– Интернет не вмешивается напрямую в работу мозга, – возразил Лейбин. – Он не перестраивает наши нейронные связи, не меняет саму структуру нашего сознания. – Он помолчал, а затем добавил: – Я знаю, ты не остановишься. Твоё изобретение слишком важно для тебя. Но я прошу тебя – будь осторожен. И помни: не все твои коллеги разделяют твои благородные цели.

– Вы говорите о Валентине? – напрямую спросил Воронин.

Лейбин кивнул:

– Я знаю его дольше, чем ты. Крылов никогда не интересовался чистой наукой. Его всегда привлекали власть и деньги. А ваше устройство – это и то, и другое.

– Вы несправедливы к нему, профессор. Без организаторских способностей Валентина мы бы не продвинулись так быстро.

– Возможно, – согласился Лейбин. – Но скорость не всегда благо, особенно в таких исследованиях. – Он вздохнул. – Прости старика за ворчание. Просто… будь бдителен.

После ухода профессора Воронин ещё долго сидел в опустевшей лаборатории. Он снова и снова прокручивал в голове опыт эмоционального соединения с Сергеем. Это было нечто невероятное – словно всю жизнь он был слеп, а теперь впервые увидел цвета. Или глух, а теперь услышал музыку.

Он не мог отрицать, что испытал почти физическую боль, когда связь прервалась. Но разве это не естественно? Разве не так человек должен чувствовать себя, вернувшись к своему естественному состоянию изоляции после момента истинной связи с другим сознанием?

Воронин посмотрел на прототип «Машины эмпатии», лежащий на столе. В тусклом свете ночной лаборатории устройство казалось почти живым – сложным организмом, свернувшимся в ожидании.

«Мы создали нечто большее, чем просто технологию, – подумал Воронин. – Мы создали новую форму человеческого опыта. И теперь нам предстоит научиться жить с ней».

Через неделю, как и было решено, команда собралась для обсуждения результатов анализа данных и планирования следующих экспериментов. Воронин настоял на строгом научном подходе: постепенное увеличение продолжительности сеансов, тщательный мониторинг долгосрочных эффектов, разнообразие пар участников для исключения индивидуальных особенностей.

Крылов, хоть и с неохотой, согласился с этим консервативным подходом, но при этом активно продвигал идею параллельного развития более компактной и удобной версии устройства – «чтобы облегчить проведение экспериментов», как он объяснял.

Следующие два месяца были наполнены интенсивной работой. Эксперименты становились всё более продолжительными и сложными. Участники не только пассивно воспринимали эмоции друг друга, но и учились направлять их, модулировать, создавать эмоциональные «послания».

Воронин лично участвовал в большинстве тестов, набирая уникальный опыт эмоционального взаимодействия с разными людьми. Каждый человек, как он обнаружил, обладал своим уникальным эмоциональным «отпечатком» – особым качеством чувств, отличающим его от всех остальных.

Особенно интересным оказался опыт соединения с Валентином Крыловым. Его эмоциональный мир был удивительно насыщенным и контрастным – яркие вспышки энтузиазма сменялись периодами холодной расчётливости, под которыми скрывались глубинные слои тщательно контролируемых страхов и амбиций.

– Ты полон сюрпризов, Валентин, – сказал Воронин после их первого сеанса.

Крылов усмехнулся, снимая электроды:

– Как и ты, Саша. Никогда бы не подумал, что под твоей научной отстранённостью скрывается такая… страсть. Ты горишь этим проектом, буквально пылаешь.

Воронин не ответил. Ему было немного не по себе от мысли, что Крылов так глубоко проник в его эмоциональный мир. Это было похоже на обнажение души перед человеком, которого он, как вдруг осознал, на самом деле почти не знал.

Прототип «Машины эмпатии» с каждой неделей становился всё более совершенным. Инженеры команды, вдохновлённые успехами, работали над уменьшением размеров устройства, улучшением его эргономики, расширением функционала. Крылов активно поддерживал эти усилия, часто оставаясь в лаборатории до поздней ночи, обсуждая технические детали с инженерами.

