И вот я сижу у дверей знакомого двора в ожидании амнистии. Когда створка ржавых ворот открылась, я резво устремился во двор, но тут же заскулил от боли и поджал хвост, получив по хребту сучковатой палкой. Когда палка вернулась еще раз, до меня стало доходить, что мне здесь почему-то не рады. Я не понимал причин такого отношения и еще долго прибегал к родному двору, преданно вынося пинки новых хозяев.

В какой-то момент я оказался далеко за селом около небольшого озера. Видимо, так в этот раз отхватил, что бежал без оглядки, куда глаза глядят…

Я попил воды из озера и решил немного перевести дух, притаившись в ветвях речного кустарника. Меня так мучил голод, что я до хруста пожёвывал свой хвост. Голод и подвёл меня к черте…

Вдруг из кустов вышел усатый мужик с огромным тканевым мешком на поясе и начал шевыряться в кустах. На нём была грязная и местами порванная камуфляжная форма, высокие чёрные сапоги и темно-зелёная панама, из-под которой невпопад торчали куски волос. Глаза усача, бегающие из стороны в сторону, казались мелкими относительно крупного лица, что придавало этому человеку смешной вид.

Я испугался и, еще сильнее прижавшись к земле, притих, словно убитый. Тем временем мужичок, найдя наконец запрятанное деревянное удилище, наладил снасть и принялся вытаскивать из реки окуней и радостно складывать их в свой тканевый мешок. Я оживился и стал смиренно ждать подходящего момента, надеясь добыть что-нибудь съедобное.

Посматривая за удочкой, мужик наладил костёр и принялся запекать пойманных окуней, предварительно насадив их на тонкие ветки.

Когда он начал лакомиться запечёнными окунями, я вдруг уже не смог контролировать своё оголодавшее тело, которое само по себе сорвалось с места и, поджав хвост, направилось к едоку.

Завидев меня, рыбак улыбнулся и, положив около своих ног обглоданного окуня, дал понять, что это для меня. Я ускорился к угощению, боясь, что он передумает, и пока моё внимание было занято жадным поглощением еды, хитрец быстро опутал мои задние лапы толстой верёвкой. Я вывернулся на него и… Я навсегда запомнил этот взгляд… Его глаза горели, как у ребёнка, который обнаружил что-то новое, но в то же время в них будто бы зрел зловещий план.

Так и оказалось. Рыбак вдруг начал отбегать с верёвкой в руках, и спустя мгновенье я уже сипло лаял, свисая с ветки дерева вниз мордой, в то время как этот сумасшедший торопливо сооружал подо мной костёр.

И вот тепло переходит в жжение, а я ничего не могу сделать…

Моё сознание металось внутри обречённого на смерть тела, но долго не могло покинуть его, испытывая чудовищные муки. Спустя вечность, по ощущениям, в моем теле образовалась дыра, и меня с огромной силой выбросило наружу свежим потоком воздуха, размазав по стене красного света, внезапно возникшей впереди…

Я оказался в тёмном коридоре, по краям которого, словно в общежитии коридорного типа, были комнаты, а в конце мерцал тусклый белый свет. Ранее мои перерождения проходили плавно и незаметно, а теперь я, видимо, заслужил хоть какой-то выбор.

Продвинувшись на шаг вперёд, я заметил, что свет вдали оживился, стал ярче и сменился на красный. Посмотрев на свои руки и ноги, я понял, что даже в этом нелепом месте имел тело, напоминающее по очертаниям человеческое. Здесь оно состояло из слабосвязанных между собой гранул. Я быстро прошёл вперед по коридору под звук открывающихся в такт каждому моему шагу дверей, из которых доносились голоса различных животных и сильно пахло едой.

Я боялся оборачиваться и даже ускорился, в то время как свет впереди сменился на жёлтый и уже довольно сильно обжигал меня. Привязка к телесному не дала мне продвинуться дальше, и я встал, как вкопанный. Вдруг справа от меня открылась дверь, из которой высунулся маленький кучерявый парень, дурачок с виду, и стал призывать меня заглянуть в его комнату, мол, здесь безопасно.

