Скиапарелли сдержала свое слово. Я нехотя открыла коробку и разложила несколько слоев ткани. Даже в коробке платье выглядело великолепно. Какая бездумная трата! Скорее всего, я надену его от силы раз. Я плеснула водой на лицо и руки, натянула платье через голову и зачесала волосы назад, не взглянув в треснувшее зеркало над умывальником.

После этого я повернулась и посмотрела на себя. Платье село идеально, подол из белого шифона развевался в районе икр, вышитые красные розы обрамляли плечи и шею, будто рама для картин. Розы на белом шифоне придавали моей оливковой коже розовый оттенок. Вырез открывал плечи и шею.

Мне хотелось, чтобы Аллен мог увидеть меня такой.

– Шикарно, – сказал Чарли, увидев меня позже в лобби отеля.

– Я думала, что должно быть великолепно, – поддразнила я.

– Близко к этому. Кстати, ты здесь надолго? Возможно, мне следует записаться на тренировки, чтобы спасать тебя от настойчивых ухажеров. – Чарли поднял кулаки и нанес удар невидимому противнику.

– Не смешно, – сказала я. – Ухажерам меня не заинтересовать.

– Когда-нибудь, Лили, ты все-таки должна позволить себе вернуться к нормальной жизни. Ты должна начать все сначала.

– Я здесь на неделю.

– И только? Я буду тут до конца месяца, и я надеялся, что ты составишь мне компанию. Мне бы хотелось, чтобы ты осталась подольше. Ну пожалуйста.

– Я поняла. Ты хочешь, чтобы я сопровождала тебя и твою девушку.

– Это было бы неплохо. Мы могли бы проводить больше времени вместе без лишних пересудов. И мне бы хотелось, чтобы ты узнала ее получше. Подумай об этом. Ну то есть куда тебе спешить?

Чарли взял меня под руку, и мы вышли в бледные июньские сумерки. Он был в смокинге, весь в черно-белых тонах, с красной гвоздикой в петлице, со сдвинутым набок цилиндром, и все прохожие глаз не сводили с этого красивого молодого человека в вечернем наряде.

– Ты выглядишь так, будто тебе нужно побыть вдали от этой школы, – заметил он. – Я никогда не пойму, почему ты решила остаться там после смерти Аллена, вместо того чтобы вернуться в Нью-Йорк.

– Там я чувствую себя ближе к Аллену. – Как я могла покинуть место, где мы с Алленом были так счастливы, где каждый столик, каждая комната, каждая садовая дорожка напоминали о нем?

Чарли словно прочел мои мысли.

– Его там больше нет, Лили. Он ушел навсегда. Я знаю, что твое сердце разбито, я знаю, что ты любила его. Но это своего рода эмоциональное самоистязание, и я не позволю тебе продолжать. Живи с разбитым сердцем, но главное – живи. Не отгораживайся от всего и всех, кто может принести в твою жизнь немного счастья. И, честно говоря, будущее Европы сейчас выглядит не столь уж радужно. Франция может оказаться втянутой в войну, и если туда вступит Франция, то Англия сделает то же самое. Кто знает, где и когда остановится Гитлер.

– Теперь ты похож на паникера. Никто в это не верит, Джеральд уж точно. – Те несколько разговоров, которые случались у меня с братом Аллена за последние два года, были такими же безликими, как статьи в газетах.

– Что ж, мне кажется, что Джеральд вполне может даже немного восхищаться Гитлером, его законами и порядками и поездами, ходящими вовремя. Довольно многие в Англии, включая герцога Виндзорского и его жену, кажется, откровенно симпатизируют ему. Но ты, Лили… Ты чересчур похудела, а твоим волосам нужен хороший уход. Держу пари, ты даже перестала рисовать.

– Я пытаюсь. Время от времени.

Мы остановились у реки, Чарли облокотился на перила, а я на него. Где-то под нами, в темноте, после дневной работы женщины стирали белье, и мы слышали, как они переговариваются между собой, и чувствовали запах отбеливателя. Раздался лязг и грохот, в реку полетела бутылка.

