий Дюк Удонери, – помощник замолчал, листая записи в телефоне, – ну здесь особо сказать нечего. Мать купила ему дом, оформлен он на нее, там он и влачит свое существование, судя по полицейской статистике продолжая пить и, изредка, дебоширить, доставая соседей. Когда был моложе, мать пыталась пристраивать его в разные фирмы, откуда он вылетал с завидной регулярностью и обнаруживался то за игровым столом в Монте-Карло, то в Колумбии. Ходил к психологам, в разные сообщества «по интересам» (клубы анонимных алкоголиков), но без особого успеха. Один брак, бывшая жена живет в Лондоне и слышать о нем ничего не хочет. И последняя дочурка – Мередит, имеет четверых детей, муж – риэлтор, раньше сидел за угон.

Расправившись с рождаемостью, сама Валенсия после пятидесяти ударилась в садоводство. И тут ей несказанно начало везти. Сначала выращенные ею цветы и овощи начали получать награды на всех окрестных ярмарках, потом – на более серьезных конкурсах. Ее показывали по телевиденью, потянулись за секретами другие садоводы, и клиенты потекли рекой. Дальше – больше. В рекордно короткие сроки она сумела вывести несколько сногсшибательных по своей красоте и аромату видов цветов, так что опытные селекционеры задохнулись от зависти, и произвести фурор новыми видами овощей и фруктов. На все это она получила патенты, и обеспечила себе, своим детям и внукам безбедную старость, продавая лицензии на производство этих новых видов. А так же она продает рассаду, открыла курсы, выпустила книгу, получала премии, и, если бы я не знал, сколько ей лет на самом деле, сказал бы, что находится в самом расцвете сил и карьеры. Посещает клинику «Низери» два раза в неделю, это пластика и что-то там еще по здоровью. Многие звезды туда ходят.

Я размешивал ложечкой уже третий стакан кофе.

– Понятно. То есть у нас отец, который мог узнать, что мальчик ему не родной, мачеха, которой ребенок мог помешать, шизанутая на цветах бабка. Кто-нибудь еще?

– Еще можно проверить в школе. И я не стал бы списывать родственников со счетов. А то вдруг выяснится, что в какой-то момент мадам Удонери завещала все свои богатства несчастному, осиротевшему внуку? Или ляпнула о таком варианте кому-нибудь. Запросто могли и убрать.

– Мда, – не весело протянул я, – желающих его исчезновения, хоть лопатой греби, а я так надеялся, что дело будет простое… Ладно, завтра пойдешь со мной. Идем в школу, я – по руководству, а ты пообщаешься с детьми.

Гарри кивнул, мы, пожав друг другу руки, и уже собрались расходиться, как одна мысль как будто толкнула меня.

– Скажи, Гарри, – я немного замялся, не зная, как лучше сформулировать вопрос.

– Да? – он уже снова надел кепку, и теперь усаживал ее обеими руками поглубже.

– Ты пьешь молоко?

Его глаза округлились, но тут же приняли обратный размер и спокойное выражение:

– Иногда, а что? Порой кофе пью с молоком. И какао если беру.

– А какое молоко ты покупаешь?

Он пожал плечами:

– Обычное, как все. Их много производителей, какое ближе стоит на полке по средней цене.

– В красной упаковке?

– Да. А оно бывает в какой-то другой?

– В бутылках может быть…

– Не, я в картоне люблю.

Еще раз пожав ему руку, я поднял воротник повыше, холодный ветер на улице забирался под кожу, после теплого помещения, сел в машину и повернул ключ зажигания.

