Глава пятая
Магия Абрамцева

Слишком тяжелый труд вынес сам он на своих плечах… чтоб не бояться за свою голубку Снегурочку.

С. П. Дягилев^[180]

Середина 1880-х годов в жизни и творчестве Виктора Васнецова связана, а во многом и определена магией усадьбы Саввы Мамонтова Абрамцево. Сюда Виктор Михайлович приехал впервые, будучи уже довольно известным художником, сложившейся личностью, отцом семейства. Николай Прахов так описывал его внешность: «Яркий облик великого русского художника-классика неразрывно связан с добрыми серо-голубыми глазами, длинной, сходящейся “долотом” светло-русой бородой, с огромной полукруглой палитрой, широкими кистями, муштабелем и длинным – когда-то синим, а теперь полинялым халатом, живописно замазанным неотмывающейся масляной краской»^[181].

Таким запомнился Васнецов и хозяевам, и многочисленным гостям абрамцевского имения. В истории отечественной культуры середины XIX – начала ХХ века усадьба Абрамцево занимает особое место как центр возрождения национальных традиций в искусстве, литературе, духовной жизни. В Абрамцеве под Москвой, в художественном круге Саввы Мамонтова, с конца 1870-х – начала 1880-х годов объединившем художников, было положено начало неорусскому стилю, обращенному к возрождению древних национальных традиций. Именно здесь Виктор Васнецов впервые «открыл» важнейшие темы и образы своего творчества. В этом подмосковном имении ему работалось и спокойно, и плодотворно, в том числе в весьма непростой период подготовки к выполнению столь масштабного заказа в Киеве – стенописи собора в честь равноапостольного князя Владимира. Значение усадьбы и художественного объединения Абрамцева в жизни Виктора Михайловича, в эволюции его художественного мировоззрения сложно преувеличить. Сам художник объективно судил об этом. В 1898 году он писал Владимиру Стасову:

«Встреча и знакомство с Мамонтовыми в Москве придали еще более атмосферы для того, чем жилось и дышалось в Москве. Я для Мамонтова написал “Ковер-самолет”, “Три подземных царевны”, “Битва скифов”, “Витязь на распутье” и еще многое. Для него же [Мамонтова] нарисовал “Снегурочку” в декорациях и костюмах. В первый раз проснулся во мне орнаментщик тоже у них в имении, в Абрамцеве, – когда мы строили там церковь с Поленовым, где участвовал также и Репин и даже Антокольский (барельеф головы Иоанна Крестителя из камня). Впервые там почувствовал сладость архитектурного творчества. В Абрамцеве… (прежде имение Аксаковых – бывал там даже Гоголь) есть мастерская, расписанная Гартманом, баня – Ропета, словом, это уголок, где художник чувствует себя не меж чужими. Скажу, впрочем, откровенно: архитектура Гартмана и Ропета меня не удовлетворяла – я был увлечен Кремлем и московскими церквами, впоследствии – ярославскими и ростовскими. Ну, вот что отчасти действовало на меня извне»^[182].

Хозяин имения Савва Мамонтов известен как меценат и покровитель представителей художественно-артистических кругов. В дружеско-профессиональном объединении единомышленников, созданном в Абрамцеве, успешно работали известные художники: «баловень судьбы» и «очаровательный враль», как в шутку именовал его однажды Александр Бенуа, восхитительный колорист, мастер пейзажного жанра Константин Коровин, непревзойденный рисовальщик и портретист Валентин Серов, «богатырь» исторической живописи Василий Суриков, пишущий «пораненным сердцем» Михаил Нестеров, художник-мистик Михаил Врубель, представители блистательной художественной плеяды Василий и Елена Поленовы^[183], передвижник Николай Неврев, утонченный живописец Мария Якунчикова-Вебер^[184]. К авторитетным мнениям Васнецова, Репина, Поленова прислушивались, неподдельный интерес сопровождал экспериментальные работы Врубеля, в том числе в технике майолики, не могли не вызывать отклик глубинные воззрения на искусство Антокольского, а «душой» их компании неизменно оставался Коровин – Костенька, как его именовали друзья едва ли не до сорока лет за легкий веселый нрав, за подвижность ума, доброжелательность суждений, светлый талант.