Однажды, когда большинство сотрудников уже разошлись, Воронин застал Крылова за изучением схем устройства. Он сидел, склонившись над голографическим дисплеем, и что-то быстро записывал в свой личный планшет.

– Не знал, что ты так интересуешься технической стороной, Валентин, – заметил Воронин, подходя ближе.

Крылов вздрогнул и быстро выключил планшет.

– А, Саша… Просто пытаюсь лучше разобраться в принципах работы. Всё-таки я соавтор патента, нужно понимать, что мы создаём.

Воронин кивнул, но какое-то смутное беспокойство кольнуло его. Он вспомнил предостережения профессора Лейбина.

– Конечно. Но не забывай, что все технические детали конфиденциальны. Никаких записей за пределами защищённой сети института.

– Разумеется, – с лёгкой обидой ответил Крылов. – За кого ты меня принимаешь?

На следующий день Воронин решил провести неожиданный эксперимент. Во время очередного сеанса с Крыловым он намеренно сфокусировался на своих подозрениях, позволив им выйти на поверхность сознания.

Реакция Крылова была мгновенной – Воронин почувствовал всплеск тревоги, быстро сменившийся маской спокойной уверенности. Это был лишь мгновенный импульс, но Воронину этого хватило. Крылов что-то скрывал.

После сеанса Воронин решил проверить свои подозрения. Он дождался, когда Крылов уйдёт на встречу с инвесторами, и запросил доступ к журналам активности защищённой сети института. То, что он обнаружил, подтвердило его опасения – Крылов копировал технические спецификации и результаты экспериментов на внешние носители.

Воронин сидел, глядя на экран, и чувствовал, как внутри растёт холодное разочарование. Он доверял Валентину, считал его другом и единомышленником. И вот теперь…

Когда Крылов вернулся вечером в лабораторию, Воронин ждал его, сидя в полутьме своего кабинета.

– Как прошла встреча с инвесторами? – спросил он, когда Крылов вошёл.

– Продуктивно, – ответил тот, включая свет. – Они готовы увеличить финансирование, но хотят видеть более конкретные планы коммерциализации.

– Интересно, – медленно проговорил Воронин. – А что именно ты им показывал? Надеюсь, не те файлы, которые копировал из нашей защищённой сети?

Крылов замер, его лицо на мгновение застыло, а затем он улыбнулся – широко и уверенно:

– Саша, о чём ты? Я показывал только общую презентацию, которую мы утвердили.

– Не лги мне, Валентин, – Воронин развернул к нему экран с журналами доступа. – Вот доказательства. Ты воровал наши данные. Зачем? Для каких инвесторов?

Крылов молчал несколько секунд, а затем вздохнул и сел напротив:

– Хорошо, Саша. Давай поговорим начистоту. Да, я копировал данные. Но не для того, чтобы украсть их или продать конкурентам. Я создаю параллельную линию исследований, более прагматичную, ориентированную на практическое применение.

– Без моего ведома? За моей спиной? – возмущённо спросил Воронин.

– Потому что ты бы не одобрил! – в голосе Крылова звучало нетерпение. – Ты слишком осторожен, Саша. Слишком академичен. Мы создали технологию, которая может изменить мир, а ты хочешь десятилетиями проводить эксперименты в лаборатории!

– Потому что это безопасно! Потому что мы всё ещё не знаем всех последствий!

– И никогда не узнаем, если не выпустим технологию в реальный мир! – Крылов наклонился вперёд. – Послушай, Саша. Я не собирался тебя предавать. Я просто… ускоряю процесс. У меня есть связи, есть финансирование. Мы можем создать компанию, вывести «Машину эмпатии» на рынок в течение года. Представляешь, сколько людей смогут воспользоваться нашим изобретением?

