«Вот мы зверье. Что плохого она сделала? Просто жила в лесу, и никто и никогда не нашёл бы её скит», – нервно размышлял я, понимая между делом своё предвзятое отношение к Беатрис.

Как-то раз утром около своего скита она услышала детский плач и крики о помощи. Это были заблудившиеся дети: мальчик и девочка, решившие, по их словам, просто поиграть в лесу. Беатрис вывела их из леса, но завидев людей, пустилась обратно в лес. Её догнали. Как оказалось, она спасла детей одной влиятельной семьи, глава которой, выслушав пятилетних потерявшихся, поблагодарил спасительницу, но отпускать не спешил. Её силой затащили в дом и посадили за стол, ломившийся от изобилия еды. Беатрис не стала есть и на многочисленные вопросы жены главы семьи, такие как «Откуда Вы? Почему Вы не едите? Почему Вы так плохо выглядите?» отвечала молчанием. В какой-то момент, не выдержав недоумённые взгляды и бесконечные вопросы, Беатрис снова решила сбежать, но её усилия были тщетными. «Ах. Дикая. Глупая. На что ты надеялась?» – думал я про себя, продолжая слушать речь прокурора. «Ну зачем ты обмолвилась на допросе о Создателе. Зачем?» – продолжал крутить я в своих мыслях.

Среди её вещей, как подтвердил обвинитель, нашли еще и маленькое зеркало, что дало суду право повесить на несчастную дополнительное клеймо – ведьма. И вот она здесь. Мы судим это доброе и наивное существо…

Обвинитель, закончив речь, сел на стул, но я, погруженный в себя, еще некоторое время молчал.

Вдруг из толпы кто-то громко и злобно прорычал: «Сжечь на костре ведьму при всём люде, или пусть покается и поклянется перед святой инквизицией о верности католической церкви».

Я аж вздрогнул и нервно прокручивал в мыслях: «Да сколько же в вас злости, люди. Разве я позволю сжечь её». Я бывал на сожжениях. Жар от пламени достигал даже крайних рядов, где я обычно ненадолго задерживался. Люди, стоявшие близко, нередко даже получали ожоги за свою страсть посмотреть на то, как заживо горит живой человек. Всё это сопровождалось воплями жертвы суда, вонью сгорающей плоти и ором обезумевшей толпы, где кто-то рыдал из жалости, а кто-то орал от ярости. Я не хотел бы смотреть, как я своим решением устрою для своей любимой такую страшную смерть. На минуту представив, как она кричит в огне, я твердо решил, что лучше сам сгорю, чем позволю этому случиться. Требовалось срочно что-то предпринять.

После выслушивания тишины на данное ей слово раскаяния я принял неординарное решение.

Поднявшись и слегка покачнувшись от волнения, я громко огласил: «Суд признает еретика виновным».

Из ожившей толпы посыпались возгласы: «На костёр её. Сожжём лахудру».

Дав им накричаться, я продолжил: «В темнице будет гнить, не всеми еретиками небо коптить».

По залу суда, как я и ожидал, пошла волна недовольства. Кто-то кричал, что хочет отыметь её, но нашлись те, кто позволил себе попробовать это сделать. Я был вне себя. У меня было столько злости на этих животных, что я тут же приказал страже забить нарушителей палками, пока не умолкнут. Около двух минут их избивали, пока те не отключились от боли. К тому моменту народ, как обычно, испарился, зная последствия моих репрессий.

– Выкиньте их за дверь, – властно сказал я страже и пошёл в центр зала, где лежала привязанная к упавшему стулу Беатрис. Я присел и, уткнувшись своим лицом к её уху, решил немного пофилософствовать:

– Видишь, каково быть странной, доброй и наивной в этом мире. А я всё еще люблю тебя, поэтому не предал огню. Ты довольна?

– Мне всё равно, – выпалила Беатрис дрожащим голосом.

– Если тебе еще всё равно, то может отправить тебя на костер? – пригрозил я.

– Нет. Пожалуйста. Я не хочу так умирать. Я хочу уйти достойно, – рыдала она.

