Глава V
Нежданный гость

Панихиду по новопреставленному воину Алексею отслужили в Смоленске. Ближние храмы стояли в разорении. Возвращаясь в имение по расхлябанным весенним дорогам, Сашенька и Андрей Петрович почти не говорили. Разрушенный войною древний город производил тяжкое впечатление. Конечно, и здесь жизнь понемногу налаживалась, однако еще не скоро выгоревшие улицы обрастут новыми домами, а заросшие крапивой и ивановой травой пустыри долго еще будут напоминать о нашествии двунадесяти языков. Только могучие башни кремля упрямо стояли неколебимыми грозными часовыми, мол, многое мы вынесли и не пали, вынесем и нынешний разор.

Андрей Петрович нарушил молчание, лишь когда подъезжали к поместью.

– Я, Сашенька, думаю Никиту в столицу отправить. Хватит ему вольностей. Да и возрос он уже достаточно, чтобы достойное образование получить. Списался я тут кое с кем из наших – не все еще перемерли орлы екатерининские – хочу Никиту Андреевича в Лицей устроить.

Сашеньке, пребывавшей все последние дни в глубокой меланхолии, это решение отца показалось неожиданным. Хотя, если поразмыслить, определяться мальчику было уже пора.

– Не мал ли он еще, батюшка, для петербургской-то выучки?

– В самый раз. За зиму зело в науках поднаторел. В Городце-то тетенькин зять Пыльев Иван Игнатьевич, ты должна его помнить, уже профессор московский, ну вот, с Никитой занимался и весьма лестно его аттестует. Математика, география… С языками иностранными аз, грешный, его муштровал. История тож. Тетенька не всю библиотеку мужнину распродала – подспорье немалое. Так что, полагаю, вполне достоин наш Никита взыскать премудростей лицейских. Да и не один он в столицу отправится. С тобою.

– Со мной?! – тут уж Сашеньке довелось удивиться по-настоящему.

– Да-с, и не смейте мне, государыня Александра Андреевна, перечить. Живем бок о бок, а поговорить серьезно недосуг. Вот и дорогу всю молчком.

– Что это вы, батюшка? В имении забот невпроворот, только обживаться начали. Да и вы не молоды. Извините, что на это указываю, но ведь так и есть. И на какие такие средства вознамерились вы снарядить нашу экспедицию в Петербург? С хлеба на квас перебиваемся.

– Знаю. И что хлеб столичный весьма недешев, лучше тебя, дуры, понимаю. Потому еще в Городце с теткой твое Марией беседу имел, а третьего дня бумаги получил.

– О чем это вы?

– Говорю, так слушай. А то опять изругаю, а сего не желаю, ибо грех это. Покойная твоя матушка и тетка унаследовали в свое время шкатулку с драгоценностями – дар императрицы покойной деду их, как говорится, за заслуги перед Отечеством. Дар этот неделим, и по смерти матери твоей остался у Марии. Дочь ее, как тебе известно, умерла бездетной. Более наследников тетушка не имеет. Так что теперь ларец этот будет положен под хороший процент в банк. Уже, собственно, положен.

– И предполагается, что на эти средства мы будем существовать в Санкт-Петербурге?

– Вот именно.

– Но я не хочу уезжать из Красновидова! – Сашенька сгоряча привстала и тут же пребольно ударилась о потолок кареты, шлепнувшись на сидение со слезами досады на глазах, она снова упрямо воскликнула: – Не хочу!

– Знать мало стукнулась, – язвительно проворчал Андрей Петрович.

– Я, батюшка, уже не дитя малое, – не замечая отцовского сарказма, продолжала Александра. – Уж и под венцом стояла и вдовой сделалась, сын у меня, коли запамятовали. Негоже меня, как куклу, с места на место без спросу переставлять.

Бригадир тоже начал закипать.

