Цитаты из книги «Бродяги Дхармы»

Подавления страдания возможно достичь»,

первая из четырех благородных истин Шакьямуни: «Вся жизнь — страдание»

он подрабатывал помощником официанта на полставки. В студгородке мы с Джафи в нашем тряпье выглядели довольно диковинно, а Джафи и вообще считался чудиком — обычное дело в колледжах и университетах, когда там появляются настоящие люди, потому что колледжи — сплошные рассадники серятины среднего класса, которая обычно находит совершенное выражение на окраинах студгородков, в рядах зажиточных домиков с лужайками и телевизорами в каждой гостиной, где все смотрят одно и то же и думают об одном и том же в одно и то же время, а джафи этого мира рыщут в глухомани, чтобы услышать голос, в этой глухомани зовущий, дабы обрести исступление звезд, открыть темный таинственный секрет происхождения безликой, пресной, обожравшейся цивилизации.

Я беру с собой надувной матрас, вы, ребята, можете спать на жесткой холодной земле, если хотите, а у меня будет пневматический агрегат, поскольку я все-таки съездил и истратил на него шестнадцать баксов в дебрях оклендских военно-морских складов, а потом весь день прикидывал, можно ли, присобачив роликовые коньки или присоски, технически называть себя средством передвижения, — или произносил еще какой-то мне непонятный (то есть всем вокруг) собственный прикол с тайным смыслом, к которому все равно никто не прислушивался, но он говорил и говорил, как бы сам себе, но мне он сразу же понравился

— не отличил А от Б. Если б не тело — не почувствовал Принцессу. Здесь нет ни меня, ни самолета, ни разума, ни Принцессы, нет ничего — да елки же палки, неужели ты хочешь и дальше оставаться в дураках всю свою дурацкую жизнь до минуты? — Да, я больше ничего не хочу и благодарю Бога, что из ничто получается нечто. — Ну, тогда у меня есть для тебя новости: все как раз наоборот, это из нечто вышло ничто, и это нечто — Дхармакайя, тело Истинного Значения, а это ничто — вот оно, вся эта галиматья и болтология. Я иду спать. — Ну, я иногда вижу проблеск просветленности в том, что ты пытаешься сказать, но поверь мне, я получаю больше сатори от Принцессы, чем от слов. — Это сатори твоей глупой плоти, развратник. — Я знаю, мой Искупитель жив. — Какой искупитель и как жив? — Ох, кочумай и будем просто жить! — Херня, когда я думал так, как ты, Алва, я был просто жалок, за все подряд хватался — совсем как ты сейчас. Ты хочешь одного

верите, вернитесь через миллиард лет и попробуйте опровергнуть. Ибо что есть время? — А тебе не кажется, — спросил он, — что гораздо интереснее просто быть как Джафи: иметь девчонок, заниматься, оттягиваться и просто что-то делать, а не глупо рассиживать под деревьями? — Не-а, — ответил я, не кривя душой и зная, что Джафи со мной согласился бы. — Джафи всего лишь развлекает себя в пустоте. — Вряд ли. — Спорим? На следующей неделе я иду с ним в горы, там все выясню и расскажу. — Ну, — (вздох) — а я уж лучше останусь Алвой Голдбуком, и ну ее к чертям, всю эту буддийскую хренотень. — Когда-нибудь пожалеешь. Почему ты никак не поймешь, чтó я пытаюсь тебе сказать: тебя дурачат именно твои шесть чувств — заставляют верить, что у тебя эти шесть чувств не только есть, но и помогают быть в контакте с действительным внешним миром. Если б не глаза, ты бы меня не видел. Если б не уши — не слышал вон тот самолет. Если б не нос

благодарственную молитвочку, что он произнес избушке Шона в день отплытия, — уже спускаясь по склону с рюкзаком, я обернулся, опустился на тропу и сказал: — Спасибо, хижина. — Потом добавил: — Тю! — и слегка ухмыльнулся, ибо знал: и хижина, и гора поймут, что это значит; затем повернулся и стал спускаться по тропе обратно к этому миру.

те, кто хорошие, остаются на небесах, они были на небесах с самого начала.

Если это я — значит, это я. Вечно в слезах, вечно юный, хоо!

люди заболевают, используя физические возможности, дабы наказать себя, — так им велит их саморегулирующаяся Божеская природа, природа Будды