Джон Мастер отказал ей только в одном – в загородном доме. Не в ферме наподобие старых бувери Стайвесантов и им подобных, а именно в доме, пусть с сотнями акров сельскохозяйственных угодий – не это было важно. Там можно было бы укрыться от нездорового и знойного городского лета. Но главное, дом – вилла и парк – явились бы наградой: местом, где джентльмен мог продемонстрировать хороший вкус. Такова была старая добрая традиция: богатые джентльмены обзаводились парками в эпоху Ренессанса, в Средние века и во времена Римской империи. Теперь настала очередь Нью-Йорка. Кое-что было на Манхэттене; существовал дом Уоттсов на Роуз-Хилл и тот же, разумеется, Мюррей-Хилл; имелись и другие с позаимствованными лондонскими названиями – например, Гринвич и Челси. Некоторые находились чуть дальше к северу, как поместье ван Кортландтов в Бронксе. Как хорошо смотрелся бы ее муж в таком месте! Он вполне мог позволить это себе, но категорически отказался.

– Всегда можно съездить на отцовскую ферму, – заявил Джон. Он уже купил еще севернее и теперь расчищал две тысячи акров земли в графстве Датчесс. – Уэстчестер и Датчесс будут главными зерновыми краями на севере, – сказал Джон. – И я засею зерном каждый ярд моей земли.

И пусть она вздыхала, но жившая в ней квакерша понимала его правоту.

Однако порой она по-прежнему задавалась вопросом: что сделать для мужа еще, не выходя за границы города? У них были и дом, и мебель с портретами – чего же боле?

Да вот же, усыпальницу. Мавзолей. Если нельзя построить дом, чтобы прожить в нем несколько лет, то можно гораздо дешевле возвести гробницу, чтобы покоиться в ней вечно. Мавзолей отличит супруга, рядом похоронят ее, а следом – их потомков. Это достойный замысел. Можно нанять архитектора. Можно показывать знакомым чертежи. Она уже месяц занималась этим делом, но сохраняла тайну. Она готовила мужу новогодний сюрприз.

А потому немало смутилась, когда в три часа дня муж вернулся раньше, чем она ожидала, и застал ее в обществе архитектора с разложенными чертежами.

Джон Мастер уставился на план своей усыпальницы. Она была под стать римскому императору. Он отлично знал, что некоторые старые землевладельческие семейства в округе, особенно пресвитерианцы, посмеивались над претензиями нью-йоркских торгашей, и в чем-то понимал их, а потому не винил. Но, посмотрев на жену с любовью, он лишь заметил:

– Что же ты, Мерси! Мне чуть за сорок, а ты уже хоронишь меня.

Затем, поскольку единственным жениным недостатком было то, что она не всегда понимала шутку, а сам он заново поразился нелепой пышности гробницы, Джон опустился на чиппендейловский стул и разразился хохотом.

Но быстро встал, поцеловал жену и сказал, что благодарен ей. И улыбнулся украдкой, ибо раскрыл ее план, тогда как и сам готовил ей сюрприз. Но о его секрете, порадовался он, ей все еще ничего не известно.

– Кстати! А Джеймс вернулся от Чарли Уайта? – спросил он и получил отрицательный ответ. – Добро, – сказал он.

Наверное, это означало, что встреча проходила хорошо.

В полдень того же дня Чарли Уайт с сыном ждали перед своим двориком. Улица, где они жили, относилась к западной стороне Бродвея и находилась неподалеку от таверны Монтейна и в полумиле к северу от церкви Троицы, которой принадлежала земля. Если в фешенебельных кварталах улицы были красиво вымощены, а дома построены из кирпича, то ближе к Коммону, где жил Чарли, дороги оставались грунтовыми, а ветхие дома строились из некрашеной дранки. Но район был довольно веселым.

