Глава 2: Первый прототип

Лаборатория нейротехнологий Санкт-Петербургского института передовых исследований гудела от напряжения. За прошедшие три месяца после конференции команда Воронина работала практически без выходных, преодолевая инженерные проблемы одну за другой. Финансирование, полученное от частного научного фонда после презентации «теории технологически опосредованной эмпатии», позволило собрать группу талантливых специалистов и приобрести необходимое оборудование.

Сегодня был день X – первое испытание рабочего прототипа на людях.

Воронин стоял посреди лаборатории, окружённый голографическими дисплеями с данными симуляций и результатами предварительных тестов. Устройство на столе перед ним лишь отдалённо напоминало тот элегантный шлем, что он представлял в своих ранних эскизах. Прототип «Машины эмпатии» выглядел громоздко: система электродов, соединённых с компактным блоком обработки данных, с множеством проводов и датчиков. Два комплекта, настроенных на одну частоту, должны были создать тот самый мост между сознаниями, о котором Воронин мечтал годами.

– Александр Николаевич, всё готово к финальной калибровке, – проговорила Ирина Сорокина, нейроинженер, которая отвечала за техническую часть проекта. Её острый ум и виртуозное владение новейшими технологиями делали её незаменимой в команде, хотя характер у неё был не из лёгких.

– Спасибо, Ирина, – кивнул Воронин, не отрывая взгляда от голографических схем. – Начинайте окончательную проверку систем. Я хочу быть уверенным, что всё работает идеально.

В другом конце лаборатории Валентин Крылов наблюдал за подготовкой, время от времени делая заметки в своём планшете. После конференции он стал одним из ключевых членов проекта, взяв на себя организационные вопросы и связи с инвесторами. Его энтузиазм и практическая хватка были чрезвычайно полезны, хотя временами Воронин ловил себя на мысли, что Крылов слишком уж увлечён коммерческими перспективами изобретения.

– Кто будет вторым участником эксперимента? – спросил Крылов, подходя к Воронину. – Я полагал, что ты выберешь меня.

Воронин покачал головой:

– Нет, Валентин. Первый эксперимент я проведу с Сергеем. Он невролог с опытом работы с БОС-системами, у него самые стабильные показатели в предварительных тестах.

Крылов не смог скрыть разочарования:

– Ты не доверяешь мне, Саша?

– Дело не в доверии, – терпеливо объяснил Воронин. – Просто Сергей лучше подготовлен с медицинской точки зрения. Если что-то пойдёт не так, он сможет быстрее распознать симптомы и правильнее отреагировать.

Крылов пожал плечами, но было видно, что ответ его не удовлетворил.

– Как знаешь. Но во втором эксперименте я участвую обязательно. Хочу лично убедиться в эффективности нашего детища.

Воронин кивнул, не желая спорить.

В этот момент в лабораторию вошёл профессор Лейбин. Несмотря на свои 67 лет, он двигался энергично, с любопытством оглядывая помещение, заполненное высокотехнологичным оборудованием.

– Александр, – он пожал руку своему бывшему студенту. – Впечатляюще. Не прошло и трёх месяцев после конференции, а у вас уже готовый прототип.

– Мы работали круглосуточно, Михаил Давидович, – с гордостью ответил Воронин. – Сегодня первый тест на людях.

Лейбин нахмурился:

– Не слишком ли поспешно? Я просматривал отчёты о ваших экспериментах на приматах. Некоторые результаты вызывают вопросы.

– Какие именно? – напрягся Воронин.

– Например, случай с шимпанзе №7. После длительного сеанса у неё наблюдались признаки эмоционального истощения, которые сохранялись несколько дней.

– Это был единичный случай, Михаил Давидович, – вмешался Крылов. – Возможно, совпадение. В последующих экспериментах подобных эффектов не наблюдалось.

– Или вы их просто не зафиксировали, – парировал Лейбин. – Александр, я прошу тебя – будь осторожен. Мы всё ещё очень мало знаем о долгосрочных последствиях такого вмешательства в эмоциональную сферу.

