Глава четвертая
«Спасение» в Москве

Я как в Москву попал, прямо спасен был. Все стены допрашивал – вы видели, вы слышали, вы – свидетели…

В. И. Суриков

В ноябре 1877 года, во время недолгого возвращения в Санкт-Петербург, произошло одно из важнейших событий в жизни Виктора Васнецова, во многом повлиявшее на его дальнейший и личный, и творческий путь – женитьба на Александре Владимировне Рязанцевой (1850–1933), о чем узнаем из официального «Свидетельства».

«Петербург, 19 октября 1912 г.

На основании ст. 925 Св. Зак.^[135] [о состояниях] изд. 1899 года, дано сие, с приложением казенной печати, в удостоверение того, что в метрической книге церкви С.-Петербургского Семеновского Александровского военного госпиталя, за 1877 г., части 2, о бракосочетавшихся в статье под № 4, записано: “тысяча восемьсот семьдесят седьмого года ноября одиннадцатого повенчаны: сын священника Вятской епархии, потомственный почетный гражданин Виктор Михайлович Васнецов, православного вероисповедания, первым браком, 29 лет и дочь потомственного почетного гражданина г. Вятки Владимира Рязанцева, девица Александра Владимировна, православного вероисповедания, первым браком, 27 лет. Таинство брака совершил Протоиерей Иоанн Лекторов с псаломщиком Николаем Иконниковым. Причитающийся гербовый сбор уплачен”»^[136].

Их совместная жизнь, счастливо длившаяся почти 50 лет, начиналась с переезда в Москву с более чем скромным достатком – общим капиталом в 48 рублей. Александра Владимировна происходила из купеческого сословия, из вятской семьи Рязанцевых. Ее отец являлся совладельцем и занимал должность директора Косинской бумажной фабрики, был потомственным почетным гражданином Вятки. Александра Владимировна получила прекрасное для того времени медицинское образование: закончила первые врачебные курсы Медико-хирургической академии при Николаевском военном госпитале в Санкт-Петербурге, стала одной из первых в России профессиональных женщин-врачей. Виктор Михайлович Лобанов рассказывал о ней так:

«Александра Владимировна Рязанцева, составившая счастье Виктора Михайловича… была дипломированным врачом. Редкость для России необычайная. Она дипломант первого выпуска женских врачебных курсов Медико-хирургической академии, то есть одна из самых первых русских женщин-врачей.

К сожалению, ничего не известно о материальном положении ее семьи… О вятских купцах Рязанцевых известно, что в селе Мухино, в 100 километрах от Вятки, у них была писчебумажная фабрика, но мы не знаем, легко ли была отпущена на учебу в Петербург Александра Владимировна, от больших ли денег или, наоборот, по малому состоянию, в надежде на оклад врача. Фабрика принадлежала не семье – роду, и доход мог быть очень и очень невелик.

Скорее всего семья была небогата, потому и не противилась браку с бедным художником. Можно и другое предположить: сильная, волевая Александра Владимировна, переломив сопротивление семьи, получила диплом врача, жениха выбрала по любви и венчалась с ним вопреки родительской воле и, стало быть, без приданого»^[137].

Выйдя замуж, Александра Владимировна полностью посвятила себя семье, заботе о детях, о небольшом в начале совместной жизни хозяйстве, и, несомненно, что особую атмосферу в их семейном кругу, наполненную душевным светом, доброжелательностью, спокойствием, создавала именно она. Михаил Нестеров, многие годы близко общавшийся со всеми членами семьи Васнецовых, писал, что она «всю жизнь была другом и тихим, немногоречивым почитателем таланта своего мужа»^[138].

Известен портрет супруги, исполненный Виктором Васнецовым в 1878 году^[139] – на нем предстает сдержанная скромная женщина с серьезным выражением глаз, со спокойно сложенными на коленях натруженными руками, в скромно-неброском повседневном клетчатом платье, украшенном лишь шейным платком, отложным белым воротничком и такими же белоснежными манжетами. В то время молодая семья Васнецовых уже переехала в Москву, они жили на съемной квартире в 3-м Ушаковском переулке^[140] на Остоженке. Такой и была она в жизни, такой изобразил ее художник, и потому легко представить Александру Владимировну трудолюбивой и спокойной хозяйкой дома, окруженную детьми и поглощенную домашними заботами, которым нет и нет конца. В январе 1879 года Илья Репин оставил позитивный отзыв об этом портрете: «Васнецов хорошо стал работать, портрет жены своей написал необыкновенно живо, просто и, главное, не избитым приемом, а совершенно свежо»^[141].