В доме не горел свет. Я открыл входную дверь своим ключом, и привычно бросил связку на полку для обуви. Звонкого удара об дерево не последовало. Нащупал выпуклость на стене и щелкнул выключателем. Ключи лежали на новом бело-зеленом шарфе, свернутом клубком, по которому весело скакали заботливо вывязанные олени, а вниз спускалась зеленая длинная бахрома. Рядом лежала записка на белой бумаге: «Любимому» – было выведено красивым женским подчерком. Я развернул ее: «Уехала к Фелиции и Магнусу помогать к открытию выставки. Буду к вечеру воскресенья. Ужин в холодильнике. Не скучай», с ярким отпечатком малиновой помады вместо подписи. В доме пахло едой. Я улыбнулся. Хорошо возвращаться домой, где тебя ждут. Хорошо, что я встретил Лидию. Я немного скучал по ней, но два дня – небольшой срок, а сегодня мне требовалось время и уединение, чтобы подумать.

Раздевшись, и налив себе чаю, я расположился в гостиной. Сегодня меня не тянуло наверх, и сильной усталости не было. Скорее, приятная нега закончившегося дня. С наслаждением вытянув ноги на ковре, новые ботинки оказались не совсем удобными и жали всю дорогу, я шевелил пальцами в носках и пил чай. Несколько звонков решили проблему с Гарри. Больше ему никто из моих источников ни на один вопрос, без согласования со мной, не ответит. А скорее всего – не ответит из принципа. Парень слишком много возомнил о себе последнее время, стоило его придержать немного, особенно учитывая, что в конкуренте у меня не было острой необходимости.

Вытянувшись на диване, и подложив под голову три подушки, я принялся размышлять. Что-то определенно не нравилось мне в этом деле. Хотя, что может нравиться в деле о пропавшем ребенке? Но как-то все было слишком не так. За плечами был огромный опыт поиска людей разного возраста, пола и социального статуса. Но всех их объединяло одно – вокруг них были люди, готовые продолжать их искать. Нужность пропавших в домах чувствовалась всей кожей.

Когда же, получив задаток, я обратился к мистеру Харлоу с просьбой осмотреть комнату и вещи его сына, он замялся. И очень долго не хотел мне отвечать. Видно, ему крайне хотелось бы избежать этого действия. Но избежать было нельзя, а об этом, он, видимо, не подумал. Дом семьи Харлоу строился в конце девятнадцатого века, достался нынешнему владельцу от деда, имел двенадцать комнат и вполне сносное состояние на момент моего появления в нем. Темное дерево, скрипучие полы, комната мальчика обнаружилась на первом этаже в самом дальнем углу коридора, подальше от кухни, туалета и входной двери. Замявшись у двери, хозяин все же отпер замок и позволил мне войти. Комнатка оказалась крохотной, больше похожей на переделанную гардеробную или складскую для домашней утвари.

– При деде и отце в доме было много персонала, поэтому большая часть комнат рассчитана под них. Кровать, стол, шкаф, что раньше еще было нужно? Сэм сам ее выбрал, – словно прочитав мои мысли, извиняющимся тоном добавил Кливлен, пропуская меня вперед. Пока я обследовал комнату, он так и остался стоять у двери, не решаясь войти.

Обследовать, по сути, было нечего. Заправленная кровать, с явно свежим бельем, а не тем, которое могло бы лежать здесь полгода. Небольшой узкий шкаф, в котором в идеальном порядке лежала одежда подросткового размера, даже носки распределены по цветам в нижних ящиках. На столе несколько книг, тетради, шариковые ручки, карандаши и другие канцелярские принадлежности, настольная лампа, прикрученная к стене. Небольшое окно с плотными шторами, за которыми оказался ряд перекрестных решеток. Ни игрушек, ни поделок, ничего, что могло бы говорить о том, что свое существование здесь проводил человек, а не робот.

– Здесь прибирали? – спросил я, прекрасно видя, что в комнате нет пыли, чтобы отвлечь мистера Харлоу, последовательно оглядывая и, стараясь незаметно, простукивая стену и мебель. Заметив несколько подходящих мест, которые не было возможности осмотреть тайно, решил вернуться к ним в свой следующий визит.

– Что? Ах, да… Да, дом старый, то мыши заводятся, то какие-то клопы, мы очень боимся термитов, стараемся чаще убирать. Без этого нельзя, к сожалению, – свою сбивчивую речь он произнес, опустив глаза.