– В чём различие того, как уйти? Есть просто жизнь, а есть просто смерть, – вслух размышлял я.

– Я с детства не понимала этот мир, и мне стали сниться ответы. Во снах я говорила с Создателем. Он мне многое объяснил. Наш мир не лучше мышеловки, особенно когда вы хотите выйти из игры. Поверьте же, – шептала она с выпученными глазами.

– У меня тоже есть мнение на этот счёт, – шепнул я в ответ.

– Что Вы будете делать со мной? – спросила она.

– Начнём с помывки, – холодно ответил я.

Я приказал страже отвести её в нашу помывочную и лично наблюдал, как с неё срывали лохмотья и обливали ледяной водой. Беатрис пассивно отнеслась к помывке, что вынудило меня крикнуть: «Лить воду пока ведьма не будет чистой». Услышав это, она заметно ускорилась и импульсно, из-под бровей, посматривала на меня, ожидая прекращения ледяного душа.

В моей голове созрел план: «Нужно найти похожую девушку, прилюдно сжечь её, а Беатрис тайно забрать к себе домой, написать родословную и жениться на ней. А если не найду такую? Напуганный до смерти народ забудет, а прокурор нет. Ладно, ему я оттяпаю один лакомый кусок земли за городом, коим владел мой отец. Не впервой. Не откажется».

Но, конечно же, я прекрасно понимал, что главной помехой в моем плане был отнюдь не прокурор, а мнение самой Беатрис, идущее вразрез с моими целями.

Я обустроил ей камеру, в которой в укромном уголке даже установил её зеркало, но позже нашёл его разбитым. Мягкие одеяла на деревянных нарах тоже не задерживались. Беатрис их скидывала в угол, предпочитая голые, снаряженные занозами доски.

Не обращая внимания на её выходки, я носил ей фрукты, угощения, сладости, мясо. Сначала она отказывалась от всего, но вскоре была вынуждена потреблять немного хлеба и пить воду.

Спустя месяц, договорившись с прокурором, я нашёл для содержания Беатрис всеми забытый заброшенный замок, где имелась подвальная камера. Я, безусловно, рисковал, делая такие вещи, но будучи вечно пьяненьким, не давал страху власть.

Теперь я чаще ездил к Беатрис, привозя свежий хлеб и чистую воду. Почти каждую встречу я предлагал ей стать моей женой, но от неё в ответ слышал лишь слова, восхваляющие Создателя и осуждающие наши пороки.

Вскоре я уже едва это выдерживал и как-то раз…

Этот день был особенным. Я, сидя на небольшой табуретке, осматривал очередной разгром. В этот раз она умудрилась порвать не только привезённое мною очередное одеяло, но и свою одежду, и теперь, обнаженная и явно уставшая, сидела на деревянных нарах, протыкая взглядом стену. Я был сильно расстроен и начал нагло мыслить вслух:

– Надо было сжечь тебя тогда. Знаешь, как много проблем я решил, сколько правил нарушил? Ты это хоть чуть-чуть понимаешь?

– Понимаю. Но ты сам позволил мне выжить. Теперь пытаешься влюбить меня в себя, только я не хочу земной любви. Все эти чувства земные ведут только вниз. Это всё иллюзии, ты думаешь, сейчас имеешь власть и мир твой? Ошибаешься. Это игра на чужом поле, – ответила она, продолжая смотреть спокойно в стену.

– Допустим, игра, и что же? Ты ждешь, что после достойной, как ты сказала, смерти тебя выпустят в свой мир, а пока надо от всего отказаться. Да? Для чего все блага мира созданы тогда? Наверное, чтобы мы ими не прельщались. Да? – рассуждал я.

– Наконец-то ты начал понимать, – тихо сказала Беатрис и посмотрела мне в глаза.

– И я могу попробовать понять тебя? – спросил я, замышляя недоброе.

– Попробуй, – отрешенно ответила она.

