Каким-то образом мне вот так вдруг удалось отвязаться ото всех столбов, к которым успевает привязать себя человеческая личность с момента рождения. Понял, что только я сам являюсь необходимым и достаточным компонентом своего гармоничного состояния, субъективно трактуемого как счастье и не зависящего от того, что происходит во внешнем окружении.

Я чувствовал изменения, произошедшие со мной, и в то же время разумом понимал, что они абсурдны с точки зрения любого вменяемого человека. Ведь им для счастья нужен повод, внешняя причина, в которой они будут пытаться разглядеть себя, не понимая, что все это совершенно необязательно. Зачем пользоваться батарейкой для фонарика, если Братская ГЭС стоит у тебя под окном и дом электрифицирован на стадии строительства. Это же просто нелепо.

Только не подумайте, что я потерял способность мыслить и анализировать. С этим все было в порядке, так что разум занимался привычным для себя делом: попытался понять, что произошло с моими чувствами и ощущениями. Может, мне просто что-то вкололи, какой-то долгоиграющий наркотик, вызывающий эйфорию? Или какое-то производное скополамина, которым пользуются военные для внедрения ложной экранной памяти. Да, мысли никуда не делись, они по-прежнему привычно роились в моей голове. Хотя роились – не вполне подходящее слово. Что-то все же изменилось. Мыслей было, как обычно, очень много, но теперь их движения скорее напоминали льдины на вскрывшемся Енисее. Да, их было много, они наталкивались друг на друга, подминая под себя цепочки размышлений и раскалываясь на фрагменты, но все это стало каким-то более плавным, а сам я, вечный обитатель фарватера, теперь переместился на берег и наблюдал величественное проплывание мыслей в моей голове как бы со стороны.

Похоже, есть только один способ проверить, что со мной произошло, если это состояние пройдет, значит, оно индуцировано какой-то химией, и, может, меня даже попытаются подсадить на какой-нибудь новый наркотик, но я подумаю об этом позже, когда выяснится, в чем дело.

Я ходил счастливым целый день, и хотя мое состояние счастья стало не настолько ярким, как при пробуждении, оно как бы закрепилось и зацементировалось во мне. Чувствовал абсолютную устойчивость своего состояния. Потом мое внимание постепенно стало распространяться и на окружающий мир. Я ходил по улицам и наслаждался наблюдением за окружающим миром и за собой. Не могу сказать, что чувства замкнулись на мне самом, и я перестал сопереживать другим людям. Но моя психика будто выстроилась каким-то новым способом, при котором она не травмировалась при контакте с чужим горем или со своими собственными неудачами. Пожалуй, это можно сравнить с выстраиванием рациональных углов бронирования на танке, при котором снаряд рикошетит от поверхности, не причиняя значительного вреда, несмотря на огромную кинетическую энергию. Только в моем случае под рациональными углами пересобралась вся психическая оболочка моей личности. Например, вместо чувства горечи и собственной неполноценности я почувствовал глубокую благодарность ко всем женщинам, которые когда-либо отвергли меня.

Сосредоточив внимание на этом моменте, я даже понял, что могу в общих чертах сформулировать за что именно: за то, что они оказались честнее и мужественнее меня на тот момент времени; за то, что помогали мне увидеть и осознать мои слабые места, помогали стать лучше и сильнее. А главное, я в полной мере осознал, что для любви и счастья не нужны условия. И это было настолько ярко и очевидно, что я рассмеялся. Ну действительно. Разве ребенок, который ест мороженое, менее счастлив, чем миллиардер, который может купить все, но получает от траты своих денег лишь слабую тень от того наслаждения, которое испытывает ребенок от мороженого или конфеты, или от того, что мама погладила по голове. Иллюзия того, что счастливым меня сделает что-то конкретное и одно больше не довлела надо мной.