– Отчего же без спросу? Вот, спрашиваю. Только, ежели ты такова, то и спрос с тебя другой. Своим умом, говоришь, крепка сделалась? Так изволь, сделай милость, открой глазоньки и посмотри внимательно да не за спину и не под ноги, а вперед. Спрятаться решила? Думаешь, не вижу? Ты ведь Неживина по рождению. А Неживины никогда ни от кого не бегали. И от себя не бегали! Помещицей надумала заделаться? Это в двадцать-то лет! Ты еще в монашки постригись!

– Мне, батюшка, девятнадцать.

– Лучше твоего знаю. Не смей отца перебивать!

С минуту они молчали, каждый старался укротить свой горячий норов. Первой заговорила дочь.

– Извините мою резкость и непочтительность, батюшка, но я не понимаю, чем уж так плоха жизнь помещицы.

– И ты меня прости, коли есть за что. А жизнь сельская ничем не плоха. Всем она хороша… Это-то и худо. Почему сей парадокс? Вот почему: каждому овощу свое время, или, как сказано в Писании: «Время разбрасывать камни и время собирать каменья». Я счастливой тебя хочу видеть. Ведаешь ведь, в чем счастье молодости.

Сашенька молчала, глядя в окно, на проплывавшие мимо унылые заросли придорожной ольхи, которые все никак не кончались.

– Ведомо тебе? Ответь. Пересиль себя и ответь.

Ольшаник кончился, карета стала забирать в гору, мелькнула синь реки, дальний высокий бор… Сашенька повернула к отцу побледневшее лицо:

– Вы, вы… Прошу… Вы делаете мне больно.

Бригадир вдруг быстро закрыл глаза руками и тихо по-стариковски всхлипнул.

– Батюшка!

– Я ничего. Я сейчас.

Сделав над собою усилие, Неживин опустил еще чуть дрожащие руки на колени. Экипаж подъезжал к поместью.

– Вот и прибыли, – промолвил Андрей Петрович, крепко ухватил дочь за плечо и быстро поцеловал ее в щеку.

– Прости меня, дочка, дурака старого. Только ты оттаешь. Верю, что оттаешь.

Не дожидаясь, пока повозка остановится, бригадир распахнул дверцу, соскочил на землю и, задорно подпрыгивая, поспешил к амбару, откуда доносился дробный стук топоров.

У Сашеньки от тряски и душевных переживаний разболелась голова. Она прошла к себе, долго сидела, уставив взор в свежеструганные доски стены. В капельке смолы отчаянно билась прилипшая мошка. Через некоторое время ей удалось освободиться, и она неслышно взвилась к приотворенному окну в светлый вечер.

* * *

После поездки с отцом в Смоленск в сердце Сашеньки поселилось беспокойство. Она продолжала обычные хлопоты по хозяйству, вечерами играла с сыном, сплетничала с Анфисой, бывшей в курсе всех новостей, что разносила сарафанная почта, даже пару раз проэкзаменовала Никиту по латыни и французскому. Однако смутная тревога не покидала ее, пока не оформилась в виде простой истины: ей стало скучно в родном имении.

С домашними делами Анфиса и Прасковья справлялись не хуже нее, на стройке заправляли Андрей Петрович и Прохор. Что уж о полевых работах говорить… Жизнь в усадьбе, еще недавно казавшаяся ей исполненной великого смысла и единственной возможной, обернулась рутиной, выглядела блажью глупой барыни. Пройдет весна, потом лето, зима… Снова весна… Все чаще вспоминала она Петербург, Москву… Что-то она не успела разглядеть, почувствовать во время своего столь недолгого пребывания в столицах. Жизнь в деревне, такая простая, незатейливая, спокойная, предсказуемо повторяющаяся из года в год… Здесь хорошо обитать на склоне лет, удалившись от столичной суеты. Сашенька ощутила, что ей отчего-то не хватает праздничного блеска. Многое пережив и поняв за прошедший год, она, конечно, научилась различать за деревьями лес, за блеском – не всегда золото. И все же…