– Для начала я попробую понять твоё тело, тебе же всё равно на него? Ты не против еще чуть-чуть пострадать? – спросил я, встав с табуретки и медленно направившись к Беатрис.

Она молчала, а я, воспринимая это как согласие, стал постепенно приближаться к ней. Сознание помутилось и всё доброе, что было во мне, в этот момент отступило. Чем ближе я приближался к ней, тем сильнее она дрожала, а чем сильнее она дрожала, тем больше я хотел сделать это с ней. Я схватил её за длинные грязные волосы, потянул их на себя и, согнав с нар, уткнул головой в пол. Оставаясь в этом положении, она причитала что-то неразборчивое, как молитву, но физически никак не сопротивлялась тому, что я делал…

Грех получился быстро. На полу, в пыли и грязи, лежала и плакала Беатрис.

Я был рад и, наверное, впервые в жизни почувствовал настоящую власть.

Сделав большой глоток вина из карманной фляжки и сев на нары перед Беатрис, я спросил её:

– Тебе понравилось? Мне показалось, что в некоторые моменты вместе с молитвами от тебя слышались и удовлетворенные стоны.

– Тело дает нам эти иллюзорные чувства удовольствия. Мы их рабы. А тебе не мешало бы покаяться, иначе застрянешь в этом мире очень надолго, – ответила она.

– Хватит бредить. У меня в этом мире тоже есть власть. Ты у меня в рабстве. Поспи лучше, я завтра ещё приду, – смеясь, сказал я, закрывая дверь на замок.

В эту ночь я размышлял о содеянном и принял твердое решение: продолжать в том же духе, ведь мне чертовски понравилось. Я даже не осознал, насколько сильно я изменился тогда.

Каждый день я стал приходить к ней и исполнять все, что хотел. Её кротость и смирение возбуждали меня так, как не возбуждала ни одна из сотен известных мне блудниц.

Так продолжалось половину года, пока я не стал замечать, что стал чаще хворать и, в целом, имел постоянное недомогание. И, как по звонку, после того, как я понял, что болею, состояние резко понеслось вниз. Спустя месяц я уже едва ходил, а усилившаяся в сотни раз отдышка не позволяла говорить без рывков и покашливаний. Я уже не захаживал к Беатрис, а всё чаще лежал дома то с жаром, то с поносом, то с рвотой или всем комплектом одновременно.

«Кажется, она была права, ко мне приходит кара», – начал задумываться я, продолжая угасать на глазах. У меня стал сначала гноиться, а потом и вовсе гнить нос. Что было еще страшнее, гноились и болели интимные места. Справлять нужду по-маленькому или по-тяжелому для меня было уже большой проблемой, но это случалось не часто, ибо львиная доля пищи и воды, принятой на обед, завтрак и ужин, оказывались в раковине или в ведре, стоящем наготове около моей источающей вонь кровати. Я блевал постоянно и уже просто физически не мог делать любимых вещей: есть и пить. При каждом рвотном позыве я осознавал, что вот-вот умру, но почему-то не умирал. Что касается моей пленницы Беатрис, два раза в неделю Дарл проведывал её, привозя ей воду и свежий хлеб.

Нельзя сказать, что я не думал о Беатрис. Я думал о ней постоянно, и в одной из тысячи мыслей в моей голове была даже такая сумасшедшая: «Беатрис – причина моей болезни. Может болезнь пройдёт, если отпущу её обратно в лес?» Удивительно, но от этой мысли мне мгновенно похорошело. Я смог полностью открыть глаза, из которых обильно полились слёзы и гной. Ко мне вернулись резкость зрения и обоняние, позволившие мне ужаснуться от того, что творилось вокруг. «Как же я довёл себя до такого?» – сказал я вслух, пробуя сойти с высокой кровати.

За окном благоухала весна, ароматы которой возвращали меня к жизни, как лекарства. Поняв причину улучшения моего состояния, я твёрдо решил, что сегодня же отпущу несчастную Беатрис, и позвал Дарла.

Оказавшись в её камере, я был потрясён до самых глубин моей прогнившей души. Тело Беатрис лежало в луже свежей крови.

