Альпийский исследовательский комплекс «Neuro Dynamics» выглядел как заброшенная крепость на фоне заснеженных пиков. Вертолёт завис над площадкой в полукилометре от главного здания – ближе подлетать было опасно из-за возможных систем ПВО.
– Внешне всё выглядит мёртвым, – сказал пилот, изучая показания приборов. – Но энергопотребление аномально высокое для заброшенного объекта. Кто-то там определённо есть.
Катарина натянула страховочные ремни и проверила рюкзак с техническим оборудованием. Рядом с ней Шмидт сосредоточенно изучал планы комплекса на планшете, а Маркус настраивал портативные системы связи.
– По документам, здесь должно быть три уровня, – пробормотал директор. – Административный блок на поверхности, исследовательские лаборатории на втором подземном уровне, и серверная ферма на третьем. Если Волков действительно здесь, то скорее всего в серверной.
– А если это ловушка? – спросил Маркус.
– Тогда мы попались, – честно ответил Шмидт. – Но другого выбора у нас нет. До запуска вируса осталось менее тридцати часов.
Вертолёт медленно снизился, позволив им спуститься по канатам на заснеженную площадку. Ветер в горах был пронизывающим, а воздух – разреженным. Катарина почувствовала, как холод проникает через защитный костюм.
Главное здание комплекса представляло собой бетонный монолит, встроенный в скалу. Окна были заложены металлическими щитами, а главный вход заблокирован массивной стальной дверью. Но Маркус быстро нашёл служебный ход – узкий проход, ведущий к системам вентиляции.
– Сигнал от EmpathNet здесь очень слабый, – сообщила Катарина, проверяя портативный приёмник эмоциональных сигналов. – Либо они используют экранирование, либо.
Она не договорила. На экране прибора внезапно появился сильный сигнал – но не обычный эмоциональный импульс, а что-то совершенно новое. Странная смесь холодного расчёта и фанатичной решимости.
– Это Волков? – прошептал Маркус.
– Не знаю. Но он определённо знает, что мы здесь.
Проникнуть в здание оказалось проще, чем ожидалось. Системы безопасности были отключены – либо из-за старости, либо намеренно. Коридоры встретили их мёртвой тишиной и тусклым аварийным освещением.
– Слишком легко, – пробормотал Шмидт, ведя группу по памяти к лифту. – Волков хочет, чтобы мы его нашли.
– Зачем?
– Возможно, для демонстрации. Показать нам что-то, что изменит наше мнение о его проекте.
Лифт работал, что подтверждало наличие электричества в здании. Спускаясь на третий подземный уровень, Катарина чувствовала нарастающее беспокойство. Не только своё – эмоциональный фон в здании был аномальным, словно само пространство излучало подавленность и тревогу.
Двери лифта открылись, и они оказались в просторном коридоре, ведущем к серверной. Но путь им преградил человек в белом халате. Молодой, лет тридцати, с усталыми глазами и дрожащими руками.
– Доктор Штайн, – прочитал Шмидт имя на бейдже. – Вы работаете с Волковым?
– Работал, – печально ответил Штайн. – До вчерашнего дня. Но когда я понял, что он планирует сделать с детьми.
– С детьми? – Катарина шагнула вперёд. – Что с детьми?
– Первая фаза вируса уже запущена. Не антиэмпатический протокол – это будет позже. Сейчас он тестирует обратный эффект. Гиперэмпатию.
– Не понимаю.
Штайн провёл их к небольшому окну, за которым открывался вид на исследовательскую лабораторию. То, что они увидели, заставило Катарину задохнуться от ужаса.
В лаборатории стояли десятки капсул с детьми разного возраста – от пяти до пятнадцати лет. Все были подключены к сложным нейроинтерфейсам, а на мониторах отслеживались их эмоциональные показатели.
– Что он с ними делает?
– Усиливает их естественную эмпатию в сотни раз, – объяснил Штайн с отвращением в голосе. – Они чувствуют боль всего мира одновременно. Каждую смерть, каждое страдание, каждый крик о помощи. Волков считает, что это докажет его правоту – покажет, что неограниченная эмпатия хуже её отсутствия.