– Думаю, они расслабляются, выпивая немного вина. Мне бы тоже не помешало, – сказал Чарли. – Лили, мне становится грустно оттого, что грустишь ты.

– Ты – единственный, кого я люблю в этом мире, мой младший братик. И прямо сейчас я сильно беспокоюсь о тебе.

Мы продолжили нашу прогулку, повернув в другую сторону от реки и направившись к Вандомской площади, чувствуя нотку стеснения от признания во взаимной любви. Любовь может быть чем-то само собой разумеющимся, но, когда о ней говорят вслух, она наполняет тебя, улицу, город; она становится конечным пунктом, за которым всегда следует типичная светская беседа, так как все самое важное уже было сказано.

– Почему мы идем пешком, Чарли? Где машина?

– В такой час уже занята.

Как и Аня, подумала я, но не сказала вслух.

– Выше нос. Ты прекрасно выглядишь, – заверил меня Чарли, когда мы оказались у входа в «Ритц». Вандомская площадь уже была освещена десятками уличных фонарей, круглые пучки света от которых танцевали в сгущающихся сумерках. Днем шел небольшой дождь, отчего тротуар блестел. Прожектор, направленный на статую Наполеона на высокой колонне, был включен и буквально пронзал темноту ночи, будто упавшая звезда, которая оставила вечное напоминание о своем падении.

Огромный отель с колоннами и сводчатыми окнами был столь велик, что мог вместить целое поселение. Его нельзя было охватить взглядом полностью; приходилось поворачивать голову влево и вправо, чтобы осмотреть его от начала до конца. Позже Аня рассказала, что там работало по меньшей мере пятьсот человек.

Я посмотрела на один из балконов второго этажа и увидела женщину, стоявшую там, слегка облокотившись на перила, и накручивающую на палец жемчужное ожерелье. Она была одна, и дело было не в том, что рядом с ней никого не было; она была одна во всех смыслах этого слова. Одиночество отражалось в ее позе, во взгляде, устремленном вдаль. Это был первый раз, когда я увидела Коко Шанель, одинокую женщину, которая казалась такой же одинокой, как и я.

Должно быть, она почувствовала мой взгляд. Она посмотрела на меня сверху вниз, после чего повела плечом и скрылась внутри.

– Ну что, готова? – Чарли галантно согнул руку, чтобы я взялась за нее.

Рука об руку мы поднялись по ступеням отеля «Ритц».

Будущее всегда на два-три шага впереди нас. Мы шагнули в это будущее с его радостями, опасностями и множеством воспоминаний. Я чувствовала, что Аллен рядом, я ощущала легкое прикосновение его руки к моей шее, которая затекла после целого дня рисования. Тебя нет уже два года, сказала я ему. Две минуты, две секунды. Все одно.

Скиап

Был уже вечер, когда Эльза Скиапарелли сбросила свои туфли на каблуках, потерла затекшие пальцы и вытянула ноги на заваленный бумагами стол. Ей уже пора было одеваться, но она хотела насладиться победой, одержанной днем.

Настоящий переворот – именно так можно было назвать полдень с мадам Бушар, ни больше ни меньше. Одна из самых известных и почитаемых клиенток Шанель только что заказала сезонные наряды от Скиапарелли. Одна из последних парижских противниц пересекла модную границу и сегодня вечером будет блистать в платье, которому не требуется переделка, так как у мадам Бушар была идеальная фигура, такая же, как у американской богини Беттины Баллард, для которой изначально и было сшито это платье. Беттина не особо переживала из-за того, что платье продали, по крайней мере, после того, как узнала, кто его приобрел.

– И она наденет его сегодня вечером, – рассказала ей Скиап.

– Это сведет Шанель с ума! Ее лучшая клиентка придет в одежде от Скиапарелли! – Они с Беттиной немного потанцевали, после чего Беттина ушла на ужин с мужем.