Сейчас я в полной мере ощущал бесконечное множество путей для счастья, доступных лично мне и прямо сейчас. На работу, естественно, не пошел, т. к. это действие не отвечало внутренним потребностям моей души на текущий момент. То есть можно было бы попробовать искусственно повысить внутренний уровень тревожности и стресса в организме, но я почему-то был уверен, что это не сработает. А тратить время на пустые разговоры и действия в моем нынешним состоянии было бы совершенно неинтересно, а значит, необоснованно.

Анализируя свое состояние, я пришел к выводу, что стал иначе слышать людей. Стал понимать не внешнюю сторону произносимых ими слов и фраз и внутренний смысл того, что они пытались донести. Подобно тому как человек незнакомый, с английской морской лексикой, услышав команду «allhandsup!!», просто поднимет руки, а если рожден в России, то еще и промотает в голове какие-нибудь неприятные ассоциации с нацистами, поймавшими партизан и ведущими их на расстрел. В действительности, эта команда – просьба о помощи, точнее, даже приказ о необходимости присутствия всех, имеющих руки на палубе из-за наличия срочной работы всему экипажу. Так и я, слыша человеческие жалобы на жизнь, ругань, или обычную болтовню ни о чем, стал понимать внутренний смысл разговоров, содержащих просьбы о помощи, благие пожелания, страхи за будущее, нежелание жить. Я сам удивился, вдруг осознав, что половина московских ламберсексуалов, бодро подруливающих к барбершопам на гироскутерах, моноколесах и электросамокатах, тайно мечтают застрелиться от бессмысленности своего существования на балконе облезлой хрущевки, чтобы не смотреть на комнату, которую так и не удалось превратить в лакшери лофт успешного стартапера, поднявшегося на арбитраже крипты.

Были и обратные истории, когда внешне мрачные и тяжелые разговоры на самом деле сияли внутренней правдой и ранее незаметными для меня связями и смыслом, которые еще больше наполняли меня внутренней радостью.

В целом, пока все протекало очень благополучно для меня. Я позвонил на работу и взял отпуск за свой счет на две недели. Мне нужно было адаптироваться к своему новому состоянию, т. к. некоторые его недостатки начали проявляться еще в мой первый день счастья. Первая сложность заключалась в том, что мне ничего не хотелось. Я был полностью удовлетворен своим положением на всех уровнях пирамиды Маслоу. Точнее, даже не так, меня вполне устраивала и перевернутая пирамида, то есть я был удовлетворен не только сытостью, но и голодом, не только безопасностью, но и столкновением с возможной опасностью, не только богатством, но и нищетой. Я был вполне удовлетворен даже всем множеством своих жизненных коллизий и даже легкой тоской по прошлой дисгармонии. В этой ситуации, мой разум, утратив свое доминирующее положение в системе управления, переключился на один из немногих оставшихся в его распоряжении видов деятельности – чисто теоретические изыскания в области обоснования моего существования на Земле. Если у меня теперь все есть, то тогда зачем я? Этот вопрос меня не мучил, а скорее, представал в формате занятого парадокса, загадки, которая служила своего рода якорем, удерживающим меня от полного мотивационного разобщения с миром людей. Вопрос «зачем я» люди обычно задают, когда попадают в условия относительного комфорта с хотя бы частично заполненными уровнями потребностей пирамиды Маслоу. В остальном моя жизнь превратилась в чистое наслаждение состоянием «быть здесь и сейчас». Было совершенно невозможно делать что-либо социально полезное в таком состоянии счастья, и я начал понимать, что именно лежит в основе способности людей создавать объекты материального мира. Как же прав был Лев Николаевич, сказав, что ему не хватает для создания нового романа энергии заблуждения. Все верно, миром движет иллюзия неудовлетворенности, иллюзия недостаточности.

Разумеется, мысль о том, что тело мое скоро погибнет при таком раскладе, нисколько меня не печалила. Чтобы лучше изучить себя, я начал заниматься тем, что мне давно хотелось и на что постоянно не хватало времени, но все это было как бы между прочим.