Именно таким, в раскованной позе, в привычной обстановке мастерской, на портрете его изобразил в 1891 году Валентин Серов, даже несколько изменив при этом свою художественную манеру, сделав ее более динамичной, этюдной, с ярко выраженным пастозным мазком, что всегда так свойственно было живописи самого портретируемого. Константин Коровин писал и автопортреты, а один из наиболее выразительных своих образов создал в виде графического наброска-иносказания. Однажды друзья увидели, что «Костенька» что-то быстро рисует линиями – оказалось, что изображение ствола старого могучего дуба, от которого отходят в разные стороны два ростка. Один из них – жизнерадостный, задорно тянущийся вверх, к солнцу, другой – тонкий, наклоненный вниз, качающийся на ветру. Коровина спросили, что означает его рисунок, на что художник невозмутимо отвечал, что дуб – это образ главы пейзажной мастерской Московского училища живописи, ваяния и зодчества Алексей Саврасова, а два побега – его ученики: жизнерадостный побег – это он, Константин Коровин, сгибающийся к земле – его друг Исаак Левитан. Мимолетный набросок живо и точно раскрывал и характеры, и мироощущение всех троих художников.

В 1882-м, в период совместной работы и дружеского общения в Абрамцеве Виктор Васнецов исполнил графический портрет Василия Поленова. Именно в этом году они приступили к воплощению в жизнь своего общего творческого новаторского проекта – к разработке рисунков, чертежей и к строительству храма Спаса Нерукотворного в Абрамцеве. При столь явно выраженных индивидуальностях членов абрамцевского круга, одной из самых ярких личностей, обладающей к тому же неизбывной энергией, являлся хозяин усадьбы Савва Мамонтов, о котором друзья говорили, что его главный талант, при всей многогранной одаренности, заключался в умении пробуждать таланты других. Тому же способствовала легкая, дружеская обстановка, царившая в мамонтовской усадьбе. Однажды Савва Иванович написал шуточное стихотворение, посвятив его друзьям-художникам абрамцевского круга, а особенно выделил в нем Виктора Васнецова.

 
Кто Вам более нравится:
Аполлинарий пейзажист
Или Врубель демонист?
Отв. Пейзаж дает природы много черт;
А Демон Врубеля – на кой мне черт?
Когда мы оба поумнеем?
Отв. С вопросом не туда попали Вы…
И виден в том вопрос невежды,
Хоть об стену разбей мы оба лбы,
А поумнеть нам – нет надежды!
Какой художник Вам более всех нравится?
Отв. Мне больше всех приятен Васнецов.
Хоть скромен с виду,
Акафист прочитать всегда готов
И твердо знает панихиду^[185].
 

Основная направленность деятельности Саввы Мамонтова – прокладывание железнодорожных путей. В 1890-е годы он вел строительство Северного железнодорожного сообщения, продолжая дело Федора Чижова^[186] и своего отца Ивана Федоровича Мамонтова, вкладывавшего в это строительство немалые средства. В начале 1890-х годов, когда и Иван Айвазовский начинал осуществлять свой проект по устройству новых транспортных магистралей, и железнодорожных, и морских, на юге России, в том числе в родной Феодосии, правление Московско-Ярославской железной дороги приняло решение о продолжении строительства от Ярославля до Архангельска, что было необходимо для хозяйственного освоения земель европейского севера России, чем и руководил Савва Иванович.

В 1897-м строительство дороги Москва – Архангельск было закончено. Через два года, в сентябре 1899 года, Мамонтов, не сумевший расплатиться с кредиторами, был подвергнут юридическому преследованию, обыску, арестован и заключен в Таганскую тюрьму. На его имущество был наложен арест, затем началась распродажа.