Воронин покачал головой:

– Мы не готовы к массовому использованию. У нас нет данных о долгосрочных эффектах, о потенциальных рисках зависимости, о психологических последствиях…

– И не будет, пока мы не начнём реальные испытания! – Крылов встал, его глаза горели энтузиазмом. – Саша, я предлагаю тебе партнёрство. Настоящее, равное партнёрство. Мы вместе создадим компанию, вместе выведем технологию на рынок. Ты будешь научным директором, я возьму на себя бизнес. Вместе мы изменим мир!

Воронин смотрел на своего коллегу долгим, оценивающим взглядом. Предложение было заманчивым, он не мог этого отрицать. Часть его хотела согласиться, увидеть своё изобретение в руках миллионов людей, стать свидетелем революции в человеческом общении, которую он предсказывал.

Но другая часть, более осторожная, помнила предостережения Лейбина. Помнила случаи «эмоционального выгорания» у некоторых участников длительных экспериментов. Помнила свои собственные тревожные сны после особенно интенсивных сеансов.

– Нет, Валентин, – наконец произнёс он. – Я не могу согласиться на это. Не сейчас, когда у нас так много неизвестных переменных.

Лицо Крылова изменилось, в глазах появился холодный расчёт:

– Жаль. Я надеялся, что ты поймёшь. Но я уважаю твоё решение, – он помолчал. – Что ты собираешься делать с этой информацией?

– Ещё не решил, – честно ответил Воронин. – Но я не могу больше доверять тебе, Валентин. Я вынужден попросить тебя покинуть проект.

– Ты не можешь этого сделать, – спокойно возразил Крылов. – У меня равные с тобой права на интеллектуальную собственность. Я соавтор патента.

– Который ещё не получен, – напомнил Воронин. – И который может быть оспорен, если я представлю доказательства твоих манипуляций с данными.

Они смотрели друг на друга, и между ними словно пролегла невидимая пропасть.

– Не делай этого, Саша, – тихо произнёс Крылов. – Ты пожалеешь. Без моих связей и организаторских способностей проект застопорится. Ты никогда не получишь достаточного финансирования для продолжения исследований.

– Возможно, – согласился Воронин. – Но лучше двигаться медленно в правильном направлении, чем быстро – в неизвестность.

Крылов покачал головой:

– Ты ошибаешься. И ты это поймёшь. Но тогда будет уже поздно.

На следующее утро Воронин собрал всю команду и объявил, что Валентин Игоревич Крылов больше не является частью проекта «из-за непримиримых разногласий относительно стратегии исследований». Новость была встречена с удивлением и даже шоком – Крылов был популярен в команде благодаря своему харизматичному характеру и организаторским способностям.

Ещё более шокирующим стало то, что вместе с Крыловым ушли трое ключевых инженеров, заявив о своём несогласии с «излишне осторожным подходом» Воронина.

Это был тяжёлый удар по проекту. Финансирование, которое во многом зависело от связей Крылова, сократилось. Темп исследований замедлился. Но Воронин не жалел о своём решении. Он был убеждён, что поступил правильно, поставив научную добросовестность выше коммерческой выгоды.

Спустя несколько недель после ухода Крылова в лабораторию нейротехнологий пришло официальное письмо. Некая компания «НейроСинк», основанная Валентином Крыловым, подала параллельную заявку на патент технологии «эмоциональной синхронизации» – по сути, той же самой «Машины эмпатии», но под другим названием и с незначительными техническими отличиями.

Воронин сидел в своём кабинете, глядя на письмо, и чувствовал смесь разочарования и гнева. Крылов не просто ушёл – он забрал с собой их общую идею, их совместное детище, чтобы развивать его по своему усмотрению, без научных скрупул и этических ограничений.

В этот момент Воронин пообещал себе: что бы ни случилось дальше, он не позволит своему изобретению стать инструментом манипуляции или эксплуатации. Он будет продолжать исследования, но с ещё большей осторожностью и ответственностью. И если потребуется, он будет бороться против искажения своей идеи всеми доступными средствами.

Он не знал тогда, что эта борьба станет делом всей его оставшейся жизни.