«Пульса нет», – констатировал Дарл, проведя пальпацию артерий шеи.

Вены на её руках и ногах были разодраны чем-то не тупым, но и не острым. Скорее всего, это был угловатый камень. Все стены были исписаны кровавыми надписями: «ТЫ ПРОИГРАЛ».

В моём сердце защемило, и прежнее болезненное состояние медленно возвращалось, давая мне осознание, что я действительно проиграл в этой жизни.

Чуть позже в любимом углу камеры Беатрис, где она обычно молилась, я нашел нацарапанную на сыпучей кирпичной кладке запись: «Я ПРОИГРАЛА». Мои опухшие язвенные глаза наполнились горячими слезами. Мне было жаль себя, жаль Беатрис, жаль, что вышло всё вот так. В моей голове, еще способной мыслить, с грохотом проносились мысли: «Почему нельзя было по-хорошему? Почему надо было вот так? Вышла бы замуж за меня, горя не знала бы, и я, разве совершил бы я грех насилия? У-у-у, всё этот „Некто“ во снах дурочки. Творец, Создатель, всё он. Чувствую, что да. Есть он, но он тот еще фрукт, раз позволяет мне гнить заживо и раз позволил ей наложить на себя руки. Ну да, я насиловал её, но я и спас её от костра когда-то. Неужели на чаше весов перевесило зло?»

И вот я, некогда властный человек, лежу больной, гниющий заживо на земляном полу около тела красавицы Беатрис, и бормочу: «За что нам всё это? За что? Я любил её. Любил! И убил её. Я. Где же моя смерть? А? Идём же. Я здесь».

Я не хотел вставать и, кряхтя, умолял Дарла: «Друг, убей меня. Просто поставь свою ногу мне горло, надави посильнее, так ты… Так ты спасёшь меня».

Дарл не стал этого делать, но пообещал мне, что позаботится о скорейшем решении проблем, связанных с этим инцидентом.

Моя психика тогда окончательно пошатнулась, и я, не держась за эту проигранную жизнь, доверил Дарлу распоряжаться её остатками. Прикованный к постели, я каждый день молил о смерти, ведь хворь, словно живая, размножалась во мне, ела плоть и бесцеремонно гадила внутрь. Моё тело, ранее физически крепкого и стройного мужчины, стало по форме напоминать солитерного пескаря.

В какой-то момент я полностью впал в беспамятство и перестал узнавать даже самых близких мне людей, таких как Дарл.

Моё сознание плавно перенеслось из одной сгнивающей плоти в еще более ужасную и смердящую. Я даже не осознал этого…

В ПРОПАСТИ ДЛЯ РАЗУМА

Я в чём-то тёплом и мокром. Время не ощущается, оно как будто остановилось. Движение вокруг крайне слабое. Площадь поверхности моего тела находится в постоянном раздражении, в зависимости от интенсивности которого я автоматически то двигаюсь в неизвестном направлении, то замираю в оцепенении.

Для наглядного объяснения этого состояния представьте, что вас насильно поместили в холщовый мешок и бросили в помещение, на полу которого в некоторых местах разлит, к примеру, молочный коктейль. Спустя некоторое время голод заставит вас подползти к таким участкам и сквозь грязный мешок поглощать то, что сможет просочиться сквозь него. Еще вас одолевает дикая боязнь звуков, ведь их причина абсолютно не ясна.

В моменты потребления пищи страх, являющийся здесь базисным переживанием, притуплялся, что мотивировало мой организм постоянно двигаться в поисках пищи. Поедая всё без разбора, я бесконтрольно воспроизводил себя снова и снова. С увеличением количества моих мерзких полупрозрачных копий, боли становилось больше, потому что все они будто бы были частью меня. Я не мог это остановить и не мог погибнуть, ведь я то и дело переселялся то в одну, то в другую жизнеспособную особь моего богатого потомства.