Я и вправду успокоился, войдя в эту комнату, убранство которой напоминало деревенскую избу. В центре стояла огромная русская печь, от которой веяло теплом, а на массивном деревянном столе возвышался медный самовар. Парень напоил меня крепким сладким чаем и уложил спать на теплую лежанку печи. «Немного отдышусь», – устало подумал я и крепко заснул.

Вижу сон, будто я снова родился человеком.

СМЕШНОЙ ВОВА

Россия. XX век.

Я, на первый взгляд, обыкновенный ребёнок лет десяти, но это только на первый взгляд…

Надо мной все издеваются, ведь я не понимаю даже элементарные понятия. В школе меня спрашивают: «Два плюс два?», а в моей голове возникают круги и палочки. Я отвечаю, что думаю, но вижу лишь недоуменный взгляд преподавателя. Я не такой, как все, моя голова будто бы сломана.

Меня называют «смешной Вова» или просто «дурак», а я остерегаюсь их. Вообще, боюсь всех людей. Мама часто бьет меня из-за того, что ненавидит мою глупость, и еще из-за того, что совсем не помогаю по хозяйству, ведь у меня буквально всё летит из рук. Потом она плачет в углу и молится. Сам хочу плакать, но не могу, будто даже для слёз не хватает интеллекта. Я даже готов бить себя, лишь бы стать хоть чуточку способнее.

От меня и моих проделок все уставали, и я это знал. Всё, что мне оставалось делать, это рыбачить на заросшем пруду за селом. На мою чертовски простейшую снасть редко что-то попадалось, поэтому я часто сидел голодным весь день, смотря на поплавок и воду, слушая навязчивый внутренний голос, повторяющий одно и то же: «Ты никому не нужен».

И вот я лезу в пруд, слабо думая о последствиях, желая просто с этим покончить. Опустившись на дно, я не хочу всплывать. Сердце бьется всё чаще. Сами собой с пузырями вырываются слова: «Вот так», а из глаз проступают горячие слезы, и я позволяю воде заполнить мое тело…

Вспышка красного света перед глазами и темнота…

Каково же было моё удивление, когда, снова оказавшись в коридоре, я понял, что это был совсем не сон, и тут же почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и резко обернулся.

Вдалеке стоял здоровяк, настолько высокий, что своей головой доставал до потолка коридора, а его широченные плечи касались обеих стен по краям. На нём был синий, надетый на голое тело комбинезон, который буквально трескался по швам под натиском массивного тела. Его широкое, сплюснутое по высоте лицо, подсвеченное оранжевым светом, идущим от его нагрудного плоского фонаря, было серьезным, но в то же время добрым. Центром этой доброты были впалые глаза, в глубине которых, как мне показалось, пряталось большое горе. Подойдя ближе, он строго сказал: «Моё имя Гнед, и я главный по наказаниям здесь». Я недоумённо спросил:

– Что я сделал?

– Умирать по своей воле здесь не разрешается! Ты должен отправиться в Ад для обдумывания своего безрассудного поведения, – строго сказал он.

– О нет, надеюсь, ты не о том месте, где я вечность ползал без мозгов? – спросил я.

– Сожалею, – подтвердил он.

– Прошу тебя, нет. Не сваливай меня туда, – молил я, упав в его массивные ноги.

– Извини. Правила.

– В Аду невозможно мыслить, чтобы что-то обдумывать, – истерично выпалил я.

– Зато есть несколько секунд после. После наказанья ты получишь шанс всё понять, только не забудь о цели и не суди других – это основной закон игры. И мой тебе совет: похоть обруби себе, ведь ты уже вляпывался благодаря этому. Ты не забудешь, я верю!

Резко оборвав свою речь, он хладнокровно отшвырнул меня от своих ног, щёлкнул пальцами и…

Я снова побывал в Аду, но в этот раз всё прошло довольно быстро, и я, конечно же, догадывался почему. Он всё-таки пожалел меня! Он все-таки помог мне!