В узком холле своей студии Скиап – так она называла себя и того же просила от друзей – могла слышать, как гризетки носятся взад и вперед с рулонами тканей, убирая дневные рабочие принадлежности и готовясь к вечеру, к походу в различные кафе и танцевальные залы, а также к отходу в постель, где они заканчивали свой долгий день.

Она платила им столько, сколько могла; слухи о ее большевистских наклонностях имели под собой прочную основу. Но в парижских швейных мастерских была традиция, согласно которой гризетки увеличивали свой доход за счет платных вечерних клиентов, и кто мог их осуждать? Коко начинала как гризетка; скорее всего, у нее были платные клиенты, которыми она занималась после долгих часов, проведенных за швейной машинкой.

Скиап же вышла замуж. Замужество было полной катастрофой во всех аспектах, кроме одного: это дало ей Гого, дочь, которую она любила больше всего на свете.

Она работала не покладая рук, чтобы разбогатеть ради своей дочери. Она заискивала перед самыми известными, самыми влиятельными людьми Европы, чтобы обрасти нужными связями, полезными дочери, и теперь хотела убедиться, что сможет вывезти Гого из Европы до того, как разразится катастрофа.

Солнце опустилось за крыши и шпили городских зданий, отчего в темной студии стало еще темнее. На Вандомской площади, дом двадцать один, комнаты были больше и светлее, но Скиап предпочитала эту, отсюда она могла видеть и слышать все, что происходило на улице.

Несколькими часами ранее красивый мальчик-американец и его сестра стояли там с мадам Бушар, ожидая появления водителя мадам.

– Чудесные! – сказала мадам Бушар о своих новых платьях. – Почему я не приходила сюда раньше? Я скуплю всю коллекцию. – Скиап вслушивалась в каждое слово. Вслушивалась и ликовала.

Впрочем, она знала, почему мадам Бушар не появлялась здесь раньше: ее возлюбленный… не этот американец, а другой, немец… не любил Скиапарелли. Скиапарелли, которая во время всеобщей забастовки два года назад вела переговоры со своими рабочими, а не пыталась вышвырнуть их на улицу, как это сделала Шанель. Что ж, лучше уж большевизм, чем фашизм.

«Я всем им покажу, – подумала она. – Мадам Бушар наденет платье от Скиапарелли на вечеринку у Элси сегодня вечером. Пусть Муссолини подавится своей трубкой». Муссолини, который думал, что сможет напугать ее, подослав своих головорезов и шпионов в квартиру ее матери в Риме.

Та американка, учительница, способствовала появлению мадам Бушар, так что нужно как-то ее отблагодарить. Услуга должна быть большей, чем просто снижение цены на платье. Она одевала некоторых женщин бесплатно, потому что они появлялись везде и хорошо смотрелись в ее одежде, чего нельзя было сказать об этой американке. Она, словно Атлант, удерживала на своих плечах тяжелую ношу печали, а печаль не была чем-то привлекательным.

Скиап встала, потянулась, закурила сигарету и от радости станцевала небольшую джигу в центре студии. Она позвонила в колокольчик. Вошла ассистентка, уже одетая в повседневную одежду, красную юбку и жакет, и встревоженно всплеснула руками.

– Мадам! Неужели! – Языческий танец Скиап закончился посреди студии рядом с грудой отвергнутых идей и экспериментов, буйством цвета и фактуры – красный атлас, плетеная золотая тесьма, коричневая фланель, оранжевый шелк, изделия из которых хорошо выглядели на бумаге, но не сгибались, не висели и не складывались так, как она хотела, в реальности. Огромная куча испорченных тканей заставляла ее выглядеть еще миниатюрнее, чем обычно, делая похожей на непослушного ребенка, что усиливалось озорной улыбкой на лице.

Ассистентка погрозила пальцем и забрала у Скиап сигарету, двигаясь аккуратно, чтобы не просыпать пепел на какие-нибудь ткани до того, как она найдет пепельницу.

– Что же надеть на сегодняшний вечер? – спросила Скиап у стен, зная, что ее помощница точно не сможет ответить на столь сложный вопрос. – Это должно быть что-то особенное и привлекающее внимание, но не слишком броское. Ты же знаешь, как консервативны эти люди.