Во дворе позади них стояла телега Чарли с намалеванным красной краской номером. У Чарли было три сына и две дочери. Старший был матросом, средний – пожарным; он гордо разъезжал на новеньком пожарном насосе, доставленном из Лондона. Юный Сэм помогал отцу. Сэм не знал, как отнестись к визиту Джеймса Мастера.

– Мне-то что делать – взять его с собой торговать устрицами на улице? – спросил он.

Устрицы – еда бедняков. Сэм часто выручал скромные деньги, продавая их.

– Будь самим собой, – ответил отец.

Больше говорить было незачем. Если богатый Джеймс Мастер должен сдружиться с Сэмом… Что ж, невозможно сказать, куда заведет подобная дружба.

Правда была в том, что Чарли Уайт чрезвычайно разволновался из-за этого визита. После долгих лет его детская дружба с Мастерами возродится. Вернутся ли старые добрые времена?

Накануне вечером он много чего порассказал своим близким о юности, прошедшей в обществе Джона Мастера. Немного выпил. Чуток прихвастнул. Дети всегда знали про эту дружбу, но лишь немногое, а отец говорил о ней редко. Слушая его теперь, они слегка удивились, и рассказ произвел на них сильное впечатление.

Жена впечатлилась меньше. Миссис Уайт была пухлой, уютной особой. Она любила Чарли, но за годы замужества изучила его слабости. Перевозки никогда не приносили того дохода, что получал ее отец. Он не всегда сосредоточивался на деле, которым занимался. Она боялась, что нынешняя встреча разочарует его, и всяко не хотела, чтобы их дети набрались каких-нибудь дурацких идей. Многолетний брак с Чарли превратил ее в скептика.

– Значит, ты выпил с Джоном Мастером и пригласил его сына.

– Это не я, – сказал Чарли. – Он сам сподобился.

– Во хмелю.

– Видал я его во хмелю, он не был пьян.

– Ты думаешь, что богатенький юный Мастер придет?

– Я знаю, что придет. Мне так сказал его отец.

– Ну, может быть, да, а может, и нет, – заметила жена. – Но вот что я тебе скажу, Чарли: Джону Мастеру что-то нужно. Не знаю, что именно, но, получив это, он снова тебя забудет, как сделал раньше.

– Ты ничего не понимаешь, – возразил Чарли. – Он мой друг.

Дети смотрели на него во все глаза. Жена промолчала.

– Сама увидишь, – сказал Чарли.

И вот Чарли и Сэм ждали. На улице было людно. Однажды прошел какой-то знатный субъект, но юный Джеймс Мастер все не показывался. Прошло четверть часа. Сэм посмотрел на отца.

– Он придет, – сказал Чарли.

Прошло еще четверть часа.

В час дня Чарли обратился к сыну:

– Можешь приниматься за дело, Сэм.

Но сам простоял еще долго, глазея на улицу.

Тем же вечером в шесть часов Джеймс Мастер шел домой и надеялся, что не застанет там отца. Он все еще обдумывал, что бы такое сказать.

Он искренне хотел дойти до Чарли Уайта. В каком-то смысле, если вдуматься, он почти так и сделал. По крайней мере, вышел вовремя. Но что-то удерживало его. Ему не хотелось знакомиться с Сэмом Уайтом. Нет, он не смотрел на бедняков свысока. Не в этом дело. Но было бы здорово, если бы отец не договаривался на его счет.

Он-то знал, откуда дует ветер. Очередная попытка отца его воспитать. «Воображает, что мне нужны такие друзья, как Сэм Уайт, чтобы познать мир и вырасти, как вырос он сам», – думал Джеймс.

И лучше бы отец не лез со своими напоминаниями и предписаниями! Сказать ему об этом, конечно, не выйдет, но в данный момент Джеймсу искренне казалось, что в случившемся больше отцовской вины, чем его собственной.

Возможно, это был просто рок. По пути он встретил приятеля – не задержаться было нельзя. А после уже совсем собрался идти дальше, но понял, что задержался слишком надолго и все равно уже поздно.