На портрете ее поза несколько скованна, как можно предположить, от того, что Александра Владимировна, человек деятельный и энергичный, всегда поглощенная делами, не привыкла позировать. В сдержанном по цвету, тонально насыщенном фоне картины не намечены детали интерьера, но угадывается фрагмент полотна Виктора Васнецова «После побоища Игоря Святославича с половцами»^[142]. Следовательно, портрет был написан в его мастерской, где и позировала художнику супруга.

В московском Доме-музее В. М. Васнецова об образе Александры Владимировны позволяет судить сохранившаяся обстановка ее комнаты – скромная, светлая, лаконичная и в то же время очень характерная в каждой своей детали. Словно отражение внутреннего мира своей далеко незаурядной хозяйки – будь то красный угол с теплящейся лампадкой, изящный деревянный столик, ларец для рукоделия, сдержанное многоцветье портьер, кадки с фикусами и, конечно, картины на стенах: «Автопортрет»^[143] Виктора Михайловича, портреты их детей и внуков, жанровые сцены загородной жизни, которую она так любила, предпочитая все свободное время, а было его всегда немного, проводить в саду, ухаживая за деревьями и цветниками.

Такую же узнаваемую характеристику создал в быстром живописном этюде Иван Крамской, как предполагаем, писавший именно Александру Владимировну и, вероятно, с натуры. В каталогах это произведение значится как «Женский портрет» 1880-х годов. Черты лица очень близки трактовке Виктора Васнецова в «Портрете А. В. Васнецовой». Известно, что в этот период оба художника регулярно общались, кроме того, в 1874 году Крамской исполнил графический образ Виктора Васнецова^[144] и логично предположить, что затем могла последовать работа над портретом супруги художника-«сказочника». Поэтому представляется возможным уточнить атрибуцию: «Женский портрет» 1880-х годов становится, таким образом, «Портретом Александры Владимировны Васнецовой», созданный, предположительно, в период с 1874-го по начало 1880-х годов^[145].

Не менее выразительны, жизненны образы детей Васнецовых, которых писал их отец. Ныне портреты Татьяны, Михаила и Владимира экспонируются в Доме-музее художника. Сын живописца Алексей рассказывал в воспоминаниях, как занимался с ними отец, как представлялся им добрым и высоким «сказочником».

«Например, я помню довольно ясно, как отец несет меня куда-то на руках, я стараюсь освободиться, верчусь, кричу и стараюсь схватить его за бороду, сердце мое полно злости – вероятно, я что-нибудь напроказил. Лицо отца в этот момент запечатлелось отчетливо в моей памяти: доброе, смеющееся (не соответствующее совсем моему гневному настроению), – хорошо запомнилось, как движением головы он старался спасти свою бороду от моих ручонок. М[ожет] б[ыть], в первый раз в жизни я внимательно и сознательно рассмотрел его лицо так близко. Почему-то мне кажется, что это было до Киева, в Москве, т. е. когда мне было не более 2-х лет»^[146].

Итак, с 1878 года, времени переезда семьи Васнецовых в Москву, художник, словно окрыленный начавшимся светлым периодом в личной жизни, а также встречей с древней златоглавой столицей, приступил к воплощению давней мечты, настолько важной для него – «писать картины на темы из русских былин и сказок», начал работать над монументальным живописным полотном «После побоища Игоря Святославича с половцами», первым в его сказочно-былинном цикле. Уже в этом произведении он «в самой жизни сумел разглядеть то, что приобрело сказочный характер в его больших холстах»^[147].

Он нашел в русской старине необъятный мир образов для осмысления и художественной интерпретации. Отказавшись от обыденности жанровых трактовок, обратился, по выражению Александра Бенуа, к «дивному миру народной фантастики»^[148], искал выражение национальной духовности, которое, по его мнению, невозможно без обращения к традициям, к историческим корням, к извечным народным понятиям. Несомненно, что возвышенно-эпическое живописное звучание полотна, близкое ритму и образам древнерусской поэмы «Слово о походе Игоревом, Игоря, сына Святославова, внука Олегова» – не случайность. Тон, цвет и настроение картины также связаны с текстом поэмы: «Тогда Игорь взглянул на светлое солнце и увидел, что от него тенью все его войско прикрыто. И сказал Игорь дружине своей: “Лучше убитым быть, чем плененным быть; так сядем, братья, на своих борзых коней да посмотрим на синий Дон…” <…> А вот уже ветры, Стрибожьи внуки, веют с моря стрелами на храбрые полки Игоря. Земля гудит, реки мутно текут, пыль поля покрывает, стяги вещают: “Половцы идут!» – от Дона, и от моря, и со всех сторон обступили они русские полки. Дети бесовы кликом поля перегородили, а храбрые русичи перегородили червлеными щитами»^[149].

