Глава 5: Раскол

Две недели после международной конференции превратились для команды Воронина в нескончаемый марафон. Журналисты со всего мира осаждали лабораторию, требуя интервью и демонстраций. Университетское начальство, мгновенно осознавшее престижность проекта, выделило дополнительное финансирование и помещения. А от медицинских и научных учреждений поступали десятки предложений о сотрудничестве.

Но вместе с признанием и интересом пришли и проблемы. Случай с французской исследовательницей, испытавшей "эмпатический шок", стал первым, но не последним. За две недели были зарегистрированы ещё три подобных инцидента в разных странах – самодельные устройства, созданные по опубликованным схемам, приводили к серьёзным психологическим травмам неподготовленных пользователей.

Воронин практически переселился в лабораторию, работая над усовершенствованием "Машины эмпатии" и разработкой более надёжных протоколов безопасности. Елена разрывалась между клинической работой и помощью коллегам, пострадавшим от экспериментов с технологией. Оба они недосыпали, редко виделись вне лаборатории и чувствовали, как растёт эмоциональное напряжение.

В один из таких напряжённых дней, когда Воронин просматривал данные о новом случае "эмпатического шока" в Сеуле, в лабораторию вошла Ирина. В руках она держала небольшой кожаный блокнот.

– Саша, нам нужно поговорить, – её обычно энергичный голос звучал тихо и серьёзно.

– Что случилось? – спросил Воронин, не отрываясь от экрана.

– Я нашла кое-что важное, – Ирина положила блокнот перед братом. – Это дневник одного из ваших первых добровольцев, Игоря Маркова. Я взяла интервью у него и его жены для своей статьи.

Воронин наконец оторвался от экрана и взял блокнот:

– И что в нём?

– Прочти сам, – Ирина скрестила руки на груди. – Особенно записи за последние два месяца.

Воронин открыл блокнот и начал читать. Первые страницы содержали восторженные отзывы о первом опыте с "Машиной эмпатии" – волнение, удивление, радость от возможности непосредственно ощутить эмоции другого человека. Но по мере продвижения тон записей менялся.

"День 14. Снова не мог заснуть, думал о сеансе. Это удивительно, но после разъединения я чувствую себя… неполным. Как будто часть меня отрезали. Эмоции стали тусклыми, приглушёнными. Только во время подключения я чувствую себя по-настоящему живым."

"День 23. Поссорился с Леной. Она говорит, что я стал отстранённым, что не реагирую на её чувства. Как она может требовать от меня этого? Обычные эмоциональные сигналы кажутся такими примитивными после того, что я испытал с Машиной. Это всё равно что вернуться к азбуке Морзе после высокоскоростного интернета."

"День 37. Сегодня умолял доктора В. дать мне внеплановый сеанс. Отказал, сославшись на протоколы безопасности. Не понимаю, о какой безопасности идёт речь. Единственная опасность – жить в эмоциональной изоляции, когда знаешь, что существует альтернатива."

Последние записи были совсем тревожными:

"День 58. Нашёл в интернете схемы для создания домашней версии Машины. Заказал компоненты. Лена в ужасе, говорит, что я становлюсь зависимым. Какая чушь. Я просто хочу жить полной жизнью."

"День 61. Попытка подключения с самодельным устройством неудачна. Жуткая головная боль, тошнота. Но я не сдамся. Буду совершенствовать конструкцию."

Последняя запись, датированная прошлой неделей, состояла всего из одной строчки:

"Нашёл другой способ. НейроСинк ищет тестировщиков."

Воронин закрыл дневник, чувствуя холодок по спине:

– Он обратился к Крылову?

– Да, – кивнула Ирина. – Его жена в отчаянии. Говорит, что он полностью изменился. Стал раздражительным, эмоционально отстранённым, одержимым идеей снова испытать эмпатическое соединение. Классические симптомы зависимости.

– Но мы строго ограничивали количество и продолжительность сеансов именно для предотвращения зависимости, – возразил Воронин.

– Очевидно, для некоторых людей даже минимальной экспозиции достаточно, – ответила Ирина. – Игорь – человек с ярко выраженным аддиктивным поведением. В прошлом у него была алкогольная зависимость, от которой он успешно избавился. Видимо, "Машина эмпатии" активировала те же механизмы зависимости, но на более глубоком уровне.

Воронин откинулся в кресле, пытаясь осмыслить услышанное. Он всегда знал, что существует риск психологической зависимости от эмпатического соединения. Но видеть реальное подтверждение этого в виде дневника человека, постепенно теряющего себя из-за его изобретения, было ударом.

– Нужно немедленно связаться с Марковым, – сказал он. – Предложить ему помощь, психологическую поддержку, программу реабилитации…

– Я пыталась, – покачала головой Ирина. – Его жена говорит, что он не отвечает на звонки и сообщения уже несколько дней. Предположительно, находится где-то в лабораториях "НейроСинк".

– Чёрт, – Воронин ударил кулаком по столу. – Крылов использует зависимых людей для тестирования своего устройства. Это… это преступно.

– И он не единственный, – мрачно добавила Ирина. – В процессе расследования я нашла ещё трёх бывших участников ваших экспериментов, которые проявляют признаки зависимости. Один уже обратился в "НейроСинк", двое других ищут способы создать самодельные устройства.

