«Милостью Божьей, в 1380 году от Рождества Христова, на поле Куликовом, на реке Непрядве, что впадает в Дон великий, святое воинство под предводительством великого князя московского Дмитрия Ивановича разбило татарское войско узурпатора ханской власти темника Мамая. Победа великого князя Дмитрия Ивановича Московского, с тех пор прозванного Донским, стала первой великой победой русских над погаными. Пришло отмщение после полутора веков унижений и рабства. Эту победу, как манну небесную, ждали все русские люди. Теперь-то они поняли: Бог услышал их молитвы, Он с ними. А вскоре после Куликовской битвы молодой хан Тохтамыш добил презренного Мамая, и того, позорно бежавшего в Крым, лишили жизни хитрые генуэзцы и завладели его несметной казной.

Но Тохтамыш оказался непомерно зол и жесток, и неблагодарности его и предательству не было границ. Два года Москва не платила Орде дань, легкомысленно решив, что освободилась от ненавистного ига, и воцарившийся Тохтамыш решил воспользоваться этой причиной для опустошительного набега на Русь…»

Старый монах тяжело вздохнул и взглянул в узкое окошко монастырской библиотеки. Там была весна, носились стрижи, мелькая в отрезке синего неба, там пела и входила в свои права новая жизнь. Свою он уже прожил, знал старец, но как насыщенна была она, сколько она подарила ему счастья и горя, и всего давалось Господом через край. И каждый день он благодарил Бога за этот бесценный подарок.

Монах обмакнул перо в чернильницу и продолжал писать:

«В 1382 году от Рождества Христова вероломный хан Тохтамыш спешно двинул войска на север. Были предвестия тому нашествию: хвостатые звезды, подобно копиям, проносились по небу, устрашая людей, но те не вняли подсказкам Господа. И вот, пришел Тохтамыш проклятый, огнем и мечом пронесся по русским землям и подошел к Нижнему Новгороду. Князь Нижегородский и Суздальский Дмитрий Константинович, опасаясь за свой удел, решил уйти от грозящего ему погрома. Он дал хану Тохтамышу в услужение двух своих сыновей – Василия по прозвищу Кирдяпа и Семёна и сказал хану: «Располагай ими», – и оба княжича в сопровождении татар устремились к стольной Москве. Никто не мог и подумать, какое вероломство несли в своем сердце два нижегородца. В страшных предателей русской земли и веры христианской, по воле Тохтамыша, готовы были обратиться Василий Кирдяпа и брат его Семён, подлыми иудами готовы были стать они…»

Даже старые монахи когда-то были мальчишками и во время частых войн помогали отцам и старшим братьям, таскали камни и хворост на крепостные стены и с ужасом смотрели из-за бойниц на черное подступающее вражье войско. Оторвавшись от пергамента, об этом вспоминал сейчас старый монах, о тех днях и часах, и в глазах его уже вспыхивали отблески близких пожарищ…

И вновь он взялся за перо:

«Дмитрия Ивановича в столице не было – он спешно собирал войска по всему великому княжеству. Кирдяпа и Семён первыми подошли к стенам Москвы и лукаво говорили москвичам: «Откройте ворота, хан не причинит вам беды! Он – добрый господин ваш, а разве господин станет без причины наказывать верных слуг своих?» И москвичи, недолго раздумывая, открыли ворота – и черная рать хлынула в город. И началась многодневная резня. И такие пожары заполыхали, что даже кремль, недавно построенный Дмитрием Ивановичем, не выдержал и треснул от жара. Злой Тохтамыш изрубил десятки тысяч русских людей и десятки тысяч молодых мужчин и женщин увел в плен. И когда Дмитрий Иванович вернулся с ратью и встал на холме, готовый броситься в битву и погибнуть, было поздно. Москва и вся округа превратилась в одно кладбище и догорающее кострище, и смрад от сгоревших людских тел и туш животных стоял на многие версты вокруг.

«Почему так происходит, отец? – спросил у великого князя его старший сын Василий десяти лет от роду, сидевший на коне рядом. – Отчего Господь допускает такое? Не должен ли он оберегать нас, христиан, за веру нашу?»

И тогда Дмитрий Иванович ответил сыну:

«Господь сказал Апостолам: без воли Моей ни единый волос не упадет с головы вашей. Все по воле Божьей – все жертвы. Предки наши, увидевшие Батыева черные полчища под стенами своих городов, плакали и говорили: «Это плата за грехи наши!» Много воевали князья друг с другом, много пролили русской крови, оттого и пили теперь сами кровавую чашу. Грешен, и я воевал с братьями моими. Но только ради одного – защитить Москву, как мне завещал отец, и объединить разрозненную Русскую землю. Объединить в великое русское государство. Иначе не выстоять нам против ордынцев – Богом клянусь. – Он положил руку на плечо сыну: – И такую плату будем платить, какую Господь и судьба от нас потребуют».

