Цитаты из книги «Стоунер»

В начале осеннего семестра новый президент университета пригласил Стоунера к себе домой на чай и пространно говорил о долгих годах добросовестной работы, о заслуженном отдыхе, о благодарности, которую все как один испытывают; Стоунер в ответ надел маску брюзгливого старика, называл президента “молодым человеком” и притворялся, что не слышит; под конец “молодой человек” кричал ему в ухо самым умиротворяющим тоном, на какой был способен.

но и тогда она молчала и, если он пытался извлечь ее из самой себя, делалась беспокойной.

Их с Уильямом общая решимость делала те часы, что они проводили вместе, еще более насыщенными. Они говорили себе и друг другу, что близки сейчас, как никогда, и, к своему удивлению, сознавали, что так оно и есть, что слова, которыми они стараются поддержать друг друга, – не просто успокоительные слова, а нечто большее, то, благодаря чему близость становится возможной, а преданность неизбежной.

Они оба знали, не высказывая этого вслух, что возможности, которые они изобретали и обдумывали, – своего рода ритуальные жесты во славу их любви и той жизни, что была у них сейчас.

и он почувствовал великодушную жалость к незнакомому парню, который из непонятной неприкаянной ожесточенности оттолкнул то, чем Стоунер теперь обладал.

Тишина зимнего вечера была слышна ему, он каким-то образом, казалось, воспринимал звуки, поглощенные нежной, утонченно-многоклеточной снеговой субстанцией.

Уложив ее вечером спать, Стоунер, когда возвращался в свой кабинет, чувствовал ее отсутствие

Когда погребальный обряд окончился и те немногие, кто провожал его мать, разошлись, он стоял один на холодном ноябрьском ветру и смотрел на две могилы – на свежую и на другую, с холмиком, поросшим реденькой травкой. Потом повернулся на голом, без деревьев, маленьком кладбище, где покоились останки людей, подобных его родителям, и устремил взгляд вдоль плоской равнины в сторону фермы, где он родился, где мать с отцом вековали свой век. Он думал о том, какую цену год за годом взыскивает с человека земля; а сама осталась, какой была, – разве только чуть оскудела, чуть скупее стала на урожай.

И, расставаясь с ней, он чувствовал, что они чужие друг другу, но чужие по-иному, чем он мог предполагать, и он знал, что любит ее

он представлял себе Мастерса изгнанником в собственной стране, а его смерть – еще одним изгнанием, более странным и продолжительным, чем прижизненное.