Я аж вздрогнул. Да сколько же в вас злости люди. Разве я позволю сжечь её. Я бывал на сожжениях. Жар от пламени достигал даже крайних рядов, где я обычно ненадолго задерживался. Люди, стоявшие близко нередко даже получали ожоги за свою страсть посмотреть на то, как заживо горит живой человек. Всё это сопровождалось воплями жертвы суда, вонью сгорающей плоти и ором обезумевшей толпы, где кто-то рыдал из жалости, а кто-то орал от ярости. Я не хотел бы смотреть, как я своим решением устрою для своей любимой такую страшную смерть. На минуту представив, как она кричит в огне, я твердо решил, что лучше сам сгорю, чем позволю этому случиться. Требовалось срочно что-то предпринять.

После выслушивания тишины на, данное ей, слово раскаяния, я принял неординарное решение.

Поднявшись и, слегка покачнувшись, я громко огласил: «Суд признает еретика виновным».

Из ожившей толпы посыпались возгласы: «На костёр её. Сожжём лахудру».

Дав им накричаться, я продолжил: «В темнице будет гнить, не всеми еретиками небо коптить».

По залу суда, как я и ожидал, пошла волна недовольства. Кто-то кричал, что хочет отыметь её, но нашлись те, кто-то позволил себе попробовать это сделать. Я был вне себя. У меня было столько злости на этих животных, что я тут же приказал страже забить нарушителей палками, пока не умолкнут. Около двух минут их непрерывно избивали, пока те не отключились от боли. К тому моменту народ, как обычно испарился, зная последствия моих репрессий.

Выкиньте этот мусор за дверь, – властно сказал я страже и пошёл в центр зала, где лежала, привязанная к упавшему стулу, Беатрис. Я присел и, уткнувшись своим лицом к её уху, решил немного пофилософствовать:

– Видишь, каково быть странной, доброй и наивной в этом мире. А я всё еще люблю тебя, поэтому не предал огню. Ты довольна?

– Мне всё равно, – выпалила Беатрис дрожащим голосом.

– Если тебе еще всё равно, то может отправить тебя на костер?

– Нет. Пожалуйста. Я не хочу так умирать. Я хочу уйти достойно.

– В чём различие того, как уйти? Есть просто жизнь, а есть просто смерть.

– Я с детства не понимала этот мир и мне стали сниться ответы. Во снах я говорила с Создателем. Он мне многое объяснил. Наш мир не лучше мышеловки, особенно когда Вы хотите выйти из игры. Поверьте-же, – шептала она, с выпученными глазами.

– У меня тоже есть мнение на этот счёт, – шепнул я в ответ.

– Что Вы будете делать со мной?

– Начнём с помывки.

Я приказал страже отвести её в нашу помывочную. И лично наблюдал, как с неё срывали лохмотья и обливали ледяной водой. Беатрис пассивно отнеслась к помывке, что вынудило меня крикнуть: «Лить воду пока ведьма не будет чистой». Услышав это, она заметно ускорилась и импульсно, из-под бровей, посматривала на меня, ожидая прекращения ледяного душа.

В моей голове созрел план: «Нужно найти похожую девушку, прилюдно сжечь её, а Беатрис тайно забрать к себе домой, написать родословную и жениться на ней. А если не найду такую? Напуганный до смерти, народ забудет, а прокурор нет. Ладно, ему я оттяпаю один лакомый кусок земли за городом, коим владел мой отец. Не впервой. Не откажется».

Но конечно-же я прекрасно понимал, что главной помехой в моем плане был отнюдь не прокурор, а мнение самой Беатрис, идущее вразрез моим целям.

Я обустроил ей камеру, в которой в укромном уголке даже установил её зеркало, но позже нашёл его разбитым. Мягкие одеяла на деревянных нарах тоже не задерживались. Беатрис их скидывала в угол, предпочитая голые, снаряженные занозами доски.

Я, не обращая внимания на её выходки, носил ей фрукты, угощения, сладости, мясо. Сначала она отказывалась от всего, но вскоре была вынуждена потреблять немного хлеба и пить воду.