Эта работа не оказалась для него особенно легкой, что подтверждает и немалый срок написания полотна – два года^[150]. Однако Васнецов посредством композиции и колористического строя, через пластику и трактовку каждого образа смог добиться новаторского звучания картины «После побоища…» – поэтичного, отчасти сказочного, словно музыкального. Лиричность и вместе с тем реалистическая убедительность пейзажа основаны на натурных этюдах родных вятских просторов. Достоверность деталей ясно свидетельствует о глубинных знаниях художника древнерусских костюмов и вооружения.

Николай Адрианович Прахов^[151] вспоминал, что художник, бывая у них в гостях, любил слушать музыку, пение, для него это было важно:

«Иногда по вечерам играли у нас на рояле – моя мать, иногда кто-нибудь из знакомых музыкантов… В таких случаях Виктор Михайлович весь как-то сосредотачивался, уходил в себя и слушал внимательно. Оторванный от реальной жизни звуками. Поглощенный всецело творческой работой в соборе, первое время после приезда в Киев В. М. Васнецов не мог часто и подолгу оставаться у нас после обеда. Работа утомляла и не позволяла засиживаться до позднего часа, когда собирались знакомые музыканты, а без музыки он тосковал…

Музыка была необходима Виктору Михайловичу для поддержания в нем творческого огня. Музыкой он действительно лечился от приступов душевной усталости, изредка нападавшей и на него, такого сильного духом до последнего дня своей жизни»^[152].

Письма самого художника также ясно свидетельствуют о той роли, которую музыка играла в его жизни. Ощущением того душевного отдохновения, которое давали ему классические музыкальные произведения, чем он делится с супругой в одном из писем:

«Вчера были на 9-й Симфонии. Исполнена была прекрасно. Давно я не испытывал такого высокого духовного наслаждения.

Немножко только Эмилия Львовна мешала со своими навешиваниями на шею разных ненужных обязанностей, ну, да ничего – музыка все-таки свое взяла. В воскресенье, кажется, должен буду делать визит Игнатьеву, прислал письмо в собор и жалеет – отчего Я его забыл. Не насчет ли живых картин? <…> Работаю “Крещение Руси”. Бог даст, может, и окончу к Пасхе. “Страшный суд”, конечно, только после Пасхи подмалюется, значит, поездка неизбежна»^[153].

Васнецов писал полотно «После побоища…» неравнодушно, вкладывал в него дорогие ему воспоминания о близких людях и детстве, о почитании родной стороны, свое понимание гармонии Божьего мира, явленного в каждой травинке. Он наконец позволил себе написать то сокровенное, что в душе хранил многие годы, что не мог высказать ни словом, ни языком живописи. И наверное, потому так сильно и трогательно зазвучала его картина, продолжает звучать и ныне. Но, к сожалению, самобытность и глубина художественного решения встретили и непонимание, и резкую критику современников. Сам автор рассказывал об этом в письме Павлу Чистякову:

«Не страшны и зверье всякое, особенно газетное. Меня, как нарочно, нынче более ругают, чем когда-либо – я почти не читал доброго слова о своей картине. В прежнее время – сознаюсь, испорченный человек – сильно хандрил от ругани газетной, а нынче и в ус не дую, как комар укусит, посаднеет и пройдет.

До Вашего письма начал было здорово хандрить… а теперь – Бог с ними, пущай пишут и говорят – не в этом дело.

Одно вот меня мучает: слабо мое уменье, чувствую иногда себя самым круглым невеждой и неучем. Конечно, отчаиваться не стану, знаю, что если смотреть постоянно за собой, то хоть воробьиным шагом да можно двигаться. Согласен с Вами, Павел Петрович, что общий тон следовало бы держать сумеречнее, это было бы и поэтичнее, да, сознаюсь, с самого начала не сумел, хоть и желал, а при конце картины притереть какой-нибудь одной краской и не хотел и не умел, да и не люблю. За рисунок, я ждал, что Вы меня сильно выбраните – знание формы у меня очень и очень шатко.

Вот я о чем мечтаю, Павел Петрович, – Ваша теплая широкая душа, на все отзывчивая, подскажет Вам что-либо великое, радостное и воодушевляющее из русской истории, и Вы, уже не торгуясь, отдадите всего себя и свою жизнь до конца великому и святому художественному труду, и сила Божия будет с Вами!

Дела мои денежные сильно поправились. Третьяков купил «Поле битвы» за 5 т[ысяч], а Солдатенков – спасибо Вам – купил “Карты”^[154] за 500 р[ублей] – торговали очень, но я рад, что картины обе пристроены в хорошие руки. Вашей семье поклон и желаю всего доброго…»^[155]

Такие заключения художника были обоснованы. Картина «После побоища Игоря Святославича с половцами» вызвала много самых разных отзывов, в том числе критических.