Я мог целый день бродить по городу или наслаждаться ничегонеделанием, сидя на лавке в каком-нибудь дворе, и наблюдать за играми детей на площадке, бездомными собаками или просто каплями дождя. Мне понравилось гулять в центре Москвы. И только потом стало понятно, почему именно здесь. На тот момент времени мне даже не приходило в голову, что окружающие тоже стали относиться ко мне иначе.

Через три дня после своего нового рождения я опять пошел на прогулку по Тверской, останавливаясь, чтобы рассмотреть каменные завитушки и скульптурные композиции на домах. Мне понравилось сидеть на краю фонтана у памятника Пушкину. Потом я просто долго стоял перед памятником, пытаясь почувствовать, как жил этот человек и как он накопил такой мощный потенциал неудовлетворенности? Через некоторое время я очнулся от своих мыслей и почувствовал, что за моей спиной кто-то стоит. Человек прошел немного вперед и встал рядом со мной плечом к плечу.

Я чуть не подпрыгнул, когда оказалось, что незнакомец – давешний инженер-осчастливливатель из бара.

Он старательно изобразил удивление на лице, будто оказался здесь совершенно случайно, и моя персона нисколько его не заботила. Псевдоинженер был в том же костюме, но без шляпы и с длинным зонтом-тростью в руках. Спокойно осматривая памятник, псевдоинженер, судя по легкой полуулыбке на лице, предавался каким-то приятным для себя воспоминаниям.

– Между прочим, вы совершенно правы, считая, что погибнете от своего ничегонеделания. И да, вы правы, Александр Сергеевич мучился и тяготился от чудовищной внутренней неудовлетворенности. Но знаете, сумел найти изящный выход из этой ситуации, известный, впрочем, любому монаху любой конфессии. Он мастерски научился владеть своим вниманием, сосредотачивая его на правильных мыслях и действиях. В ваше время такой навык обычно называют медитацией.

Внутри меня все оставалось спокойным, и я еще раз понял, какое это наслаждение – общаться с другим существом, не пытаясь понравиться или показаться умным, просто делиться своими мыслями.

– Про Пушкина – это явно какая-то байка, он не мог заниматься медитациями, если только вы не дали ему тоже чего-нибудь выпить.

– Во-первых, предлагаю вернуться к общению на ты. Во-вторых, Иван, уверяю тебя, поить Пушкина не было никакой необходимости. Сам Саша описывал свой талант иначе, он говорил, что вдохновение – это умение привести себя в рабочее состояние. Суть от этого не меняется.

– Немного странно общаться на ты, когда я даже не знаю твоего имени. Про себя я называю вас инженером или Асмодейчиком.

–А вот это зря. Слова вовсе не так безобидны, как люди привыкли думать. Лучше не давать явлениям, которые ты не понимаешь, необдуманные имена, это может иметь очень негативные последствия.

– Так как тебя зовут на самом деле?

– Много как. В моей звездной системе меня называют именем из 84 букв, ты его не запомнишь. В большинстве миров я известен как Мархаб, Дхритараштра, Мефисто и даже Симеон.

– Тогда я буду называть тебя Мефисто. Чему ты улыбался, когда смотрел на памятник? Я подумал, что ты вспомнил о чем-то приятном.

– Так и есть. Я вспомнил, как открывали этот памятник. Достоевский тогда произнес такую прочувствованную речь, что мы все чуть не расплакались, а Тургенев так вообще сразу побежал к Федору Михайловичу, чтобы уж окончательно и бесповоротно помириться. Поверьте, нечасто памятники поэтам возводят на деньги, собранные у простых людей, а вот для Саши собрали. И совершенно заслуженно, по всем конам.

Мефисто замолчал на какое-то время, потом продолжил.

– Многие люди могут написать хорошие грустные стихи, но вот стихи, полные радости, если говорить о хороших стихах, – большая редкость. Их мало даже у Пушкина, а ведь он был настоящим пророком. Нынешним даже близко к нему не приблизиться. Саша с таких высот доставал правила жизни, что для вашего провинциального мира это можно расценивать как истинное чудо.