Спустя месяц, договорившись с прокурором, я нашёл для содержания Беатрис всеми забытый заброшенный замок, где имелась подвальная камера и не одна. Я, безусловно, рисковал, делая такие вещи, но будучи вечно пьяненьким, не давал страху власть.

Теперь я ездил к Беатрис чаще, привозя свежий хлеб и чистую воду. Почти каждую встречу я предлагал ей стать моей женой, но от неё в ответ слышал лишь слова, восхваляющие создателя и поганящие наши земные пороки.

Вскоре я уже едва это выдерживал и как-то раз…

Этот день был особенным. Я, сидя на небольшой табуретке, осматривал очередной разгром. В этот раз она умудрилась порвать не только, привезённое мною очередное одеяло, но и свою одежду, а теперь обнаженная и явно уставшая, сидела на деревянных нарах, протыкая взглядом стену. Я был сильно расстроен и начал нагло мыслить вслух:

– Надо было сжечь тебя тогда. Знаешь, как много проблем я решил, сколько правил нарушил? Ты это хоть чуть-чуть понимаешь?

– Понимаю. Ты сам позволил мне выжить. Теперь ты пытаешься влюбить меня в себя, только я не хочу земной любви. Все эти чувства земные ведут только вниз. Это всё иллюзии, ты думаешь, сейчас имеешь власть и мир твой? Ошибаешься. Это игра на чужом поле.

– Допустим, игра, и что же? Ты ждешь, что после достойной, как ты сказала, смерти тебя выпустят в свой мир, а пока надо от всего отказаться. Да? Для чего все блага мира созданы тогда? Наверное, чтобы мы ими не прельщались. Да?

– Наконец-то ты начал понимать.

– И я могу попробовать понять тебя?

– Попробуй.

– Для начала я попробую твоё тело, тебе же всё равно на него? Ты не против еще чуть-чуть пострадать?

Она молчала, а я, воспринимая это, как согласие, стал медленно приближаться к ней. Сознание помутилось и всё доброе, что было во мне, в этот момент отступило. Чем ближе я приближался к ней, тем сильнее она дрожала. А чем сильнее она дрожала, тем больше я хотел сделать это с ней. Я схватил её за длинные грязные волосы, потянул их на себя и, согнав с нар, уткнул головой в пол. Оставаясь в этом положении, она причитала что-то неразборчивое, как молитву, но физически никак не сопротивлялась тому, что я делал…

Грех получился быстро. На полу, в пыли и грязи, лежала и плакала Беатрис.

Я был рад и, наверное, впервые в жизни, почувствовал настоящую власть.

Сделав большой глоток рома из карманной фляжки и сев на нары перед Беатрис, я спросил её:

– Тебе понравилось? Мне показалось, что в некоторые моменты вместе с молитвами от тебя слышались и удовлетворенные стоны.

– Тело дает нам эти иллюзорные чувства удовольствия. Мы их рабы. А тебе не мешало бы покаяться, иначе застрянешь в этом мире очень надолго.

– Хватит бредить. У меня в этом мире тоже есть власть. Ты у меня в рабстве. Поспи лучше, я завтра ещё приду.

В эту ночь я размышлял о содеянном и принял твердое решение – продолжать в том же духе, ведь мне чертовски понравилось. Я даже не осознал, на сколько сильно я изменился тогда.

Каждый день я стал приходить к ней, а иногда даже по несколько раз в день. Я исполнял с ней то, что хотел. Её кротость и смирение возбуждали меня так, как не возбуждала ни одна из сотен известных мне блудниц.

Так продолжалось половину года, пока я не стал замечать, что стал чаще хворать и, в целом, имел постоянное недомогание. И, как по звонку, после того, как я понял, что болею, состояние резко понеслось вниз. Спустя месяц я уже едва ходил, а усилившаяся в сотни раз отдышка не позволяла говорить без рывков и покашливаний. Я уже не захаживал к Беатрис, а всё чаще лежал дома то с жаром, то с поносом, то с рвотой, или всем комплектом одновременно.

