Глава 3: Клинические испытания

Осень 2032 года выдалась в Санкт-Петербурге необычайно тёплой и солнечной, словно природа пыталась компенсировать учёным мрачность их научных перспектив после ухода Крылова и сокращения финансирования. Воронин возвращался в институт после очередной малопродуктивной встречи с потенциальными инвесторами. Патентный спор с «НейроСинк» отпугивал многих – никто не хотел вкладываться в технологию с неясным правовым статусом.

Настроение было подавленным, но Воронин не собирался сдаваться. Он верил в свой проект, в его научную и этическую обоснованность. Крылов мог украсть технические спецификации, но не мог украсть видение и цель – создать инструмент, помогающий людям преодолеть эмоциональные барьеры для истинного взаимопонимания.

В вестибюле института его ждал профессор Лейбин, непривычно взволнованный.

– Александр, наконец-то! Я пытался дозвониться до тебя.

– Извините, профессор, телефон разрядился, – Воронин вопросительно посмотрел на учителя. – Что-то случилось?

– Случилось, но хорошее, – Лейбин улыбнулся. – Помнишь, я говорил о своей бывшей аспирантке, которая работает в клинике нейропсихологии? Елена Сергеевна Климова. Она здесь, хочет поговорить о возможном сотрудничестве.

Воронин вспомнил – профессор действительно упоминал о талантливом специалисте по эмпатии, которая могла бы помочь проекту с клинической стороны.

– Это отличная новость, – искренне обрадовался Воронин. – Где она?

– В твоей лаборатории. Я показал ей прототип и предварительные результаты. Она очень заинтересована.

Они поднялись на лифте на четвёртый этаж, где располагалась лаборатория нейротехнологий. Воронин пытался вспомнить всё, что знал о Елене Климовой – 34 года, психотерапевт с двумя докторскими степенями, специализируется на лечении эмоциональных травм и расстройств эмпатии, автор нескольких инновационных методик психотерапии. Судя по всему, именно тот специалист, который был нужен проекту сейчас.

В лаборатории их встретила женщина с короткими тёмными волосами и внимательным взглядом карих глаз. Она стояла у голографического дисплея, изучая данные последних экспериментов. На ней был строгий тёмно-зелёный костюм, подчёркивающий её стройную фигуру. При виде Воронина она улыбнулась и протянула руку:

– Елена Климова. Рада наконец познакомиться с вами, Александр Николаевич. Много о вас слышала.

Её рукопожатие было крепким и уверенным – рука профессионала, привыкшего брать на себя ответственность.

– Взаимно, Елена Сергеевна, – ответил Воронин, ощущая необычное волнение. – Профессор Лейбин очень высоко отзывался о вас.

– Михаил Давидович слишком добр к своим ученикам, – улыбнулась Елена, бросив тёплый взгляд на профессора. – Но я действительно впечатлена вашей работой. «Машина эмпатии» – это потрясающая концепция. Я изучила все доступные материалы и считаю, что ваше устройство может произвести революцию в психотерапии.

Воронин не смог сдержать улыбки – после недель скептицизма и сомнений со стороны потенциальных инвесторов такой энтузиазм был как глоток свежего воздуха.

– Вы правда так считаете?

– Абсолютно, – кивнула Елена. – Представьте только: терапевт, который буквально чувствует эмоциональное состояние пациента. Не интерпретирует его слова, не анализирует язык тела, а непосредственно ощущает его переживания. Это может сделать психотерапию на порядок эффективнее, особенно в случаях, когда пациенты испытывают трудности с вербализацией своих эмоций.

– Именно такое применение я и представлял с самого начала, – оживился Воронин. – Не развлечение, не социальную сеть нового поколения, а инструмент помощи людям, испытывающим эмоциональные трудности.

– Я предлагаю провести серию клинических испытаний в нашей клинике, – продолжила Елена. – У нас есть пациенты с различными эмоциональными расстройствами, которые могли бы согласиться участвовать в эксперименте. Разумеется, с соблюдением всех этических норм и протоколов безопасности.

– Это… это было бы идеально, – Воронин не мог поверить своей удаче. – Но есть одна проблема – финансирование. После ухода Крылова наш бюджет сильно сократился.

– Я знаю о ваших трудностях, – кивнула Елена. – Профессор Лейбин рассказал мне. Но у меня есть хорошие новости. Наша клиника получила грант на исследование инновационных методов психотерапии. Если вы согласитесь на сотрудничество, часть этих средств может быть направлена на ваш проект.

Воронин переглянулся с профессором Лейбиным, не скрывая удивления и радости.

– Елена Сергеевна, это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Чем мы заслужили такую удачу?