– А что, сейчас тоже есть пророки?

– Конечно. Пророки есть всегда. Это ведь не титул, а функция. И если бы никто эту функцию не выполнял, то ваш мир давно бы погиб… с вашей-то жаждой… приключений. Вот зачем, спрашивается, вы вздумали переставлять этот памятник? Мне больше нравилось, когда он смотрел в другую сторону, на Страстной монастырь, в этом был определенный символизм и глубокий смысл. А теперь поэту приходится вечно смотреть в свое прошлое, на Тверской бульвар, по которому маленький Саша гулял в детстве.

Было похоже, что Мефисто просто дурачится, т. к. с его лица не сползала лукавая усмешка. Мне веселиться вовсе не хотелось.

– У Пушкина и вправду много сильных мыслей. Можно даже назвать их пророческими, но в то же время мы, люди, очень аккуратно относимся к присвоению таких регалий. Я бы не стал называть Пушкина пророком, во всяком случае, не буквально.

– И напрасно. Я еще раз хочу подчеркнуть, что пророк – это вовсе не регалия в смысле некоего титула, это функция сотворения нового, которую могут осуществлять очень немногие люди, особенно в ваше время. Кто мысль божественную на Землю смог провести – тот и пророк. Никак иначе.

Впервые за время моего счастливого существования внутри шевельнулось какое-то чувство противостояния. Мне по какой-то причине не хотелось, чтобы он оказался прав, и в то же время я чувствовал азарт, связанный со спортивным интересом переспорить кого-нибудь. В моем поведении не было тяжелой мстительной жажды самоутвердиться. Скорее, я увидел в Мефисто достойного соперника, т. к. и сам любил поразмышлять на тему «роли личности в истории» в своей прежней жизни. Кажется, я нашел себе интересное развлечение на ближайшие пару дней.

– Ты просто играешь терминами, почтенный Мефисто. Совсем необязательно выдумывать из Пушкина какую-то хтоническую сущность, притаившуюся от начала мира, дабы излить в самый неподходящий момент всю правду на человеческое стадо. Тебе ведь знаком принцип бритвы Окама. Так вот, все твои мысли можно сформулировать гораздо проще, без мистики и пафоса. Просто за людьми талантливыми всегда стоит способность к сильным мыслям. В смысле, к таким мыслям, которые способны сами прокормить себя энергетически, сами прийти в жизнь, материализоваться и стать частью жизни, частью общества людей.

– Прокормить себя энергетически.

Мефисто будто пробовал эту фразу на вкус. Он заулыбался во весь свой рот.

– Неплохо, очень неплохо. Кажется, я в тебе не ошибся. И после этого ты упрекаешь меня в склонности к мистике. Вот уж действительно, эликсир счастья не делает людей более логичными.

– Кстати, об эликсире. Мефисто, в чем причина твоего появления. Мне вполне хватает логических способностей, чтобы понять, что ты здесь не просто случайно гулял, а я тебе зачем-то нужен. Ты же в курсе, что мне и без тебя хорошо, и без таких, как ты, если ты представляешь какую-то организацию.

– Да, знаю.

– Тогда почему ты просто не оставишь меня в покое? Найди себе какого-нибудь собеседника поважнее или поумнее, если это твой способ развлекаться, я простой человек.

Мефисто на несколько секунд явно задумался, будто пытаясь подыскать правильные слова.

– Скажем так, я и сообщество, которое я представляю, видим этот вопрос несколько иначе. В соответствии с нашим пониманием вопроса, не бывает простых людей и непростых. Превосходство одних людей над другими абсолютно иллюзорно. Каждый человек как кусочек мозаики в большом пазле. Он может не знать своего места, но оно есть и его кусочек картинки ничем не хуже и не лучше других. Без него вся картина сразу станет незаконченной, неполной и с большой непоправимой дыркой.

