Я и сама это знала. Так же как знала и то, мне предстоят самые долгие в моей жизни рождественские каникулы. Горе накатывало на меня волнами. Иногда его провоцировали какие-то совершенно глупые и банальные вещи – например, целующаяся парочка на улице. Или я ехала в метро (в бодром расположении духа после праздного шатания по Музею современного искусства или шопинг-терапии в «Блумингдейлз») – и вдруг, совершенно неожиданно, возникало ощущение, будто я лечу в глубокую пропасть. Я перестала спать. Я резко похудела. Каждый раз, как я пыталась себя увещевать, эмоции снова брали верх, и я впадала в отчаяние.

Я поклялась, побожилась, зареклась больше никогда не терять голову из-за мужчины и не выказывала ни малейшей симпатии (а наоборот, демонстрировала презрение) к подругам, которые превращали свои любовные неудачи во вселенскую трагедию: манхэттенский вариант «Тристана и Изольды».

Но бывало так, что я просто не знала, как прожить наступающий день. В такие минуты я чувствовала себя заложницей глупой и избитой драмы. Помню, как-то на воскресном завтраке с матерью в местном ресторанчике я вдруг разревелась. Пришлось выйти в туалет и отсидеться там, пока не улеглись мелодраматические всплески в духе Джоан Кроуфорд. Вернувшись за столик, я заметила, что мама уже заказала нам кофе.

– Меня очень беспокоит твое состояние, Кэтрин, – тихо сказала она.

– Просто была очень тяжелая неделя, не обращай внимания.

– Это мужчина, не так ли? – спросила она.

Я села за стол, залпом выпила кофе и кивнула головой.

– Должно быть, все это очень серьезно, раз ты так расстраиваешься.

Я пожала плечами.

– Не хочешь рассказать мне? – спросила она.

– Нет.

Она опустила голову – и я поняла, что глубоко обидела ее. Кто это однажды сказал, что матери готовы разбиться в лепешку ради своих детей?

– Мне бы очень хотелось, чтобы ты мне доверяла, Кейт.

– Мне тоже.

– Тогда я не понимаю, почему…

– Так уж сложились между нами отношения.

– Ты огорчаешь меня.

– Извини.

Она потянулась ко мне и пожала мою руку. Мне захотелось сказать ей так много – что мне трудно пробиться сквозь защитную оболочку ее врожденного аристократизма; что я никогда не смела откровенничать с ней, потому что боялась ее суровой критики; что я безумно люблю ее… но между нами висел груз прошлого. Да, это был один из тех редких моментов (в духе Голливуда), когда мать и дочь могли бы преодолеть разделявший их барьер и, вместе всплакнув, примириться. Но жизнь идет по своему сценарию, не так ли? В такие решающие минуты мы почему-то тормозим, колеблемся, робеем. Возможно, потому, что в семейной жизни окружаем себя броней. С годами она становится все прочнее. И пробиться сквозь нее бывает трудно не только окружающим, но и нам самим. Это наш способ защитить себя – и самых близких – от суровой правды жизни.

Остаток каникул я провела в кинотеатрах и музеях. Второго января я вернулась на работу. В офисе с большим сочувствием отнеслись к моему «ужасному гриппу» – и тут же вывалили на меня последние новости: «Ты слышала о переводе Питера Харрисона в Лос-Анджелес?» Я была сдержанна, тщательно выполняла свою работу, приходила домой, тихо страдала. Горе утратило свою остроту, но ощущение утраты не прошло.

В середине февраля одна из моих коллег-копирайтеров, Синди, предложила сходить на ланч в маленький итальянский ресторанчик по соседству с офисом. За столом мы только и говорили, что о рекламной кампании, в которой обе участвовали. Когда принесли кофе, Синди сказала:

– Думаю, ты слышала сплетню из лос-анджелесского офиса?

– Что за сплетня?

– Питер Харрисон ушел от жены и детей к какой-то бухгалтерше. Кажется, ее зовут Аманда Коул…

Новость оглушила меня, подобно взрыву гранаты. Я была в шоке. Должно быть, это отразилось на моем лице, потому что Синди взяла меня за руку и сказала:

– С тобой все в порядке, Кейт?

Я со злостью отняла руку:

– Конечно, в порядке. А почему ты спрашиваешь?

– Да так просто, – нервно произнесла она. Обернувшись, она поискала глазами официантку и сделала знак, чтобы принесли счет. Я уставилась в чашку с кофе.

– Ты знала, да? – спросила я.

Она капнула в свою чашку заменитель сахара, принялась размешивать кофе.

– Пожалуйста, ответь на вопрос, – попросила я.