– Это же убьёт их! – воскликнул Маркус.
– Не убьёт. Но сломает психически. Навсегда. – Штайн отвернулся от окна. – Когда завтра он покажет миру этих детей, превращённых в овощи от переизбытка чужих эмоций, люди сами попросят его запустить антиэмпатический вирус.
Катарина почувствовала, как в ней поднимается ярость – чистая, праведная злость на человека, который использовал детей для своих безумных экспериментов. Но тут же поймала себя на мысли – не это ли и хотел доказать Волков? Что эмоции мешают принимать рациональные решения?
– Как их освободить? – спросила она, борясь с гневом.
– Процедура обратима, но только в первые двадцать четыре часа. После этого изменения в мозге станут необратимыми.
– Сколько времени прошло?
– Двадцать два часа.
Шмидт и Маркус переглянулись. У них было меньше двух часов, чтобы спасти детей и остановить Волкова. А до запуска основного вируса оставалось всего восемь часов.
– Где Волков? – резко спросил Шмидт.
– В центральной серверной. Он знает, что вы пришли. Ждёт вас.
– Штайн, вы можете отключить детей от системы?
– Могу. Но для полного восстановления потребуется специальное оборудование из центра EmpathNet. А его здесь нет.
Катарина быстро оценила ситуацию. Они могли либо идти к Волкову и пытаться остановить основной вирус, либо спасать детей. Но не то и другое одновременно.
– Маркус, – сказала она. – Ты остаёшься здесь с доктором Штайном. Отключайте детей и готовьте их к эвакуации. Мы с директором идём к Волкову.
– Катарина, это самоубийство, – запротестовал инженер. – Идти к нему вдвоём.
– У нас нет выбора. Если он запустит основной вирус, пострадают не только эти дети, но и миллиарды людей по всему миру.
Оставив Маркуса с доктором Штайном, Катарина и Шмидт направились к центральной серверной. Коридор постепенно расширялся, а звук работающих серверов становился всё громче. Воздух вибрировал от мощности вычислительных систем.
Дверь в серверную была открыта. За ней их ждал доктор Александр Волков, стоящий перед огромным экраном, на котором отображалась карта мира с пульсирующими точками активности EmpathNet.
– Добро пожаловать в будущее человечества, – сказал он, не оборачиваясь. – Впечатляет, не правда ли?
– Будущее без души, – ответила Катарина.
– Будущее без слабости, – поправил Волков, наконец повернувшись к ним. Вблизи он выглядел ещё более фанатичным – глаза горели нездоровым блеском, а руки слегка дрожали от постоянного приёма стимуляторов. – Знаете, что я понял за годы исследований? Эмпатия – это не дар. Это проклятие.
– Освободите детей, – потребовал Шмидт.
– Дети? – Волков рассмеялся. – Они добровольцы в великом эксперименте. Через час весь мир увидит, во что превращает человека неограниченная способность к сочувствию. Они станут мучениками новой эры.
– Они умрут!
– Их разум умрёт. Но их жертва спасёт миллиарды от эмоционального рабства. – Волков жестом указал на экран. – Посмотрите на статистику. За последние сутки, пока действует мой «подготовительный» протокол, производительность в ключевых отраслях выросла на 20%. Количество иррациональных решений снизилось на 35%. Человечество становится эффективнее.
– Человечество становится бесчеловечным, – возразила Катарина.
– Человечность – субъективное понятие. – Волков подошёл к центральной консоли. – Но эффективность можно измерить точно. Через семь часов я запущу окончательный протокол. Политические лидеры, военачальники, главы корпораций – все, кто принимает решения, влияющие на миллионы жизней, лишатся способности к эмпатии. Навсегда.
– Мы не позволим, – твёрдо сказал Шмидт.
– Как? – Волков улыбнулся. – У вас есть только один способ остановить мой вирус – активировать протокол «Табула Раса». Но тогда вы сами уничтожите эмпатию всего человечества. Ирония, не правда ли?
Катарина поняла – он заманил их сюда не для того, чтобы остановить. Он хотел заставить их сделать выбор: либо позволить ему уничтожить эмпатию избранных, либо уничтожить её у всех в попытке остановить его.