– Ну? А я-то вам зачем, мне нет дела до дырок и выпуклостей.

– На твоем месте я не стал бы так опрометчиво спешить с выводами. По нескольким причинам, о которых смогу рассказать тебе немного позже. Пока я просто прошу тебя очень серьезно относиться к своим словам и мыслям, т. к. они из-за твоего нового состояния имеют существенно больший вес в общем балансе, чем мысли обычного спящего человека. Сегодня я пришел поговорить с тобой о другом. Хотя там, в баре, ты сам попросил меня об эликсире счастья, вмешательство с моей стороны в твою жизнь было значительным. То есть я некоторым образом вмешался в положение твоего кусочка мозаики в общей картине мира. Это значит, что ты перестал выполнять свою функцию на том месте, где находился, и в то же время не начал выполнять новую функцию, которая соответствует твоему состоянию.

– То есть ты теперь хочешь меня припахать еще и к достижению каких-то своих целей? Напомни мне, если я ошибаюсь, но насколько я помню, никакого контракта кровью или там хотя бы устно мы на этот счет не подписывали, и я тебе ничего не должен.

– Да, не подписывали. Все верно. Но это не отменяет того факта, что наше совместное действие нарушило равновесие системы. Рисунок калейдоскопа изменился, но один кристаллик как бы завис в воздухе и пока не приземлился, не встроился в общий рисунок. В отличие от калейдоскопа, для мира такая ситуация довольно опасна. Поэтому я должен убедиться, что ты вполне совпадаешь со своим новым местом во вселенной.

– И в чем же, по-твоему, мое предназначение в этой мозаике?

– В этом заключается еще одна трудность нашей ситуации. Я не могу сказать тебе об этом, в некотором роде об этом вообще бессмысленно говорить. Могу лишь помочь тебе почувствовать, это допускается правилами.

– Ну раз должен, помогай, а я уже решу, мое это место или нет.

– Собственно, сегодня я только хотел поделиться с тобой мыслью одного умного человека, которую вспомнил на досуге: «Нет более жалкого и бессмысленного существа на Земле, чем женщина, которая забыла, как любить, и мужчина, который забыл, как мечтать».

– Вообще-то, это не один умный человек, а это моя фраза из студенческого дневника, который я вел на первом курсе в универе. Я тогда был влюблен и глуп.

– Всего хорошего. Еще увидимся.

Мое «постой» было обращено уже к пустому месту. Он вроде бы и не пропадал, а будто бы просто привиделся мне, т. к. его исчезновение не внесло в окружающую картину абсолютно никаких изменений. Дети с мамами продолжали кормить голубей. Голуби совершенно спокойно прохаживались по тому месту, где только что стоял человек. Точнее, не человек, а кто-то так убедительно изображающий из себя человека.

Пытаясь обдумать и прокрутить в голове только что состоявшийся разговор, я побрел в сторону Кремля. Дошел до Александровского сада. Конец марта, земля была еще холодной, но уже сухой, я уселся под одним из деревьев, прислонившись к стволу. Оставленная кем-то картонка, на которой я расположился, еще хранила тепло человека, примостившегося тут до меня.

Ну и странный этот Мефисто. То чопорным всезнайкой притворяется, а то вдруг в сентиментальные воспоминания ударяется из не такой уж далекой истории. Может, это просто дух какого-нибудь не в меру сентиментального масона, застрявшего между миром живых и мертвых? Какой-нибудь ловец душ из неудачно погрузившихся в мир оккультизма? Что-то уж больно часто он всяких масонов поминает. Взять хотя бы Пушкина.

Уголком глаз я уловил еле заметное движение, и Мефисто оказался в мгновение ока сидящим рядом со мной. Трава под ним оставалась не примятой, будто он совсем ничего не весил. Может, у меня все же галлюцинации, и я просто шизофреник?

– Извини, было срочное дело.

Мефисто бесцеремонно ущипнул меня, и на руке остался след в виде глубокого белого контура пятиконечной звезды.