И вскоре судьба эту плату потребовала, – заканчивал отрывок летописи монах-чернец. – Хан Тохтамыш приказал Дмитрию Донскому прислать в Орду своего старшего сына Василия Дмитриевича в качестве заложника…»

Глава первая. Соколиная охота

1

По остывшей осенней степи ехали всадники. За их спинами медленно клонилось к далекому горизонту вечернее солнце. Золотисто-алый свет щедро расплескался по высокой желтой траве и густым косам белого ковыля. Запах трав одурманивал и пьянил. Из-под копыт лошадей то и дело вспархивали перепелки, опрометью вылетали перепуганные зайцы. Живностью полнилась вся округа. Это была бескрайняя страна Дешт-и-Кипчак – Половецкая степь, улус Джучи. Полтора века назад ее завоевали монголы и другие племена, которых они прихватили на дорогах войны и потащили за собой, на запад, к последнему морю. И теперь обосновались тут, в благословенном краю, где обрели воистину земной рай. Далеко на юге от этих мест шумел волнами Каспий, совсем рядом на западе веером рек и речушек входила в него Волга и ее главный приток Ахтуба, на берегах которой и выросла новая столица монголо-татар – Сарай-Берке. Монголы со всей страстью степняков любили такие вот просторы, и старший сын Чингисхана – Джучи, от любимой жены Борте, получил во владения эту великую страну, простиравшуюся от Понта Эвксинского – Черного моря – и Каспия до грозного Камня – Уральских гор, и еще далее, почти до самого Байкала, недалеко от южных берегов которого когда-то и родился великий покоритель мира – Тимучин, позже объединивший свои племена, завоевавший полмира и создавший невиданную прежде империю на просторах Евразии.

Всадников было десятка два, несомненно, это были воины, все при мечах и луках, но сейчас не битва с неприятелем занимала их помыслы. У двух из них на поднятых горизонтально руках в грубых кожаных перчатках сидели соколы с клобучками на головах. По степи ехали охотники! Все они одеждой и лицами выдавали свою принадлежность к монголо-татарскому народу, хозяину этих земель, кроме трех всадников славянской наружности – воина при длинном варяжском мече, в плотном кафтане, препоясанном широким кушаком, и двух отроков. Обоим было лет по двенадцать. Один совсем золотоволосый, другой заметно темнее. Оба в кафтанах византийского покроя, с широкими рукавами, в легких шапках-четырехклинках. Богатырь ехал на гнедом скакуне, светловолосый отрок на белоснежном, темноволосый на рыжем.

Вперед выехал татарин в дорогом расписном халате, при луке и кривом мече. По всему – командир отряда. Потянул носом пронзительно свежее и упоительно душистое благоухание, хитро прищурил и без того узкие глаза:

– Какой воздух, а, княжич? Воздух степи! Чуешь?

– Чую, – скупо ответил светловолосый мальчишка.

Но это было только начало. Степняк многозначительно продолжал:

– Такого воздуха в ваших городах и лесах нет. Там болотом пахнет, особенно в Московии вашей, гнилью тянет отовсюду. Да удушливой духотой ваших изб. Даже в княжеских хоромах, где я бывал не раз, воздух сперт. А уж каков запах в храмах ваших, не вдохнуть не выдохнуть, хоть ножом его режь. Помню, въехал я на своем коне в один храм, так чуть не издох на месте. Точно петлю на шею накинули, и все тянули и тянули! – весело и откровенно рассмеялся он.

Белокурый юноша нахмурился – не ответил.

– А мы привычные, – ответил за него воин с варяжским мечом. – Нам запах церквей наших, что Божья благодать. А вот на коне въезжать в храм – грех. Бог-то он все видит. Особливо тех, кто оскорбляет его.

– Нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммеда, пророка его, – свысока и зло бросил степняк.

– Ну, у нас на то свое мнение имеется, – упрямо проворчал воин. – Кажется, ваш хан позволяет всякому народу молиться его богу, или не так, Курчум-мурза?

– Так-так, – недобро кивнул степняк. – Да продлит Аллах дни его! Следите за княжичем, – вполоборота бросил он своим. – Слышишь, Карим-бек? Махмуд? – черкнул он узкими глазами по своим людям. – Я пока по степи полетаю! – Хлестко подстегнул коня, да и впрямь полетел вперед, вот-вот, и поднимется степняк над белым ковылем и желтой травой.

Но разговор о городах тронул белокурого мальчишку за живое.

– Слышь, Митька? – негромко заговорил светловолосый.

Он обращался к своему ровеснику.

– Ну? – задумчиво отозвался тот.

– Закрываю глаза, и предо мной родной город встает. Сон был недавно такой. С белыми крепостными стенами да башнями, и купола церквей сверкают на солнце, синие да золотые. Ворота открываются, а там люд знакомый, шапки вверх бросают, встречают, значит, и звон колоколов так переливается, такими перезвонами, что голова кругом идет. И мы с отцом въезжаем в город, и звон колокольный, он все сильнее и сильнее, сердце аж замирает…

– Мне тоже такие сны все время снятся, – живо отозвался второй отрок. – Я их потом вспоминаю. Только зажмуриться надо покрепче.