Стоя снова в промежутке и вспомнив слова Гнеда, я понимал, что всё забуду в предстоящей роли. «Была не была, – подумал я и быстро произнёс, как заклинание: – Да пусть трясётся моё тело, когда я осужу кого—либо, а похоть земная пусть не тревожит мой разум, и пусть поможет мне в этом сам Гнед».

Едва я договорил, как меня ослепила ярчайшая вспышка голубоватого света, после чего я созерцал знакомый процесс рождения…

ГЕНИАЛЬНЫЙ ИВАН

Россия. XXI век.

Я родился в семье среднего достатка. Родители были неглупыми людьми, но и особым умом не блистали. Отец работал на заводе, а мама, до моего рождения работавшая инженером, теперь была простой домохозяйкой. Замечу, что мои родители были хоть и не атеистами, но и не фанатели от религии, что дало мне полную свободу мысли.

С малых лет я интересовался абсолютно всем. Моё обострённое любопытство не пугало моих недалёких родителей, измученных постоянной однообразной работой. Я и не докучал им, так как всё понимал. Алгоритм моего изучения природы строился по простому принципу: «Как? Почему? Понятно!», ведь мой мозг был блестяще оптимизирован на познание.

Однако понимание всего начало приносить мне и некоторые неприятности, первая и самая главная из которых – амбиции. Я даже начал осуждать маму, которую иногда за глаза называл тупой коровой. Мне было плохо после таких случаев, но контролировать интеллектуальный пыл я даже не пытался.

Проучившись три класса в среднестатистической школе, я прослыл остроголовым и был отправлен в специализированный лицей для одарённых детей. Это учебное заведение имело старые общежития для иногородних учащихся, в одном из которых нашлась комнатка и для меня. Меня поселили с одним сомнительным, как оказалось, гением. Мальчик по имени Антон обладал отличной памятью, но это было его единственным отличием от обычного ребёнка. Признаюсь, мне тяжело было с ним, ведь я чувствовал, как он постоянно нагло лезет мне в душу, и я не раз просил у коменданта поменяться с кем-нибудь местами. Всё пошло по наклонной с самого знакомства с ним.

Помню, как я впервые вошёл в нашу небольшую комнату. Минимализм окружающей обстановки зашкаливал. Две кровати, два табурета, стол и шкаф. Напротив входной двери с противоположной стороны комнаты находилось огромное окно, на массивном подоконнике которого, болтая ногами, сидел худощавый черноволосый парнишка в белой безрукавке и чёрных шортах.

Когда комендант закрыл за мной дверь, я заговорил первым: «Мне сказали, тебя зовут Антон. Я Иван. Надеюсь, ты будешь хорошим собеседником, ведь я терпеть не могу глупых людишек».

Он резво спрыгнул с подоконника и направился в мою сторону, протянув правую руку. Дойдя до меня, он дождался, пока я её нехотя пожму, и заговорил:

– Иван, ты любишь животных?

– Конечно же, нет, – ответил я.

– Почему? – спросил он.

– Животные тупые и невежественные создания, но знаешь, что самое страшное, Антошка? Тебя можно так называть?

– Валяй, – разрешил он.

– Самое страшное, что многие люди столь же невежественны, как и животные, а что еще страшнее, они иногда даже хуже них, – рассуждал я, вспоминая, как глупо выглядела мама, когда начала пить по пять литров воды в день, потому что так сказали по телевизору.

– Что такое невежество? – спросил Антоша.

– Ну ты выдал. Тоже мне, гений. Неужели не знаешь? – высокомерно спросил я.

– Нет. Не знаю. У меня просто аномально развит гиппокамп в мозгу. Я запоминаю всё с первого раза до мельчайших деталей, – ответил он.

– Знаю я про гиппокамп. Это область, отвечающая за кратковременную память. Ну так она у меня тоже весьма неплохо развита. Я вообще, судя по всему, развит всесторонне, – хвалился я.

– Я вижу. А в сказках обычно Иваны дурачки, а вот ты нет, – сказал он улыбаясь.

– Ошалел? Даже не смешно. Имя не влияет на человека и никак его не характеризует. А если ты не хочешь и дальше падать в моих глазах, не говори больше такую чушь, – оторвал я, почувствовав при этом небольшой тремор рук и кратковременную слабость в коленях.