Может быть, в столице жизнь даст ей еще один шанс, расколдует застывшее сердце, которое живо и алчет, увы, отнюдь не провинциальных пасторалей. Было еще одно, наверное, самое важное. Сашенька понимала, что потеряла часть себя. И не в избе под Вязьмой, не в разоренном имении, не в лесной глуши. Эта потеря произошла раньше, в Петербурге, после первой измены Алексея. Сейчас вторая половина Сашеньки где-то там, на Обводном, горько плачет, ждет, когда хозяйка отыщет ее, примет, согреет…

Что ж, значит, надо собираться в путь. Сына она, разумеется, возьмет с собою, тут и обсуждать нечего. Беспокойство ушло, его сменила уверенность в правильности своего выбора. В тот же день она переговорила с отцом, объявив свое согласие на отъезд в столицу с сыном и братом Никитой. В имении начал раскручиваться маховик основательных и неспешных приготовлений к путешествию.

Через два дня на дорогу в Красновидово со смоленского тракта свернула двуколка. Сашенька с сыном, одетым для прогулки, стояла на крыльце. Увидев возок, она отчего-то взволновалась, попыталась, сощурив глаза, разглядеть сидевшего в нем человека. Ездок правил сам, без кучера. У коновязи двуколка остановилась, гость вышел и легкими шагами поспешил к дому. Дорожный плащ, партикулярное платье, серая шляпа. Лицо прибывшего, худое, скуластое, с легким румянцем на чуть впалых щеках показалось Александре знакомым. Конечно! Владимир Ворт, друг ее покойного мужа.

Ворт подошел к крыльцу, снял шляпу, поклонился.

– Добрый день, Александра Андреевна. Гостя примете?

Голос Владимира, взгляд его умных слегка навыкате глаз были приятны Сашеньке. Она улыбнулась и, держа на руках Селиверстова-младшего, спустилась с крыльца.

– Здравствуйте, Владимир Николаевич. Александр, поздоровайся с господином Вортом.

Ребенок некоторое время разглядывал шляпу гостя, которую тот держал в руках, потом его лицо, наконец, крепко ухватился ручонкой за отворот плаща и потянулся вперед, требуя, чтобы незнакомец взял его на руки.

– Александр! – растерянно воскликнула Сашенька.

Но Ворт ловко подхватил мальчика, который тут же уселся на сгибе локтя, повернул к матери довольную мордашку, сообщив при этом: «Дадада», после чего принялся озирать окрестности, сочтя ритуал знакомства оконченным. Александра хотела забрать шалуна к себе, но Ворт попросил не лишать его удовольствия и дать возможность сполна насладиться теплым приемом будущего хозяина имения. Некоторое время они так и беседовали, покуда Александр Алексеевич не возжелал прогуляться к ближайшей курице, дабы удовлетворить свой интерес на предмет того, крепки ли у хохлатки перья в хвосте. Пришлось к неудовольствию дитяти зайти в дом.

Ворт приехал в Красновидово совсем ненадолго, так спешил с ответственным поручением в Европу. Александра представила гостя отцу. Старый бригадир с видимой радостью оторвался от ненавистной ему расходной книги и после обмена полагающимися любезностями засыпал Владимира Николаевича вопросами о политических и военных новостях. Сашенька оставила мужчин, отправившись хлопотать об обеде. Пока Прасковья собирала на стол, Александра размышляла, зачем этот весьма занятой человек решил завернуть к ним. Только затем, чтобы выразить свое участие вдове покойного друга? Странно. Как бы то ни было, она рада была видеть Ворта. Возможно, его приезд – это некий знак, приглашение собравшемуся в путь, но робеющему неизвестности…

В кабинете бригадира беседа сосредоточилась, само собой, на войне в Европе, оценке сил, позиций сторон, особенностях боевых действий, особенно в горной местности. Ворт расположился в кресле, покуривая трубку с длинным мундштуком. Андрей Петрович, вдохновленный вниманием к своей персоне, расхаживал от окна к двери. Было приятно, что этот замечательно тонкий и внимательный собеседник проявляет такой интерес к соображениям отставного бригадира. Неживин увлекся до чрезвычайности и пустился в изложение своего видения тактики боя в зимних горах.

– Вы ведь участвовали в италийском походе? – Ворт ловко ввернул свой вопрос в затянувшийся монолог старого вояки.