Она прекратила вращать ложкой.

– Дорогая, – сказала она, – все знали.

Я написала три письма Питеру – награждая его всяческими нелестными эпитетами, обвиняя в том, что он разрушил мою жизнь. Ни одно из них я так и не отослала. Я отчаянно боролась с желанием позвонить ему в четыре утра. В конце концов, я написала ему открытку. Всего несколько слов.

Как тебе не стыдно.

Я порвала открытку за пару секунд до того, как опустить ее в почтовый ящик… и тут же разревелась – так и стояла, всхлипывая, как дурочка, на углу 48-й улицы и Пятой авеню, вызывая живейший интерес у спешащих на ланч клерков.

Когда мы стали встречаться с Мэттом, я все еще не оправилась от депрессии, и он знал об этом. Прошло восемь месяцев с тех пор, как Питер переехал на Запад. Я поменяла место работы – перешла в крупное рекламное агентство «Хайки, Фергюсон энд Ши». С Мэттом я познакомилась, когда однажды он появился в нашем офисе со съемочной группой Пи-би-эс. Они снимали сюжет для новостной программы «Макнейл-Лерер Ньюс Ауэр» об агентствах, которые все еще рекламировали дьявольскую траву, табак. Я была одним из копирайтеров, у кого он брал интервью, – а потом мы еще долго трепались. Я была удивлена, когда он предложил мне встретиться – ведь в нашей болтовне не было и намека на флирт.

Мы встречались около месяца, и я удивилась еще больше, когда он признался мне в любви. По его словам, я была самой остроумной женщиной из всех, кого он знал. Он обожал мою «нетерпимость к глупости». Уважал мое «сильное чувство личной автономии», мои «мозги», мою «спокойную самоуверенность» (ха!). Все сошлось – он встретил женщину, с которой мечтал соединить свою жизнь.

Разумеется, я не капитулировала вот так сразу. Наоборот, меня очень смутило это внезапное признание в любви. Да, мне нравился этот парень. Он был умен, честолюбив, эрудирован. Мне импонировал его столичный лоск… как и то, что он сумел достучаться до меня – разумеется, прежде всего потому, что мы оба были детьми большого города. Он, как и я, вырос на Манхэттене. Окончил дорогую частную школу, университет. Был всезнайкой и – что очень по-нью-йоркски – обладал самомнением мирового класса.

Говорят, что характер определяет судьбу. Возможно, но правильно выбранный момент тоже нельзя сбрасывать со счетов. Нам обоим было по тридцать шесть. Он только что освободился от длившихся пять лет отношений с гиперамбициозной корреспонденткой Си-эн-эн, Кейт Браймер (она променяла его на «говорящую голову» какого-то крупного информационного агентства), – так что мы оба имели представление о том, как терпят катастрофу романтические чувства. Так же, как и я, он терпеть не мог пустое и нервное занятие под названием «ухаживание». Так же, как и я, он страшно боялся вступать в сорокалетие одиноким. Он даже хотел детей – что во сто крат повышало его привлекательность, поскольку до меня уже доносилось предсказуемо зловещее тиканье моих биологических часов.

Теоретически мы, должно быть, выглядели великолепной парой. Идеальное сочетание двух половинок. Образцовая нью-йоркская ячейка общества.

Существовала лишь одна проблема: я не была влюблена в него. Я это знала. Но убеждала себя в обратном. Этот самообман усугублялся настойчивыми просьбами Мэтта выйти за него замуж. Ему довольно изящно удавалось преподносить эту идею – и в конце концов я все-таки поддалась на его лесть. Потому что после истории с Питером мне необходимо было чувствовать себя желанной, купаться в обожании и комплиментах. Ну и, чего уж скрывать, втайне я очень боялась остаться одинокой и бездетной.

– Очаровательный молодой человек, – сказала моя мать после знакомства с Мэттом. – Думаю, он сделает тебя очень счастливой.

Это означало, что она одобряет его статус и аристократические замашки. Мег была более сдержанна.

– Он очень приятный парень, – сказала она.

– Кажется, ты не в восторге, – заметила я.

– Это потому, что ты не в восторге. Так мне кажется.

Я выдержала паузу, потом сказала:

– Я очень счастлива.

– Да, любовь – это замечательная штука. Ты ведь любишь его?

– Конечно, – безучастно произнесла я.

– Звучит очень убедительно.

Едкий комментарий Мег вновь всплыл в моей голове спустя четыре месяца. Я была в отеле на острове Невис в Карибском море. Было три часа ночи. Рядом со мной в постели спал мой вот уже тридцать шесть часов как муж. Это была наша первая брачная ночь. Я лежала, уставившись в потолок, и думала: «Что я здесь делаю?»