Воронин закрыл лицо руками. Ситуация выходила из-под контроля гораздо быстрее, чем он предполагал. И самое страшное – его собственное изобретение, созданное для помощи людям, становилось источником новой формы зависимости, не менее разрушительной, чем наркотики или алкоголь.

– Мы должны опубликовать предупреждение, – сказал он. – Открыто признать риск зависимости и рекомендовать строжайшие ограничения на использование технологии.

– Это подорвёт всю программу исследований, – заметила Ирина. – Финансирование, разрешения этических комитетов…

– Мне всё равно, – Воронин поднял голову, его глаза были полны решимости. – Я не позволю своему изобретению разрушать жизни людей. Если это означает замедлить исследования или даже полностью их остановить – так тому и быть.

В этот момент в лабораторию вошла Елена. Она выглядела измученной, с тёмными кругами под глазами, но её взгляд был ясным и решительным.

– Саша, мне нужно с тобой поговорить, – сказала она, затем заметила Ирину. – О, извини, я не знала, что у тебя посетители.

– Всё в порядке, – ответил Воронин. – Мы с Ириной как раз обсуждали проблему эмпатической зависимости. У нас есть подтверждённый случай.

Елена не выглядела удивлённой:

– У меня тоже есть новости по этой теме. Но не только хорошие, – она села рядом с ними. – Я провела анализ психологических профилей всех участников наших экспериментов и выявила паттерн. Люди с определёнными чертами личности – высокой эмоциональной реактивностью, склонностью к зависимостям, историей депрессивных состояний – имеют значительно более высокий риск развития эмпатической зависимости.

– Это поможет нам выявлять потенциально уязвимых людей и исключать их из экспериментов, – кивнул Воронин.

– Да, но есть и хорошая новость, – продолжила Елена. – Я разработала терапевтический протокол для лечения ранних стадий зависимости. Комбинация когнитивно-поведенческой терапии, медитативных практик и контролируемого постепенного отказа от эмпатического соединения. Первые результаты обнадёживают.

– Это потрясающе, – искренне сказал Воронин, чувствуя прилив благодарности к этой удивительной женщине, которая всегда была на шаг впереди в решении проблем. – Но как ты узнала о проблеме зависимости? Мы не публиковали эти данные.

Елена отвела взгляд, и в этот момент Воронин заметил, насколько она бледна.

– Я заметила симптомы, – тихо сказала она. – У себя.

Воронин и Ирина переглянулись, шокированные этим признанием.

– Что ты имеешь в виду? – осторожно спросил Воронин.

Елена глубоко вздохнула, как будто собираясь с силами:

– После нескольких недель интенсивной работы с пациентами я начала замечать изменения. Обычные эмоциональные взаимодействия стали казаться… недостаточными. Я чувствовала странную пустоту, когда не была подключена к устройству. И сны… я стала видеть сны, в которых переживала эмоции своих пациентов, даже когда не была подключена.

– Почему ты не сказала мне раньше? – голос Воронина дрогнул.

– Я не хотела тебя беспокоить. Ты и так был перегружен проблемами с распространением технологии, с Крыловым… – Елена слабо улыбнулась. – И потом, я врач. Я привыкла справляться с проблемами самостоятельно.

– Но ты не просто заметила симптомы, – проницательно сказала Ирина. – Ты что-то сделала с этим, верно?

Елена кивнула:

– Я разработала программу самопомощи. Ограничила количество сеансов, установила минимальные интервалы между ними, практиковала специальные техники эмоциональной саморегуляции. И это работает – симптомы отступают.

– Но полностью не исчезли, – заметил Воронин, внимательно глядя на неё.

– Нет, – признала Елена. – Я бы сравнила это с… хроническим заболеванием. Которое можно контролировать, но не вылечить полностью. По крайней мере, пока.

Воронин чувствовал, как внутри растёт волна тревоги и вины. Елена, самый близкий ему человек, страдала из-за его изобретения, и он даже не заметил этого, поглощённый своими исследованиями и борьбой с Крыловым.

– Я должен был предвидеть это, – сказал он, сжимая кулаки. – Особенно для терапевтов, которые постоянно работают с травмированными пациентами. Эмоциональное выгорание в обычной терапии – известная проблема, а с "Машиной эмпатии" этот риск многократно возрастает.

– Не вини себя, – мягко сказала Елена. – Мы все знали о рисках. Я сознательно их принимала.

– И всё же, – настаивал Воронин, – мы должны немедленно пересмотреть все протоколы. Усилить меры защиты для терапевтов, возможно, ограничить количество сеансов в неделю, ввести обязательное психологическое сопровождение…

– Уже сделано, – улыбнулась Елена. – Новые протоколы готовы к внедрению. Я собиралась показать их тебе сегодня.

Воронин покачал головой, вновь поражаясь её силе и предусмотрительности.

– Что ещё мне повезло не заметить? – с горькой иронией спросил он. – Какие ещё проблемы ты решала, пока я был занят технической стороной?

Елена помедлила, затем решительно сказала:

– Есть кое-что ещё. Я начала работу над новым методом терапии. Не только для зависимых от "Машины эмпатии", но и для особо тяжёлых случаев травматических расстройств, – она встретила настороженный взгляд Воронина. – Я назвала это "эмпатическим переносом".

– В чём суть? – спросила Ирина, профессионально заинтересованная.