Скиап знала это не понаслышке. Она знала, что многие люди считают ее одежду подходящей скорее для костюмированных вечеринок, чем для более практичного гардероба, и описывают ее вещи как странные и сюрреалистичные. Но мода – это же искусство, а не ремесло. Почему бы ей не быть сюрреалистичной? У Дали, Ман Рэя и Магритта это сработало. Конечно, они были мужчинами, а следовательно, творцами. То есть если она была женщиной, то могла рассчитывать лишь на звание портнихи? Ну уж нет!

– Что-нибудь непромокаемое на случай, если пойдет дождь, – посоветовала ассистентка.

– Ты считаешь мои платья нелепыми?

– Миру всегда необходимо немного смеха, не так ли?

Скиап взяла книгу со стола рядом с собой и сделала вид, будто собирается кинуть ее в девушку. Ассистентка, уже зная ее довольно хорошо, не дернулась и не подняла руки.

– Положите на место, иначе завтра утром вас не будет ждать чашка кофе.

– Сегодня вечером, – сказала Скиап, опуская книгу. – Сегодня вечером я раз и навсегда покажу миру, кто является дизайнером номер один. Сегодня вечером большинство женщин придет в платьях от Скиапарелли, а не от Шанель. Ох, вот бы Гого была здесь.

– А где сейчас Гого? – Ассистентка задернула занавеску, готовясь запирать помещение.

– Думаю, в Лондоне. – Скиап надвинула шляпу на один глаз, пристально разглядывая себя в зеркале. – Или это было на прошлой неделе. Может, в Каннах? Ты же знаешь Гого. Она не любит подолгу находиться на одном месте. – Именно благодаря этому она с детства получила свое прозвище: еще толком не научившись ходить, Мари уже всегда пребывала в движении, передвигалась по полу, карабкалась на стулья и диваны.

А потом настало время делать первые шаги, но когда Скиап навещала свою малышку, отправленную к сельской медсестре вместо шумного болезненного Нью-Йорка, она увидела, что ее дочь не только не ходит, но и не ползает так, как следовало бы.

Полиомиелит. Муж разбил ей сердце, бросив ее, но это чувство было иным. Вина, страх, отчаяние. Да, отчаяние.

Болезнь дочери не сломила ее так, как может сломить дурацкая любовь к мужчине. Напротив, это закалило ее сердце, сделало невероятно уверенной в том, что она сможет вновь сделать Гого здоровой. И она смогла. Но какой ценой! Врачи, операции, терапия, специализированные школы, еще операции. Было время, еще когда Гого была совсем маленькой, Скиап замечала, как лицо дочери омрачалось страхом, когда та видела приближающуюся к ней мать, так как это всегда означало какую-то новую терапию, нового врача, новое упражнение, возможно, даже еще одну операцию.

Это была цена, которую мать обязана была заплатить, цена любви, которую она дарила.

– Ну так что? – Скиап поправила свой жакет. – Может, я надену сегодня новое горчично-желтое платье. Тебе не кажется, что в нем моя кожа кажется слишком оливковой, с таким зеленоватым оттенком?

– Нет. Этот цвет отлично подходит для брюнеток. Вы будете сиять как свеча, как огонь.

Эльза притворно плюнула три раза. Тьфу, тьфу, тьфу.

– Не упоминай про огонь, когда надеваешь что-то красное. Это не к добру. Иди вызови такси. И если Гого позвонит…

– Я запишу номер и скажу, что вы перезвоните ей позже.

Когда дверь кабинета закрылась за ней, Скиап легонько похлопала по ней, на удачу и в знак любви.

– Не забудь запереть все двери и окна, – сказала она.

– Никогда не забываю, мадам.

– Да, знаю. Но у меня предчувствие.

– У мадам часто бывают предчувствия. Все будет заперто.

Скиап коснулась двери еще три раза, чтобы в итоге получилось четыре, ее счастливое число.