Елена рассмеялась – открытым, искренним смехом:

– Не удача, а взаимный интерес. Я давно изучаю нейрофизиологические основы эмпатии. Ваш проект – это шанс для меня проверить некоторые теоретические гипотезы. Кроме того… – она немного смутилась, – я верю в то, что технологии должны служить гуманным целям. А ваша «Машина эмпатии» – именно такая технология. По крайней мере, в ваших руках.

Последняя фраза заставила Воронина задуматься – значит, Елена знала о Крылове и его компании «НейроСинк». Но она всё равно выбрала сотрудничество с ним, а не с более обеспеченным и амбициозным конкурентом.

– В таком случае, – сказал он, протягивая руку, – добро пожаловать в команду, Елена Сергеевна.

– Зовите меня просто Елена, – улыбнулась она, пожимая его руку. – Я думаю, нам предстоит очень тесное сотрудничество.

Проект словно обрёл второе дыхание. В течение следующего месяца Воронин и его команда работали в тесном контакте с клиникой нейропсихологии, адаптируя «Машину эмпатии» для терапевтического применения. Прототип был модифицирован для большей безопасности и комфорта пациентов, разработаны специальные протоколы для различных типов психологических расстройств.

Елена оказалась не только блестящим специалистом, но и удивительно комфортным человеком для совместной работы. Она быстро нашла общий язык со всей командой, внося свежие идеи и помогая преодолевать технические трудности с позиции практикующего психотерапевта.

Особенно хорошо она взаимодействовала с Ворониным. Их научные дискуссии часто продолжались долго после окончания рабочего дня – за чашкой чая в лаборатории или во время совместных прогулок по вечернему Петербургу. Они обнаружили множество общих интересов и схожее видение того, как технологии могут помочь людям преодолеть эмоциональные барьеры.

Воронин ловил себя на мысли, что ждёт этих разговоров с всё большим нетерпением. В Елене он нашёл не просто коллегу, но родственную душу, человека, который интуитивно понимал его научные и этические принципы.

Наконец наступил день первого клинического испытания «Машины эмпатии». Пациентом был 42-летний мужчина с посттравматическим стрессовым расстройством – бывший военный, участник локального конфликта. В течение трёх лет он безуспешно боролся с ночными кошмарами, приступами паники и эмоциональным отупением, характерным для ПТСР.

Испытание проходило в специально оборудованной комнате клиники, с полным мониторингом жизненных показателей обоих участников. Елена должна была выступить в роли терапевта, а Воронин – наблюдать за процессом и контролировать техническую сторону.

– Вы уверены, что хотите участвовать лично? – спросил он Елену перед началом сеанса. – Эмоциональное состояние пациента с ПТСР может быть очень интенсивным и тяжёлым для восприятия.

– Именно поэтому я должна участвовать сама, – твёрдо ответила Елена. – Я не могу просить своих коллег рисковать, если не готова рисковать сама. Кроме того, у меня большой опыт работы с пациентами с ПТСР. Я знаю, чего ожидать… теоретически.

Последнее слово она произнесла с лёгкой неуверенностью, и это не укрылось от внимания Воронина.

– Теория – это одно, а непосредственное переживание чужой травмы – совсем другое, – заметил он. – Даже в наших экспериментах со здоровыми добровольцами интенсивные эмоции иногда вызывали сильную реакцию. А здесь мы имеем дело с глубокой психологической травмой.

– Я понимаю риски, – кивнула Елена. – Но я также верю в потенциальную пользу. Если я смогу действительно почувствовать то, что чувствует мой пациент, я смогу помочь ему намного эффективнее.

Воронин хотел возразить, но понимал, что она права. Это был риск, но риск оправданный – ради научного прогресса и ради помощи людям, страдающим от эмоциональных расстройств.

– Хорошо, – согласился он. – Но при первых признаках дистресса мы прекращаем сеанс.

Елена улыбнулась:

– Договорились, доктор Воронин. Хотя я планирую завершить сеанс полностью.

Сергей Петрович Коваленко, пациент с ПТСР, сидел в удобном кресле, с некоторым недоверием разглядывая прототип «Машины эмпатии». Это был крепкий мужчина с военной выправкой, но его выдавали глаза – настороженные, с затаённой болью, постоянно сканирующие помещение в поисках потенциальной угрозы.

– Значит, это устройство позволит вам почувствовать то, что чувствую я? – спросил он Елену, когда та объясняла процедуру.

– Именно так, Сергей Петрович. Но только если вы дадите на это согласие. Мы хотим, чтобы вы поделились с нами тем, что тяжело выразить словами. Это может помочь нам лучше понять вашу ситуацию и подобрать более эффективное лечение.

Коваленко задумался, затем решительно кивнул:

– Если это поможет… я готов попробовать. Хуже уже не будет, а лучше не становится, сколько ни рассказывай.