Кажется, она была права, ко мне приходит кара, – начал задумываться я, угасая на глазах. У меня стал сначала гноиться, а потом и вовсе гнить, нос. Что было еще страшнее, гноились и болели интимные места. Справлять нужду по-маленькому или по-тяжелому для меня было уже большой проблемой, но это случалось не часто, ибо львиная доля пищи и воды, принятой на обед, завтрак и ужин оказывались в раковине, или в ведре, стоящем наготове около моей, источающей вонь, кровати. Я блевал постоянно и уже просто физически не мог делать любимых вещей: есть и пить. При каждой рвоте осознавал, что вот-вот умру, но почему-то не умирал. Два раза в неделю Дарл проведывал Беатрис, привозя ей воду и хлеб.

Нельзя сказать, что я не думал о ней. Я думал о ней постоянно и в одной из тысячи мыслей в моей голове была даже такая сумасшедшая: «Беатрис – причина моей болезни. Может болезнь пройдёт, если отпущу её обратно в лес?». Удивительно, но от этой мысли мне мгновенно похорошело. Я смог полностью открыть глаза, из которых обильно полились слёзы. Ко мне вернулись резкость зрения и обоняние, позволившие мне ужаснуться от того, что творилось вокруг. Как же я довёл себя до такого? – сказал я вслух, пробуя сойти с высокой кровати. За окном благоухала весна, ароматы которой возвращали меня к жизни, как лекарства. Поняв причину улучшения моего состояния, я твёрдо решил, что сегодня-же отпущу несчастную Беатрис и позвал Дарла.

Оказавшись в её камере, я был потрясён до самых глубин моей прогнившей души. Тело Беатрис лежало в луже свежей крови.

Пульса нет, – констатировал Дарл, проведя элементарную пальпацию артерий шеи.

Вены на её руках и ногах были разодраны чем-то не тупым, но и не острым. Скорее всего это был угловатый камень. Все стены были исписаны кровавыми надписями: «ТЫ ПРОИГРАЛ».

Сердце защемило и прежнее болезненное состояние медленно возвращалось, давая мне осознание, что я действительно проиграл в этой жизни.

Чуть позже в любимом углу камеры Беатрис, где она обычно молилась, я нашел, нацарапанную на сыпучей кирпичной кладке, запись: «Я ПРОИГРАЛА». Мои опухшие язвенные глаза наполнились горячими слезами. Мне было жаль себя, жаль Беатрис, жаль, что вышло всё вот так. В моей голове, еще способной мыслить, с грохотом проносились мысли: «Почему нельзя было по-хорошему? Почему надо было вот так? Вышла бы замуж за меня, горя не знала бы, и я, разве совершил бы я грех насилия? У-У-У, всё этот „Некто“ во снах этой дурочки. Творец. Всё он. Чувствую, что да. Есть он, но он тот еще фрукт, раз позволяет мне гнить заживо. Ну да, я насиловал её, но я и спас её от костра когда-то. Неужели, на чаше весов перевесило зло?».

И вот я, некогда властный человек лежу больной, гниющий заживо на земляном полу около тела красавицы Беатрис, и что я делаю? Я бормочу: «За что нам всё это? За что? Я любил её. Любил! И убил её. Я. Где же моя смерть? А? Идём же. Я здесь».

Я не хотел вставать и кряхтя умолял Дарла: «Друг, убей меня. Просто поставь свою ногу мне на шею, надави посильнее, так ты… Так ты спасёшь меня».

Конечно-же он не стал этого делать, но пообещал мне, что позаботится о скорейшем решении проблем, связанных с этим инцидентом.

Моя психика тогда окончательно пошатнулась, и я, не держась за эту, проигранную мною жизнь, доверил Дарлу распоряжаться её остатками.

Прикованный к постели, я каждый день молил о смерти, ведь хворь, словно живая, размножалась во мне, ела плоть и бесцеремонно гадила внутрь. Моё тело, ранее физически крепкого и стройного мужчины стало по форме напоминать солитерного пескаря.

В какой-то момент я полностью впал в беспамятство и перестал узнавать даже самых близких мне людей, таких, как Дарл.

Моё сознание плавно перенеслось из одной сгнивающей плоти в еще более ужасную и смердящую. Я даже не осознал этого…