– Понял, – расстроившись, ответил он и, снова сев на подоконник, уставился в окно.

Так началась моя жизнь в лицее, в котором я вскоре получил вес как самый умный и способный воспитанник. Мною гордились преподаватели и уважали сверстники, а Антон, напротив, оказался серой мышью, так как действительно не мог ничем похвастаться, кроме своей памяти. Он переживал из-за этого, но старался не показывать вида. Я относился к нему холодно, хоть и чувствовал его собачью доброту, но мои амбиции продолжали расти, и вскоре случился некий инцидент.

Однажды я доказывал преподавателю по космологии, что пространство не пустое, а скорее наоборот. Поднявшись без разрешения и встав у своей любимой первой парты, я безжалостно бил глаголом:

– Виктор Васильевич! Я не согласен с Вами, что пространство – это разряженный вакуум. Если в нём мало материи, это не значит, что он пуст, это значит, что он может состоять из невероятно плотной и упорядоченной субстанции, являющейся своеобразной прародительницей материи!

– Вы, Иван, всё-таки много фантазируете. Всё уже доказано, – сказал он, поправляя свои огромные очки.

– Вы про эксперимент Майкельсона-Морли или…? – спросил я, сдерживая внутреннее недовольство.

– Да, это неплохой пример, – спокойно и важно подтвердил он.

– Виктор Васильевич, ответьте, пожалуйста, что есть материя? – всё еще сдерживаясь, спросил я.

– Это то, из чего сделано всё в этом мире, – ответил он, подняв в аудитории волну смеха, направленного исключительно на меня.

– Каждая элементарная частица – это лишь возмущение всеобъемлющего поля. Неужели Вы настолько посредственны, Виктор Васильевич, что отвечаете мне определением уровня детского сада? – злостно сказал я, выйдя из-под контроля.

– Иван. Прошу Вас, сейчас же выйдите из аудитории. Вон, – нервно сказал он, указав мне на дверь.

Он был зол настолько, что, кажется, не мог больше ничего сказать. А я вообще уже был не в состоянии себя контролировать и, уходя за дверь, выпалил напоследок: «Вы заперли свой разум в догматы учёных, Вы неспособны мыслить свободно. Я выйду из аудитории, но помните, что я умнее Вас». Сказав слово «Вас», буква «с» прозвучала со свистом, потому что мой рот тотчас наполнился пеной. Я поймал себя на мысли, что больше не могу контролировать свой язык, конечности и тело, а взглянув на свои руки, не смог их чётко разглядеть, так как они сильно тряслись. Я всё понимал, но тело не слушалось ни одного моего приказа. Испуганные глаза ребят и уже отошедшего от злобы Виктора Васильевича – это всё, что я видел, пока не отключился вовсе.

Дом, милый дом. Болит язык. Видимо, прижимали указкой, чтобы я его не проглотил. Диагноз – эпилепсия, как прояснила мама. Эпилепсия не лечится, но и не имеет продолжительной и прогнозируемой симптоматики, поэтому, провалявшись дома всего два дня, я снова объявился в лицее.

Виктор Васильевич простил меня и даже немного зауважал, но больше никогда и ни о чём меня не спрашивал, а я и не рвался. Я смирился, что все, абсолютно все окружающие меня люди и даже эти гениальные, на первый взгляд, дети, к сожалению, не умеют широко мыслить. Они все заперли себя в догмы современной науки, а я считал это в корне неверным подходом познания.

Даже невзирая на то, что жизнь снова проучила меня в этот раз, я вновь и вновь осуждал людей и тут же бился в конвульсиях с пеной у нёба.

Мне было еще двадцать, а я, уже имея должность эксперта по международному сотрудничеству в крупной фирме, был направлен в заграничную командировку. Фирма планировала заключить договор с китайскими партнёрами в части поставки нам крупной партии алюминия, естественно, сомнительного качества. Я вёл доклад перед десятком влиятельных китайских бизнесменов, заправляющих алюминиевым вторсырьём и, как всегда, не мог скрывать гордости за свой гибкий и резвый ум.