Яков Минчинков^[187], очевидец тех скорбных событий, так рассказывал об этом: «В 90-е годах в Москве с аукциона распродавалось имущество Саввы Мамонтова, известного мецената искусства, обанкротившегося в своих железнодорожных и заводских предприятиях. В числе других вещей продавалась и его картинная галерея. По поручению Музея^[188] на аукцион приехал и Брюллов^[189] с Лемохом^[190], чтобы приобрести картину В. Васнецова “Скифы”. На приобретение картины было отпущено пять тысяч рублей. На аукцион являлись коллекционеры и спекулянты, продававшие за границу картины известных художников по высокой цене. У них было намерение во что бы то ни стало купить “Скифов”, хотя бы и за большие деньги. Картина могла не достаться музею»^[191]. Однако, благодаря находчивости Павла Брюллова торги завершились для Музея Александра III успешно, и полотно Васнецова было приобретено для его экспозиций.

Во время тюремного заключения в одиночной камере Савва Мамонтов занимался лепкой. Надзиратели соглашались служить ему моделями. Художники абрамцевского круга, в том числе и Виктор Васнецов, сочувствуя ему, не оставляли Савву Ивановича без поддержки, направляли ему дружеские письма. Константин Станиславский адресовал ему записку: «Есть множество людей, которые думают о Вас ежедневно, любуются Вашей духовной бодростью»^[192]. Валентин Серов, в то время писавший портрет Николая II, просил императора об освобождении Саввы Ивановича. Летом 1900 года суд, на котором Мамонтова защищал адвокат Федор Никифорович Плевако, его оправдал, однако тот был фактически разорен.

В истории отечественного искусства он по праву остается блистательным деятелем, которого современники полушутя-полусерьезно называли «Саввой Великолепным» по аналогии с Лоренцо Великолепным, знаменитым на весь мир меценатом Флоренции эпохи итальянского Ренессанса Лоренцо Медичи. Саввой Мамонтовым, помимо многих других успешных начинаний, была основана Московская частная русская опера. Именно он во многом «открыл» широкому зрителю незаурядный дар Федора Шаляпина, служившего солистом этого театра во второй половине 1890-х годов. Савва Иванович стоял у истоков целого ряда значимых новаторских начинаний в сферах культуры и общественной жизни, как, например, с 1899 года вместе с княгиней Марией Тенишевой^[193] финансировал петербургский журнал «Мир искусства», став причастным к обращению в русской культуре не только к отечественной, но и к западноевропейской ретроспекции.

Именно в «Мире искусства» один из центральных представителей одноименного общества Сергей Дягилев опубликовал статью к открытию в 1899 году персональной выставки Виктора Васнецова в залах Санкт-Петербургской Императорской Академии художеств, дав его творчеству исключительно высокую оценку.

«Как со временем будут выделять и сопоставлять типичные для настоящего времени имена Левитана, Нестерова и Серова, так и теперь в нашем представлении тесно объединились крупные имена Сурикова, Репина и Васнецова. Это та группа, которая определила течение всей современной русской живописи. В нашем искусстве так мало мощных дарований, крупных индивидуальностей, живопись русская так молода, что следует особенно оценить всю важность сделанного почти на наших глазах тремя талантливыми и убежденными русскими художниками. Никогда в русском искусстве национальное самосознание не проявлялось так сильно, как в творчестве названных мастеров. И начиная с прелестного Левицкого до скучного Крамского все наше искусство затуманено влиянием Запада и большей частью вредно онемечено. Покуда Запад казался далеким обольстительным краем, где развивалось неизведанное и гигантское искусство, о котором доносились лишь отрывочные голоса, русские художники ловили каждую крупицу и стремились делать, “как там”. Им совершенно некогда было думать о самих себе, когда они мнили, что знают, где истина, и только тянулись, чтобы достать ее. Гордости не было в них и в этом было их несчастье.

Первая и наибольшая заслуга Сурикова, Репина и, главное, Васнецова в том, что они не убоялись быть сами собой. Их отношение к Западу было вызывающее, и они первые заметили весь вред огульного восторга перед ним. Как смелые русские натуры, они вызвали Запад на бой и, благодаря силе своего духа, сломали прежнее оцепенение. Но они дерзнули и смогли это сделать только с помощью одного и неизбежного условия – близкого и осязательного знакомства с тем же враждебным Западом. Когда Васнецов гулял по Ватикану или в Париже всматривался с интересом в творения Берн-Джонса,^[194]