И тут накатили воспоминания о Питере. Слезы хлынули из глаз. И я ругала себя последними словами за то, что оказалась такой идиоткой.

Мы ведь сами загоняем себя в угол, не так ли?

Я пыталась сделать наш брак успешным. Мэтт серьезно работал в том же направлении. Но наше сосуществование не складывалось. Мы бесконечно спорили из-за всякой ерунды. Потом как-то договаривались, но вскоре разногласия вспыхивали с новой силой. Я открыла для себя, что союз двух людей возможен, только если им удается достичь компромисса. А для этого нужна огромная воля. У нас обоих она отсутствовала.

Неудивительно, что очень скоро нам обоим стало понятно: мы несовместимы. Наутро после ссор мы покупали друг другу дорогие подарки. Или мне в офис доставляли букет цветов с остроумной примирительной запиской:

Говорят, что первые десять лет самые трудные.

Я люблю тебя.

Мэтт.

Пару раз, в попытке реанимировать чувства, мы устраивали романтические уик-энды с выездом в Беркшир, Западный Коннектикут или Монток. В одной из таких поездок Мэтт, подвыпив, уговорил меня расстаться на одну ночь с противозачаточной диафрагмой. Я тоже изрядно нагрузилась – и пошла ему навстречу. Так в нашей жизни появился Этан.

Бесспорно, он оказался самой счастливой случайностью, возможной по пьянке. Любовью с первого вздоха. Но послеродовая эйфория прошла, и вернулись привычные бытовые дрязги. Этан отказывался верить в целебные свойства сна. Первые полгода своей жизни он спал урывками часа по два – что быстро ввергло нас обоих в ступор. Если в вашем распоряжении нет Мэри Поппинс, физическая усталость обязательно выльется в раздражение, которое – в нашем случае – приняло форму открытых военных действий. Как только я отняла Этана от груди, у меня созрело решение установить график ночных кормлений. Мэтт отказывался, мотивируя это тем, что его напряженная работа требует полноценного восьмичасового сна. Для моих ушей это было сродни барабанной дроби, призывающей к атаке, – и я тут же обвинила его в том, что он ставит свою карьеру выше моей. Что, в свою очередь, спровоцировало новую вспышку конфронтации с упреками в игнорировании родительских обязанностей, призывами вести себя по-взрослому и риторическими вопросами, почему мы все время ссоримся.

Разумеется, если в семье есть дети, именно женщине приходится взваливать на себя основную ношу – так что, когда однажды вечером Мэтт пришел домой и объявил, что принял предложение о трехмесячной командировке в вашингтонское бюро Пи-би-эс, мне оставалось лишь съязвить:

– Надо же, как ты подсуетился.

Правда, он пообещал нанять (и оплатить) дневную няню – поскольку к тому времени я вышла на работу. Обещал приезжать домой каждый уик-энд. И еще он надеялся, что разлука пойдет на пользу нашим отношениям – снимет напряженность.

Так что я осталась с ребенком на руках. Что, впрочем, было для меня огромной радостью – и не просто потому, что я не могла надышаться на Этана (тем более что мое общение с ним отныне было ограничено лишь вечерними часами), но еще и потому, что я слишком устала от бесконечной вражды с Мэттом.

Удивительно, но сразу после его отъезда в Вашингтон произошли две метаморфозы: а) Этан стал спать по ночам; б) мы с Мэттом начали спокойно общаться. Нет, это не было классической ситуацией «разлука укрепляет чувства»; скорее речь шла о взаимном смягчении. Теперь, когда мы были освобождены от постоянного присутствия друг друга, наше противоборство прекратилось. Мы как будто заново научились разговаривать – вести беседу, которой не грозит перерасти в злобную перепалку. Когда он приезжал домой на выходные, сознание того, что нам отведено всего сорок восемь часов, держало нас обоих в узде. Постепенно между нами установились товарищеские взаимоотношения, пришло понимание того, что мы вполне можем ладить, что нам действительно приятно общество друг друга, что у нас есть будущее.

Или, по крайней мере, я так думала. В последний месяц «вашингтонской ссылки» Мэтта разразился Уайт-уотерский скандал^[5], и эта горячая новость задержала его в округе Колумбия еще на целых три недели. Когда он наконец вернулся на Манхэттен, я заподозрила неладное, едва он переступил порог. Он старался вести себя естественно, но стоило мне задать ему пару невинных вопросов о том, чем он занимался в Вашингтоне, почему-то смутился и залепетал что-то невнятное. Потом нервно перевел разговор на другую тему. И вот тогда мне все стало понятно. Мужчины думают, что умеют ловко заметать следы, но, когда дело касается неверности, они прозрачны, как полиэтиленовая пленка.