На один очень, как мне показалось, тривиальный вопрос одного из присутствующих китайских коллег я ответил с усмешкой, чем поставил его в глупое положение перед присутствующими. И вот я лежу на дорогом красном ковре и снова корчусь от судорог. Совещание было сорвано. Как оказалось на следующий день, я настолько разочаровал серьезных китайских коллег своей дерзостью, что они не захотели меня более видеть. Обратившись к моему руководству, они потребовали прислать другого эксперта, на что получили положительный ответ. «Не стоит переоценивать свою значимость», – с грустью констатировал я, узнав эту новость.

Мой запал потух и, вернувшись в отель, я как следует напился и затянулся сигаретой. И вот в пьяном бреду я выловил из пространства мысль: «Это всё неспроста». «Да. Это всё неспроста», – еще раз констатировал я и стал вспоминать случаи, когда кого-то осуждал и ставил в глупое положение. Прокрутив в своей голове десятки таких случаев, я уже точно был уверен, что мой недуг – это мгновенная карма, но тут же возник и закономерный вопрос: «Почему другие люди не впадают в такое состояние, когда делают нечто подобное? Что это за мир-то такой несправедливый, несовершенный? Кто его сделал, или он сам таким возник?» Эти вопросы, прогулявшись по моей голове и не найдя ответов, ушли в пространство…

Утро следующего дня. Я осознавал, что мне нужно собираться на рейс домой, чтобы явиться на работу с видом виноватой собаки и рьяно убеждать начальство, что все дураки, кроме меня. Амбиции – это сильная вещь, но в этот раз я тратил невероятные волевые усилия, чтобы их притупить.

Таксистом оказался человек индуисткой внешности, поэтому я, решив блеснуть умом, сформулировал просьбу на хинди: «В аэропорт, пожалуйста». Не скрывая радости, вызванной моими познаниями его родного языка, он тут же забрякал на нём:

– Вы прекрасно говорите на хинди. Вы жили в Индии?

– Спасибо. Нет, не бывал даже. Мне просто легко даются языки и всё прочее, – нехотя ответил я, еще больше убедив его в прекрасном владении хинди.

– Полиглот, значит? – спросил он.

– Да, наверное, – отмахнулся я, не желая вести беседу, но и не имея особого желания грубить.

– Вижу, вы чем-то расстроены? – словно робот, спросил он.

– Да. Неужели так видно? – ответил я.

– Вы знаете, я не знаю почему, но мне кажется, что Вам не нужно туда. Вы должны быть в ином месте, – монотонно произнес он.

– Откуда Вы знаете, куда я еду? А-а-а. Вы увидели бирку на моём чемодане, – усмехнувшись, спросил я.

– Нет. Я не видел бирку, но Вам стоит просто прислушаться, – продолжал он гипнотическим голосом.

– Я и сам не хочу обратно, если честно. Мне, очень умному человеку, можно сказать, гению, трудно сейчас, – сказал я, немного раскрепостившись.

– Выпейте это…

Он протянул мне желтый потертый мешочек, из которого торчало горлышко с откидной позолоченной крышкой. Я бездумно взял его в руки и даже поблагодарил: «Спасибо». Возможно, я был настолько потерян и морально помят, что, не задумываясь о свойствах содержимого, выпил до дна, а потом, корчась от неимоверной горечи, протянул его таксисту. Схватив его, он, улыбнувшись, подтвердил:

– Должно помочь.

– Да. Горячит неплохо. Скажите, а куда мне ехать? – спросил я.

– В Индию, – ответил он.

– Куда именно? Точнее? – переспросил я.

– Вас встретят. Мой прадед не берёт учеников, но Вас – возьмет. Учитель давно ждёт Вас, – закашлявшись, произнёс он, будто бы поняв, что неудачно обмолвился.

– Заманчиво. Только не пойму, почему он ждёт именно меня, да ещё и давно? – спросил я.

– Не волнуйтесь, скоро Вы получите ответы на все вопросы, – ответил он.