– Мда… Нынешние дети не любят игрушек… У него был телефон? – задав вопрос, я еще раз демонстративно оглядел комнату, всем видом показывая, что закончил.

– Игрушек? Игрушки были. Просто понимаете… Их все покупала Мари,а в более старшем возрасте – вместе с Сэмом, какие ему нравятся. Я сначала пытался как-то участвовать, но не располагал слишком большим количеством времени, все время покупал не то. А они были так счастливы. Все время ходили куда-то вместе: кафе, музеи, детские спектакли, выставки. Мари хорошо заботилась о нем, я так не сумел. И когда… когда ее не стало, на следующий день он не смог войти в свою комнату, случилась истерика. Так повторялось снова и снова. Первое время он спал со мной, но потом… – Харлоу замолчал, и больное, тяжелое молчание заполнило комнату, – Вы же понимаете, я женатый человек… Психолог посоветовала убрать игрушки, и все, что связано с матерью. На время. Мы собрали все в мешки и унесли в подвал. Этого оказалось не достаточно, тогда решили сменить ему комнату. Он выбрал эту. Я не настаивал, лишь бы он спал спокойно. Поставили решетки, сейчас не безопасно, не хотелось бы, чтобы к ребенку забрался вор среди ночи. До этого он спал на втором этаже. Если хотите, я могу принести игрушки, или можете сами посмотреть их в подвале.

– Думаю, в этом нет необходимости. Я так понял, два года он не прикасался к ним? – в ответ отец отрицательно покачал головой.

– Даже ни разу не вспомнил о них.

– У него был психолог?

– Не долго. Мы ходили всего несколько раз. Мне казалось, поговорить с кем-нибудь нужно, и лучше пусть это будет профессионал. Но Сэм отказался ходить к ней после третьего посещения.

– Координаты психолога у вас остались?

– Да, конечно. Я напишу их вам позже.

– А телефон? В наше время ребенок не бывает без телефона?

– Он был с ним, когда Сэм пропал. Полиция проверяла все тогда. Но…ничего. «Последнее местонахождение объекта зафиксировано по дороге в школу», – попробовал по памяти процитировать он, – И пустота…

– Ясно. Только телефон? Ни планшета, ни ноутбука, ни компьютера?

Казалось, Харлоу смутился.

– После случившегося мы опасались за психологическое состояние Сэма. Казалось, что полный доступ в Интернет может быть для него опасен. Он пользовался моим ноутбуком, который стоит в кабинете, несколько часов в день, при мне или когда за ним могла следить Эдриен. Я хотел купить ему собственный позже, но замотался, и время так быстро прошло…– казалось, на пороге этой комнаты, чувство вины догрызает несчастные косточки мистера Харлоу.

– Что ж, тогда пока все. Как только появится новая информация, я вам сообщу.

Так закончился мой разговор с отцом мальчика. И он не показал мне вещи сына, которые, по словам бабули, он забрал у нее. Может быть, просто забыл об этом. Всем своим видом Кливлен Удонери демонстрировал такую степень вины и отчаяния, чтоб более мягкое сердце, чем огрубевшее за годы работы, мое, разорвало бы от жалости. «Я просто хочу знать, что у него все хорошо. Здесь или…в другом мире, не так уж важно. Просто хочу знать, что у него все в порядке», – слова, которыми он закончил наш разговор. Мне не оставалось ничего более, как кивнуть.

Неизгладимое впечатление производила и бабушка мальчика. В ней неправильно было все: трезвый разум, память, увлеченность работой. Еще в первые секунды, когда я смотрел на нее, меня посетило ощущение обмана, как будто бы меня водят за нос. И дело было даже не в возрасте, которому она фатально не соответствовала, как будто было что-то еще, что я пока не смог отгадать.

Эти два дома, где жил мальчик, производили тягостное впечатление. Два дома, где ребенок не был никому нужен. Как бы ни демонстрировали тоску и глубокие переживания передо мной два этих родственника, я видел много домов, где искали людей. И в обоих этих домах мальчику не было места. Ему некуда было возвращаться.