Воронин положил руку на плечо учителя:

– Я ценю вашу заботу, профессор. Но все параметры безопасности учтены. Мы начнём с короткого сеанса, всего пять минут, при минимальной интенсивности. Все жизненные показатели будут под постоянным мониторингом.

Лейбин вздохнул:

– Я знаю, что не смогу тебя отговорить. Но помни: мозг – не просто электрохимическая машина. Сознание – не просто набор нейронных связей. То, что вы собираетесь сделать… это вмешательство в самую суть человеческого опыта.

– Именно поэтому это так важно, – тихо ответил Воронин. – Именно поэтому мы не можем остановиться.

Подготовка к эксперименту заняла ещё около часа. Сергей Ломов, молодой невролог с опытом работы в области нейроинтерфейсов, сидел в специальном кресле в одной части лаборатории, а Воронин – в идентичном кресле в другой. Между ними была установлена перегородка, чтобы исключить любое невербальное общение. Оба были подключены к системам мониторинга жизненных показателей.

– Начинаем процедуру подключения, – объявила Ирина, активируя системы. – Александр Николаевич, Сергей, подтвердите готовность.

– Готов, – ответил Ломов, его голос слегка дрожал от волнения.

– Готов, – эхом отозвался Воронин, чувствуя, как его сердце учащённо бьётся.

Ирина начала обратный отсчёт:

– Активация через пять… четыре… три… два… один…

Воронин услышал лёгкое гудение устройства, почувствовал слабое покалывание в области висков, где были закреплены электроды. На мгновение перед глазами всё поплыло, затем зрение восстановилось.

Сначала не произошло ничего особенного. Он чувствовал своё тело, свои эмоции – любопытство, волнение, нетерпение. Обычные ощущения перед важным экспериментом. Но затем…

Словно открылась невидимая дверь. Вдруг, без всякого перехода, он почувствовал что-то ещё. Нечто, не принадлежащее ему. Странное, двойственное ощущение: он оставался собой, но одновременно ощущал эмоции другого человека. Это было похоже на то, как если бы в симфонию его собственных чувств вплелась новая мелодия – отчётливая, ясно различимая, но при этом гармонично сливающаяся с основной темой.

Воронин почувствовал волнение Сергея – более нервное, с примесью страха и почти детского восторга. Это не было чтением мыслей или телепатией. Он не «слышал» мысли Сергея, не «видел» его воспоминания. Он просто чувствовал его эмоции так же непосредственно, как свои собственные.

– Невероятно, – прошептал он. – Это работает. Я чувствую… Сергей, ты взволнован и немного напуган, верно?

– Да! – донёсся из-за перегородки возбуждённый голос Ломова. – И я чувствую ваше… ваше… это сложно описать… ваше спокойствие? Нет, не совсем… скорее целеустремлённость. И какую-то глубокую удовлетворённость.

Воронин улыбнулся. Да, именно это он и испытывал – удовлетворение учёного, чья теория получила блестящее подтверждение. Годы работы, сомнений, неудач – и вот наконец успех.

– Попробуйте изменить своё эмоциональное состояние, – предложила Ирина, внимательно наблюдая за показателями на мониторах. – Сергей, попытайтесь вспомнить что-нибудь радостное.

Воронин почувствовал, как эмоциональный фон его коллеги начал меняться. Волнение и страх отступили, и их место заняло тёплое, яркое чувство радости. Оно было словно солнечный луч, пробивающийся сквозь облака. Это не было его радостью – она ощущалась иначе, имела другой «вкус». Это была радость Сергея, но он переживал её так же непосредственно, как свою собственную.

– Потрясающе, – прошептал Воронин. – Я чувствую его радость. Она… другая. Не такая, как моя. У неё другой оттенок, другая текстура.

Следующие несколько минут они экспериментировали, по очереди вызывая различные эмоции и описывая, как они воспринимаются другим. Это было похоже на освоение нового языка – языка непосредственного эмоционального опыта.