Поэтому он счел, что лучше всего будет сказать: искал, да не нашел, схожу завтра. И он уже точно решил так и сделать, когда столкнулся с отцом на минуту раньше, чем рассчитывал, перед самым домом.

– Ну, как оно прошло, Джеймс? – выжидающе улыбнулся отец. – Правда, Чарли тот еще тип? А как тебе понравился Сэм? Яблочко от яблоньки?

– Ну… – Джеймс оценил отцовское нетерпение. – Нет. По-моему, довольно смирный.

– Но был настроен дружески, я надеюсь. А ты?

– Да… Да, я тоже. – Он напрочь увяз, совершенно того не желая. Сдаться и признаться? Отец, наверное, выпорет его, но это не беда. Хуже то, что он разочаруется. Хоть бы отстал и не ругался!

– Значит, увидитесь снова? – с надеждой спросил отец.

– Пожалуй, да. Не беспокойся, отец, мы свидимся, если захотим.

– Вот молодцы!

– Ты только не трогай нас, отец.

– Да. Да, конечно. Не волнуйся, мой мальчик, я не буду вмешиваться. – И с этими словами отец отпустил его в дом.

Отбрехался? Он не был в этом уверен. Он знал, что отец не часто видится с Чарли Уайтом, но они обязательно встретятся. Джеймс подумал, что будет лучше завтра же сходить к тому и сказать, что перепутал день, а дальше пообщаться с Сэмом. Так он преотлично заметет следы и все исправит. И Джеймсу почти удалось это сделать, но на другой день он так долго откладывал выход, что понял в итоге: увы, он опять опоздал. На следующий день история повторилась. На третий же он уже решил плюнуть на все, когда посреди улицы остановилась телега с намалеванным красным номером и коренастый возчик, с недельной щетиной и в тяжелом кожаном плаще, наклонился к нему и спросил:

– Не ты ли будешь Джеймс Мастер?

– Может быть. Кто спрашивает?

– Некто по имени Чарли Уайт. Я думал на днях, что ты заглянешь.

Вот он, шанс. Он мог сказать, что как раз и идет. Извиниться. Исправить все. Секундное дело. И почему же он этого не сделал? Потому что внезапно возникло внутреннее сопротивление всей канители, а может быть, глупый страх попасться. Он сам не понял, что это такое и почему, но тем не менее услышал, как сам говорит:

– Я ничего об этом не знаю, мистер Уайт. Чем могу быть полезен?

И это было сказано так вежливо, с голосом и выражением лица столь невинными, что Чарли Уайт купился.

– Ничего, молодой джентльмен. Ошибочка вышла. Я, видно, неправильно понял.

И он, хлестнув конягу, покатил прочь.

Жена оказалась права, подумал Чарли. Возбудив в нем надежды, заставив своего якобы друга почувствовать некоторую привязанность с его стороны, Мастер даже не потрудился поговорить с мальчиком. Лишь выставил его дураком перед Сэмом и унизил перед всем семейством. Он уже тяготился подчеркнутым молчанием жены. Он видел, что дети глядят на него со смесью жалости и насмешки. Возможно, Джон забыл или передумал. Независимо от причины ясно стало одно: бедняцкие чувства в итоге не принимались в расчет. Не было ни дружбы, ни уважения – ничего, кроме презрения со стороны богача. Другого объяснения не существовало. И с этого дня Джон Мастер, сам того не подозревая, обзавелся тайным врагом.

Джон Мастер не видел Чарли Уайта недели две. Однажды он спросил у Джеймса, общается ли тот с Сэмом, а Джеймс промямлил что-то уклончивое, и Джон свернул разговор. Но он все равно заглянул бы к Чарли, когда бы не мелкий инцидент.