– Вот так с закрытыми глазами и ходите, добры молодцы, любуйтесь снами, да только лбы не расшибите, – встрял в разговор взрослый воин, но в голосе его звучала великая забота о юных спутниках. – Вам зоркими надо быть, как орликам, что кружат над землей и всякую мышь с высоты видят.

– А мы не с тобой говорим, Добрыня, – строго осек его светловолосый. – Сечешь?

– Секу. Прости меня, княжич. Да я это к тому, чтобы вы оба сердце не рвали себе понапрасну. Не травили чтобы душу. О вас же обоих беспокоюсь. О тебе, Василий, в первую очередь. Ты родине своей во здравии и бодрости духа надобен.

– А так ли надобен, коли отдала она меня? – с горькой обидой возразил отрок. – Коли выбросила, как щенка? Прям к поганым в котел, чтоб сварился я тут заживо.

– Знаю, кто напел тебе эти слова. Нянька твоя, Матрена, – богатырь перевел дух. – Уж поверь мне, княжич, ты больше других ей нужен, земле своей родной. Где бы ты ни был. Просто поверь мне на слово. Нужен, и все тут.

Темноволосый отрок, ведя рыжего коня, тяжко вздохнул.

– А я батюшку вижу и матушку, когда живы они были еще, – заговорил он. – Как улыбались нам, как смеялись, как хорошо нам было. Жили-то как у Христа за пазухой, так батюшка всегда говорил. Лучшей доли и не надобно. Пока тьмой небо не заволокло, пока гром небесный не потряс землю, пока Господь не отказался внимать молитвам нашим, – голос его дрогнул. – И так он говорил тоже.

У него даже слезы на глаза навернулись. И невольно заблестели глаза у его светловолосого друга.

– Да что ж вы меня мучаете, отроки? – теперь уже с досадой вздохнул суровый воин. – Мало ли какие кому Господь испытания назначил – наше дело терпеть и ждать. Живы – уже хорошо. Еще пара-тройка лет, и вы сами воинами станете. Не позорьте напрасными слезами отцов своих.

– Нет у меня отца, – сказал, как отрезал, Митька.

– Есть у тебя отец, есть память о нем, – разозлился богатырь. – Я с ним на Дону был, на Непрядве, на Куликовом поле вместе сражался с мамаевыми коршунами. Погиб он, да, в Передовом полку погиб, отца Василия грудью заслоняя, Русь заслоняя от поганых, и потому память о нем должна всегда жить в твоем сердце. И не вздумай реветь – не смей! Вон, поглядите оба вокруг, степь раздольная. Прав басурманин: не так уж она и плоха. Не темница по крайней мере. И не плаха с топором окровавленным рядом. А тут еще и охота соколиная. Потеха царская, – он обернулся к другому отроку: – Помнишь, Василий, чему тебя отец учил перед отъездом своим?

– Чему? – дрогнувшим голосом спросил светловолосый отрок.

– А тому, чтобы времени ты зря не терял – учился каждой премудрости татарской. Ты и так уже многое умеешь – и мечом владеешь хорошо, сам тебя натаскивал, из лука стреляешь тоже отменно. Но и у поганых есть чему поучиться. Они и наездники хоть куда, и саблей своей кривой, будь она проклята, машут за будь здоров. А как из лука стреляют, да на скаку, хошь налево, хошь направо, а хошь и за спину, нам до такого искусства еще дожить надобно. Вот и учись этим наукам, коли других-то нет. Закону Божьему и грамоте тебя в Москве премудрый монах Епифаний наставлял. Тут – иная наука. А когда срок придет, будешь лучше других знать, кто перед тобой, что от него ждать и как с ним быть.

– Может, мне ради осторожности еще в магометанство податься, чтобы не зарезали ненароком? – с досадой бросил светлокудрый юнец, которому и без того было тошно. – Так ты скажи: подамся! – он оглянулся назад: – Эй, Ахмат!

– Да, княжич? – отозвался пожилой татарский охотник, рядом с которым и ехали двое степняков-молодцов в широко препоясанных халатах, державшие на руках хищных птиц.

Светлокудрый княжич, проглотив слезы, через силу изменил тон, собрался духом:

– До Гусиного озера сколько еще?

– Недалеко уже, княжич. Пол йигача^[1] пути.

– Гуси там живут, оттого оно гусиным зовется?

– Не живут они там – это их временное кочевье перед дальней дорогой на юг. Они там стаи собирают, готовятся к отбытию. А мы их там и караулим. Другого такого озера тут рядом нет. Оно их и кормит и поит.

Княжич поравнялся со старым умудренным опытом степняком.

– А скажи мне, какая птица самая сильная в охоте? Орел?

2 3 4

...

Премиум

(1 оценка)