После того как мы уложили Этана в постель и устроились в гостиной с бутылкой вина, я решила рискнуть и задать вопрос в лоб.

– Как ее зовут?

Лицо Мэтта приобрело известковый оттенок, ассоциирующийся у меня со средством от расстройства желудка «Каопектейт».

– Я тебя не понимаю… – пробормотал он.

– Тогда я повторю свой вопрос медленно: как… ее… зовут?

– Я действительно не понимаю, о чем ты.

– Еще как понимаешь, – сказала я, выдерживая спокойный тон. – Я просто хочу знать имя женщины, с которой ты встречался.

– Кейт…

– Так зовут меня. Я хочу знать ее имя. Пожалуйста.

Он шумно выдохнул:

– Блэр Бентли.

– Спасибо, – произнесла я вполне удовлетворенно.

– Можно, я объясню?

– Объяснишь что? Что это была всего лишь мимолетная интрижка? Или что ты напился однажды ночью, а когда очнулся, обнаружил эту женщину на кончике своего пениса? Или, может быть, это любовь…

– Это любовь.

Я оцепенела. Дар речи вернулся ко мне не сразу.

– Ты это серьезно? – наконец вымолвила я.

– Совершенно серьезно, – сказал он.

– Негодяй.

Он ушел из дома в тот же вечер. Больше он никогда не ночевал в нем. Мне было очень горько. Может, он и не был любовью всей моей жизни, но ведь у нас был ребенок. Ему следовало бы подумать о сыне. Точно так же как и признать, что временная разлука пошла на пользу нашим отношениям – мы сложили оружие и установили перемирие. Я бы даже сказала, любовное примирение – ведь я действительно начала скучать по Мэтту. Все говорят, что первые год-два брака – это сущий ад. Но, черт возьми, мы же преодолели этот рубеж. И стали обычной супружеской парой.

Когда же я обнаружила, что мисс Блэр Бентли – двадцатишестилетняя стриженая блондинка с ногами от ушей, идеальной кожей и белоснежной улыбкой (к тому же ведущая новостей на канале Эн-би-си в округе Колумбия с перспективой перевода на прайм-тайм в Нью-Йорке), моя досада возросла в геометрической прогрессии. Мэтт нашел себе жену-трофей.

Но, разумеется, больше всего я злилась на себя. Я сама все разрушила. Я делала именно то, чего клялась не делать никогда – начиная от романа с женатым мужчиной и заканчивая послушным исполнением воли этих чертовых биологических часов. Мы часто говорим о том, что необходимо «построить свою жизнь» – реализовать себя в карьере, в семье, найти правильный баланс личного и профессионального. Глянцевые журналы наперебой предлагают фальшивые рецепты строительства этого безупречного, скроенного по индивидуальной мерке существования. Но на самом деле, когда сталкиваешься с серьезными потрясениями (вроде тех, что испытала я, когда один мужчина разбил мое сердце, а другой оставил с ребенком), понимаешь, что ты просто-напросто неудачница. Что, если бы я не попала в агентство «Хардинг, Тайрелл и Барни»? Что, если бы не согласилась пойти с Питером в бар? Или не поменяла работу и Мэтт никогда бы не зашел в наш офис? Случайная встреча здесь, поспешное решение там… и вот однажды утром ты просыпаешься женщиной средних лет, разведенной и с ребенком на руках. И задаешься вопросом: какого черта я так распорядилась своей жизнью?

Зазвонил телефон, и я резко очнулась от грез. Я посмотрела на часы. Почти девять утра. Как это мне удалось так надолго выпасть из жизни?

– Это ты, Кейт?

Голос удивил меня. Это был мой брат. Впервые за долгие годы он позвонил мне домой.

– Чарли?

– Да, это я.

– Ты ранняя пташка.

– Что-то не спится. Мм… я просто хотел, мм… я рад был повидать тебя, Кейт.

– Понимаю.

– И я не хочу, чтобы прошло еще семь лет…

– Как я уже сказала вчера, все зависит от тебя, Чарли.

– Я знаю, знаю.

Он замолчал.

– Что ж, – сказала я, – ты знаешь мой телефон. Так что звони, когда захочется. А если не захочется, я переживу. Ты сам прервал наше общение. И если хочешь возобновить его, все в твоих руках. Справедливо?

– Ээ… да, конечно.

– Вот и хорошо.