Если тринадцатилетний Джеймс был несколько робок, то дочь Джона Сьюзен, которая была на три года старше и унаследовала от отца белокурые волосы и красоту вообще, уже превратилась в уверенную и привлекательную молодую особу, возбуждавшую интерес нью-йоркских мужчин. У Сьюзен был живой, покладистый нрав, но она уже точно знала, чего хотела: выйти замуж за человека с приличным имением в графстве Уэстчестер или Датчесс. А с ее внешностью и состоянием не было причины думать, что этому не бывать.

Поэтому, когда на обед явились два молодых ньюйоркца, оба выходца из Йеля, Мастер счел, что они ищут его расположения, надеясь на последующее дочернее.

Все было бы славно, не зайди разговор об университетах.

Коль скоро в Массачусетсе имелся Гарвардский колледж, а Коннектикут не замедлил ответить Йелем, ньюйоркцы решили, что тоже должны обзавестись высшим учебным заведением. Так был основан Королевский колледж. Это было небольшое заведение в бедном районе города, где жил Чарли Уайт, – впрочем, оно дополнялось приятными садами, уходившими к реке Гудзон. Поскольку участок под колледж выделила церковь Троицы, приходской совет рассудил, что заведение должно быть англиканским, с чем согласился английский губернатор. Но это вызвало яростный вой в других церквях, особенно пресвитерианских.

Большинство зажиточных купцов вроде Мастера принадлежало к Англиканской церкви. Некоторые называли их Троицыной толпой. И да, эта Троицына толпа господствовала в ассамблее^[24] и занимала большинство видных постов. Поэтому попытка захватить и новое учебное заведение была расценена прочими конгрегациями как чудовищный произвол. Пресвитерианцы назвали происходящее заговором. Даже беднота, которая мало интересовалась университетами, бурлила и осыпала проклятиями привилегированных англикан. Обстановка накалилась. Мастер считал, что вся история не стоит ломаного гроша. И компромисс был достигнут, но в городе остался неприятный осадок, и возмущение продолжало звучать.

Молодые выпускники Йеля были пресвитерианцами. Дискуссия вышла жаркой. И эти юнцы дерзнули оскорбить его и обозвать губернаторским прихвостнем – в собственном доме! Он выгнал их вон, и Мерси со Сьюзен поддержали его. Но Джон Мастер еще несколько дней пребывал в раздражении и не находил себе места.

А коль скоро Чарли Уайт, которому могло и не быть никакого дела до университета, принадлежал к классу, который шельмовал англикан, Джон Мастер испытал внезапное и острое нежелание в ближайшее время встретиться с возчиком и его семьей. Это было абсолютно несправедливо, и вряд ли он сам это осознал. Но год подошел к концу, а он так и не навестил Чарли.

В Новый год Джон Мастер преподнес свой сюрприз. Он подготовил к нему постепенно.

– Знаешь, Мерси, – сказал он, – эти неприятные йельцы и сквернота на душе из-за университета заставили меня поразмыслить, и я не прочь на время уехать.

– Ну так и поживем за городом, – предложила жена. – Или можно, если хочешь, съездить к моей родне в Филадельфию.

– Правда, есть одна незадача, из-за которой мне туда нельзя, – продолжил он. – Меня беспокоят дела, которые мы ведем с Альбионами, потому что я знать не знаю этих людей.

Пять лет назад, когда старый лондонский агент его отца отошел от дел, тот порекомендовал Мастерам препоручить агентство фирме Альбионов. До сих пор это соглашение реализовывалось успешно, но их общение сводилось к переписке, а поскольку объем перевозок возрастал с каждым годом, Джон счел, что пора познакомиться с Альбионами лично и сравнить их фирму с другими торговыми домами.

– Чего же ты хочешь? – спросила Мерси.

– Я решил, – и тут его красивое лицо расплылось в ухмылке, – что лучше отправиться в Лондон. И задумался: вдруг ты захочешь поехать со мной?