Когда пятиминутный сеанс подошёл к концу, Ирина начала процедуру отключения. Гудение стихло, покалывание в висках прекратилось. И внезапно Воронин почувствовал себя… одиноким. Словно часть его сознания, только что расширившаяся, снова сжалась до привычных размеров. Он остался наедине со своими эмоциями, и это ощущение было неожиданно болезненным.

Когда перегородку убрали, он увидел Сергея – бледного, с расширенными зрачками, но улыбающегося широкой, счастливой улыбкой.

– Александр Николаевич, это… это невероятно, – проговорил Ломов, снимая электроды. – Я никогда не испытывал ничего подобного.

Воронин кивнул, не в силах выразить словами всю глубину пережитого опыта.

– Все показатели в норме, – доложила Ирина, просматривая данные мониторинга. – Никаких аномалий в мозговой активности или жизненных функциях.

Крылов, наблюдавший за экспериментом со стороны, подошёл к ним, его глаза горели энтузиазмом:

– Поздравляю, Александр! Это прорыв! Абсолютный, невероятный прорыв! – он повернулся к остальным членам команды. – Предлагаю отметить это историческое событие. Сегодня мы сделали первый шаг к новой эре человеческого взаимодействия!

Только профессор Лейбин оставался задумчивым и молчаливым. Он внимательно изучал данные на мониторах, его лоб прорезали глубокие морщины озабоченности.

– Михаил Давидович, – обратился к нему Воронин, заметив его выражение лица. – Что вас беспокоит? Все показатели в норме.

– Не все, Саша, – тихо ответил Лейбин. – Посмотри на уровень дофамина и эндорфинов. Они резко повысились во время эксперимента и не вернулись к норме после отключения.

– Это же хорошо, разве нет? – вмешался Крылов. – Значит, опыт был приятным, вызвал положительные эмоции.

– Или это признак начала формирования зависимости, – парировал Лейбин. – Такие же скачки наблюдаются при употреблении наркотиков.

Воронин нахмурился:

– Это всего лишь пятиминутный опыт, профессор. Слишком рано говорить о зависимости.

– Возможно, – согласился Лейбин. – Но я рекомендую отложить следующие эксперименты хотя бы на неделю. Нужно тщательно проанализировать все данные и провести дополнительные тесты.

Крылов нетерпеливо махнул рукой:

– Неделю? Миша, ты шутишь? У нас всё получилось с первой попытки! Нужно двигаться дальше, расширять эксперименты…

– Я согласен с профессором, – неожиданно для всех произнёс Воронин. – Мы не будем спешить. Безопасность превыше всего. Одна неделя на анализ данных и доработку протоколов.

Крылов выглядел разочарованным, но спорить не стал.

Вечером того же дня, когда большинство сотрудников уже разошлись, Воронин оставался в лаборатории, анализируя данные эксперимента. Его не покидало ощущение триумфа – теория подтвердилась, «Машина эмпатии» работала.

К нему подошёл профессор Лейбин, задержавшийся, чтобы поговорить наедине.

– Саша, ты понимаешь, что вы создали?

Воронин поднял глаза от монитора:

– Инструмент для преодоления барьеров между людьми. Способ достичь истинного понимания.

– Или самый мощный наркотик в истории человечества, – тихо произнёс Лейбин. – Я видел твоё лицо, когда устройство отключилось. Ты испытал… отмену. Потерю. Почти физическую боль от разрыва связи.

Воронин хотел возразить, но не смог. Профессор был прав – он действительно испытал нечто подобное.

– Это естественная реакция, – наконец проговорил он. – Любой новый, интенсивный опыт вызывает желание его повторить.

– Именно, – кивнул Лейбин. – А теперь представь эту технологию в массовом использовании. Люди, постоянно подключённые друг к другу, испытывающие эйфорию от эмоционального слияния и боль от разъединения. Что это, если не зависимость?

Воронин задумался. Он не мог отрицать логику профессора, но и не мог согласиться с его пессимистичными выводами.

– Любая технология может быть использована во благо или во вред. Интернет тоже вызывает зависимость, но мы не отказываемся от него.