Подготовка к сеансу заняла около двадцати минут. Воронин лично проверил настройки устройства, убедился, что мониторы жизненных показателей работают корректно, а аварийное отключение доступно одним нажатием кнопки.

– Начинаем сеанс, – объявил он, когда всё было готово. – Активация через пять… четыре… три… два… один…

Он активировал «Машину эмпатии», и лица обоих участников на мгновение застыли, когда эмоциональная связь установилась.

Елена глубоко вдохнула, её глаза широко раскрылись. Воронин внимательно следил за показателями – пульс участился, кровяное давление повысилось, на электроэнцефалограмме появились характерные паттерны стрессовой реакции.

– Елена, вы в порядке? – обеспокоенно спросил он.

Она кивнула, не в силах сразу подобрать слова. Наконец, справившись с первоначальным шоком, она заговорила с Коваленко:

– Сергей Петрович… я чувствую… напряжение. Постоянное, фоновое напряжение, как будто… как будто что-то должно случиться. Что-то плохое.

Коваленко смотрел на неё с удивлением:

– Да… Постоянно. Как будто за спиной кто-то стоит. Даже когда я знаю, что никого нет.

– И страх, – продолжала Елена, прикрыв глаза, чтобы лучше сконцентрироваться на ощущениях. – Не острый, не паника, а… хронический. Как фоновый шум, к которому привыкаешь, но который никогда не исчезает.

– Да, – прошептал Коваленко. – Именно так. Я даже не замечаю его большую часть времени. Просто… живу с ним.

Воронин наблюдал за этим диалогом с растущим восхищением. То, что происходило, выходило за рамки обычной терапевтической сессии. Елена не просто спрашивала пациента о его чувствах – она непосредственно испытывала их и могла описать с точностью, недоступной при обычном взаимодействии.

– А ещё… – Елена вдруг напряглась, её дыхание стало прерывистым. – Ещё есть… пустота. Странная пустота, где должны быть чувства. Как будто часть эмоций… выключена.

– Эмоциональное отупение, – тихо произнёс Воронин. – Классический симптом ПТСР.

Коваленко смотрел на Елену со смесью удивления и облегчения:

– Вы действительно это чувствуете… Всё это время я пытался объяснить врачам, но не мог подобрать слова. А вы просто… знаете.

– Попробуйте вспомнить конкретный эпизод, связанный с травмой, – предложила Елена, хотя Воронин заметил, как дрожат её руки. – Что-нибудь, что вызывает особенно сильную реакцию.

Коваленко заметно напрягся, но кивнул и закрыл глаза. Через несколько секунд показатели Елены резко изменились – пульс подскочил до 120 ударов в минуту, дыхание стало быстрым и поверхностным, на лице выступил пот.

– Я… я вижу взрыв… – прошептала она, хотя на самом деле не «видела» ничего – машина передавала только эмоции, не образы. – Нет, я не вижу его, я… чувствую. Ужас. Оглушающий ужас и… беспомощность.

Её голос дрожал, на глазах выступили слёзы. Воронин был готов немедленно прервать эксперимент, но Елена жестом остановила его.

– Продолжаем, – с трудом проговорила она. – Я в порядке.

Коваленко тоже выглядел потрясённым, но по-иному – на его лице читалось странное облегчение, как будто тяжесть, которую он нёс годами, вдруг стала немного легче.

– Там был мой друг, Виктор, – произнёс он. – Мы вместе с детства. И я видел, как он… как его… – Коваленко не смог закончить фразу, но и не нужно было – Елена уже чувствовала всё, что он не мог выразить словами.

– Вина, – прошептала она. – Невыносимая вина. Вы думаете, что могли его спасти. Что должны были… что-то сделать.

Коваленко молча кивнул, по его щеке скатилась слеза.

– Но там ещё что-то, – продолжала Елена, прислушиваясь к транслируемым эмоциям. – Под виной… глубже… есть гнев. Яростный, раскалённый гнев.

– Да, – выдохнул Коваленко. – Я так зол… На себя. На тех, кто это сделал. На весь мир.

– И вы боитесь этого гнева, – Елена словно читала эмоциональную карту его души. – Боитесь, что если выпустите его, он поглотит вас целиком.

Коваленко смотрел на неё широко открытыми глазами:

– Откуда вы знаете? Я никогда никому этого не говорил. Даже себе.

– Я чувствую это, – просто ответила Елена. – Как и вы чувствуете каждый день.

Следующие тридцать минут они продолжали этот удивительный диалог – не просто разговор терапевта и пациента, а настоящее эмоциональное путешествие вдвоём по ландшафту травмы. Елена, несмотря на очевидный дистресс, продолжала задавать вопросы, направляя Коваленко к осознанию и принятию своих чувств. А он, впервые за годы терапии, говорил открыто и честно, зная, что его действительно понимают.