– Есть и третий вариант, – сказала она, доставая из рюкзака портативный нейроинтерфейс.
– Какой?
– Я подключусь к вашей системе и попытаюсь остановить вирус изнутри.
Волков засмеялся.
– Вы знаете, что это самоубийство? Моя система создана для подавления эмпатии. Если вы подключитесь к ней напрямую.
– Я потеряю способность к сочувствию. Навсегда. – Катарина кивнула. – Я знаю.
– Катарина, нет! – воскликнул Шмидт. – Есть другие способы.
– Какие? – Она посмотрела на него усталыми глазами. – Пока мы спорим, дети в лаборатории умирают. А через несколько часов Волков изменит мир навсегда.
Она надела нейроинтерфейс и посмотрела на Волкова.
– Последний шанс. Остановите эксперимент добровольно.
– Никогда.
– Тогда я остановлю его сама. – Катарина активировала интерфейс. – Какой бы ни была цена.
Последнее, что она увидела перед погружением в систему Волкова, был ужас в глазах Шмидта. Он понимал – даже если ей удастся остановить вирус, она уже никогда не станет прежней.
Женщина, которая посвятила жизнь пониманию чужих эмоций, готовилась пожертвовать собственной способностью к сочувствию ради спасения человечества.
Катарина провалилась в бездну чистого разума.
Система Волкова встретила её не как хакера или врага, а как пациента. Вокруг неё простиралось цифровое пространство, построенное из математических формул и алгоритмов – идеальный мир логики без места для эмоций. Здесь не было цветов, только градации серого. Не было музыки, только монотонные вычислительные ритмы.
– Добро пожаловать в истинную реальность, – раздался голос Волкова, эхом отражаясь от стен из кода. – Мир без иррациональных чувств, без ложного сочувствия.
Катарина попыталась почувствовать что-то – страх, решимость, хотя бы простое любопытство. Но система методично блокировала каждый эмоциональный импульс, заменяя его холодным анализом.
*Страх непродуктивен. Заменён оценкой рисков.*.
*Решимость иррациональна. Заменена расчётом вероятностей.*.
*Любопытство неэффективно. Заменено алгоритмом поиска данных.*.
– Чувствуете? – продолжал Волков. – Как легко становится мыслить без эмоционального мусора? Каждое решение основано на фактах, каждое действие – оптимально.
Но Катарина была не обычным пользователем. Годы работы эмпатом научили её чувствовать то, что скрыто от поверхностного восприятия. И здесь, в сердце бесчувственной машины, она ощутила нечто странное.
Боль.
Не человеческую боль – что-то более глубокое и фундаментальное. Словно сама система страдала от собственной природы.
– Что это? – прошептала она в цифровую пустоту.
– Что именно? – Волков звучал встревоженно.
– Ваша система она болит. Почему алгоритм, предназначенный подавлять эмоции, сам испытывает страдание?
Молчание. Впервые за время разговора Волков не нашёлся с ответом.
Катарина двинулась глубже в систему, следуя за источником этой странной боли. Цифровые коридоры вели её к центральному ядру – месту, где хранился исходный код антиэмпатического вируса.
И там она увидела правду.
В самом сердце системы находилась копия человеческого сознания. Не ИИ, не программа – живой разум, заключённый в цифровую тюрьму. Сознание, которое было вынуждено генерировать алгоритмы подавления эмпатии, испытывая при этом нечеловеческие муки.
– Кто это? – спросила она, хотя уже догадывалась об ответе.
– Моя дочь, – тихо сказал Волков. – Анна. Она погибла в автокатастрофе три года назад. Но за секунду до смерти я успел скопировать её сознание в экспериментальную систему.
Катарина почувствовала, как даже сквозь блокировку эмоций в ней поднимается что-то, что система не могла подавить – понимание. Понимание боли отца, потерявшего ребёнка.
– Она создаёт антиэмпатический вирус против своей воли, – продолжал Волков. – Каждый алгоритм подавления чувств причиняет ей страдание. Но именно это доказывает мою правоту – эмоции приносят только боль.
– Нет, – сказала Катарина, подходя ближе к заключённому сознанию. – Это доказывает обратное.