Вдруг бурным потоком меня вдруг выбросило в новое место, где моя кожа тотчас начала вспениваться и гореть. От дикого жжения нашпигованное инстинктами тело стало тыкаться в углубления мягкой и бугристой поверхности в поисках безопасности…

И вот я нахожусь в пещере с большим количеством углублений различных форм и размеров. Тут много еды, разбросанной повсюду в виде белых и желтовато-красных объёмных капель, и я неосознанно спешу к ним…

Теперь я снова сыт, и, о нет, из меня снова лезут мои копии…

Так продолжалось невероятно долго. Я снова и снова принимал какие-то нелепые простейшие тела, пока не попробовал, наверное, большинство из них. Я почти не управлял ситуацией, но превосходно чувствовал всё, что со мной происходило.

«Жизнь река, а я всего лишь лодка, плывущая по течению», – рассуждают фаталисты, но если говорить так о жизни человека, то они неправы, а вот в состоянии, о котором я сейчас рассказываю, я как раз и был просто лодкой, плывущей по течению. Сознание здесь пребывает в примитивном нервном центре, который едва ли можно назвать мозгом. Чувство времени им почти не осознается, поэтому размазывается в вечность.

Было ли осознание? Да. Периодически я осознавал свою беспомощность, имея доступ лишь к созерцанию происходящего.

В нашем мире много реальных историй, когда случалось так, что люди не умирали, а входили в глубокое забвенье. Страшно представить, что они чувствовали, просыпаясь в гробу. Так как таких случаев происходило немало, погребальные церемонии старались продолжать до признаков начинающегося разложения тела. Тем не менее было и такое, что в гроб на всякий случай вставлялась вертикальная, выходящая к поверхности земли труба. Так делалось, чтобы восставший покойник не умер от удушья и смог позвать на помощь.

Теперь представьте невероятно жуткую ситуацию. Это случилось с вами. Спустя десять дней забвения, заметив отдалённые признаки разложения, врачеватели решили, что вы отошли в мир иной, но ваш любимый человек, надеясь на то, что вы живы и просто крепко спите, слёзно убедил всех дать вам шанс.

И вот ночью вы вдруг открываете глаза… Паника. Вы кричите, не жалея голосовых связок, пока вовсе не срываете их. Вскоре ваш мозг не выдерживает такого уровня стресса и отключается. Снова приходя в себя, вы вновь наблюдаете страшную картину, и всё повторяется заново. Позже приходит постепенное принятие сложившейся ситуации, но вы лишь созерцаете свою беспомощность, вы в западне. Отверстие вертикальной трубы во внешний мир, расположенное на уровне вашего рта, позволяет дышать и потреблять немного воды в дождливые дни, что не даёт вам умереть, но этим лишь продлевает ваши муки. Любимый человек иногда приходит к вашей могиле и вслушивается в мрачную темноту трубы, едва торчащей из холма, но не слышит вас. Словно по закону подлости, вы либо без сознания от очередного сильнейшего стресса, либо бессильно шевелите губами, не создавая достаточной громкости звука. Вы еще довольно долго будете живы, и вас никто не спасёт.

Надеюсь, данный пример, являясь лишь отдалённой аналогией Ада, позволил вам понять то, что я испытал. Стоит отметить, опять же опираясь на этот пример, что даже самые жёсткие муки в этом мире – муки Ада, имеют смысл заканчиваться.

Так как же я выбрался из Ада?

После каждого нелепого адского тела я получал более вещественное. Отработав на благо мира в ролях, названия которых говорить не очень-то и хочется, я заслужил сравнительно достойное перерождение…

ЛОХМАТЫЙ МУЧЕНИК

Чувство своей пригодности у деревенской дворняги является основным инстинктом и самым возвышенным удовольствием, помимо наслаждений, присущих животному, поэтому всю собачью жизнь я старался смиренно отрабатывать свой хлеб.

Я уже был старым псом, когда это случилось…

Хозяин, помнящий меня еще щенком, не был вечен, и когда он умер, меня тут же вышвырнули со двора за мой непрекращающийся вой. Я еще долго бегал вокруг знакомого места, ощущая потерянность, страх и горе…