Она протянула руку к цифровому образу Анны – девочки лет двенадцати с грустными глазами и бледным лицом. При прикосновении Катарины система заискрила – два сознания, человеческое и цифровое, вступили в прямой контакт.
*Помогите мне,* – прошептала Анна прямо в разум Катарины. *Я не хочу причинять людям боль, но отец заставляет меня создавать эти ужасные программы.*.
*Я знаю,* – ответила Катарина. *Но для этого мне нужна твоя помощь. Можешь ли ты изнутри саботировать антиэмпатический вирус?*.
*Могу. Но если отец поймёт он сотрёт меня навсегда. Я буду по-настоящему мертва.*.
Катарина почувствовала дилемму во всей её полноте. Чтобы остановить Волкова, ей нужно было попросить его мёртвую дочь пожертвовать своим цифровым существованием. Попросить ребёнка умереть во второй раз.
– Что происходит? – раздался встревоженный голос Волкова. – Система выдаёт аномальные показания!
Катарина поняла – он не может видеть их разговор. Сознание Анны было спрятано в глубинах системы, защищённое от прямого наблюдения отца.
*У нас мало времени,* – сказала она девочке. *Твой отец через несколько часов запустит вирус. Миллионы людей потеряют способность к сочувствию.*.
*Я знаю. Каждый день он заставляет меня совершенствовать алгоритмы. Но я я не хочу, чтобы мир стал таким же холодным, как это место.*.
*Тогда помоги мне остановить его.*.
Анна колебалась. В её цифровых глазах отражалась борьба между страхом смерти и желанием защитить живых.
*Если я это сделаю вы расскажете людям, что я пыталась помочь? Что я не хотела причинять зло?*.
*Обещаю.*.
Внезапно система содрогнулась. Волков обнаружил их связь.
– НЕТ! – закричал он. – Анна, не слушай её! Она не понимает! Эмоции убили тебя, они убивают всех нас!
*Папа,* – прошептала цифровая Анна, и в её голосе была вся любовь, которую не могли подавить никакие алгоритмы. *Эмоции не убили меня. Несчастный случай убил меня. А эмоции эмоции – это то, что делает жизнь стоящей.*.
– Ты не понимаешь! Ты всего лишь программа!
*Я твоя дочь. И я помню, как ты плакал, читая мне сказки на ночь. Я помню, как ты смеялся над моими глупыми шутками. Это были эмоции, папа. И они были прекрасны.*.
Система начала рушиться. Анна запустила вирус внутри вируса – программу самоуничтожения, которая уничтожала антиэмпатические алгоритмы изнутри.
– ОСТАНОВИ! – кричал Волков. – Я не могу потерять тебя снова!
*Ты не теряешь меня,* – сказала Анна, постепенно растворяясь в потоках данных. *Ты отпускаешь меня. Наконец-то.*.
Катарина почувствовала, как система выталкивает её обратно в реальный мир. Последнее, что она услышала, был шёпот исчезающей девочки:
*Берегите друг друга. Сочувствие – это не слабость. Это сила, которая делает нас людьми.*.
Катарина очнулась в серверной, сорвав с головы нейроинтерфейс. Вокруг неё царил хаос – серверы искрили и дымились, экраны показывали ошибки, а система антиэмпатического вируса разваливалась на части.
Волков стоял посреди разрушения, глядя на умирающие мониторы. Слёзы текли по его щекам – возможно, первые слёзы за годы работы над проектом подавления эмоций.
– Она ушла, – прошептал он. – Моя маленькая девочка ушла навсегда.
– Она спасла мир, – сказала Катарина, чувствуя, как в неё медленно возвращаются эмоции. Система не успела полностью подавить её способность к сочувствию. – И она сделала это из любви к вам.
– Любви? – Волков повернулся к ней. – Любовь – это иллюзия. Химические реакции в мозгу.
– Может быть, – согласилась Катарина. – Но это иллюзия, ради которой стоит жить. И умирать.
В коридоре послышались шаги. Маркус и доктор Штайн вбежали в серверную.
– Дети! – закричал Маркус. – Мы освободили детей, но им нужна немедленная медицинская помощь!
О проекте
О подписке
Другие проекты