Глаза Андрея Петровича гордо сверкнули.

– Точно так-с! Со светлейшим Александром Васильевичем все эти Альпы треклятые излазил. И по Чертову мосту хаживать под пулями пришлось. Крепко нам тогда досталось по милости храбрых в отступлениях и капитуляциях союзничков. Помяните мое слово: избави Бог от австрияков в друзьях!

– Вы лично знали Суворова?

– Да уж… Он ведь, почитай, всех солдат своих в лицо и по имени знал, особенно ветеранов. Память была у него изумительная. И на людей и на языки иностранные. Сколько он наречий этих знал, и не скажу, казалось, на любом объясниться без труда мог. Хотя раз мне, грешному, пришлось при нем толмачом поработать.

– Вот как?

– Представьте. История забавная, на анекдот больше похожая, и, между нами говоря… Эх, ладно! В том же италийском походе это и случилось. Оторвались мы от французов на два перехода. Александр Васильевич меня с поручением в одну деревушку горную отправил, Шварцфлюс называется, впрочем, к делу это отношения не имеет. Неприятеля там не было, так что возвратились мы без потерь. Вдруг стрельба за утесом.

– Вы тогда в каких чинах состояли, Андрей Петрович?

– Уж два года как бригадиром значился. Потому важное поручение и было доверено. Но не обо мне речь. Снег глубок был, потому в расположение войск наших мы лишь, что называется, к шапошному разбору только и успели. Гренадеры засевших французов в штыки взяли, а сверху егеря ударили. «Ура!» – и кончено. Можно было из орудий ударить, но поселение швейцарское уж больно опасно стояло. Случись бы от пушечной пальбы лавина, всем бы смерть пришла. Пожалел генералиссимус людей. И своих и чужих пожалел. Думали отдохнем чуть в селе этом – ан нет. Разведчики – лихие ребята – бегут: француз в двух часах. А нам до перевала и зацепиться негде. Снег валит. Дорога пока есть, но вот-вот закроет. Я как раз Александру Васильевичу о порученном мне деле докладываю, и тут депутация жителей той деревни к светлейшему подходит. В чем дело? Заминка выходит. Суворов понимает, что времени нет, и простужен сильно был, однако ж остановился, решил граждан швейцарских выслушать. А как выслушал, аж побагровел. И, хотите верьте, хотите нет, обложил он этих ходоков по-русски, что называется, с перебором и ускакал, только мне рукой махнул: «Переведи и не отставай!» А как такое перевести? Швейцарцы ему благодарственные дары поднести хотели и книгу какую-то ветхую приволокли, чтоб светлейший в ней расписался. Стоят теперь вслед Александру Васильевичу глазами хлопают, «Вас? Вас?» – спрашивают. «Крутись, – думаю, – Неживин!» Щеки надул и перевожу: «Герр Суворов, – говорю, – вельми тронут вашим, господа, порывом, чувств не в силах сдержать и от скромности, присущей ему не менее доблести, в смущение впал и отбыл. Однако ж просит дары сии употребить на постановку в селении вашем памятного знака, русское оружие прославляющего. Желает он вам всякого блага и покровительства Божьего». Вымолвил я все это, шпоры коню и ауфвидерзеен.

– И что? Установили? – лицо Ворта оставалось невозмутимым, хотя в глазах горели искорки смеха.

– Этого не скажу. Не знаю.

На пороге появилась Сашенька.

– Господа! Прошу к столу.

* * *

Отставной бригадир, Ворт, Сашенька и Никита за обедом сидели по-домашнему, без чинов и церемоний. Вслед за Андреем Петровичем пришел черед очароваться гостем и Никите. Мальчик восторженно слушал рассказы Владимира о героических русских воинах: Денисе Давыдове, генерале Раевском, поставившем рядом с собою, идя в атаку, своих сыновей, о Платове, Кульневе, о самом Кутузове… Со многими из них Ворт был знаком лично, а живое описание военных эпизодов наводило на мысль, что рассказчик сам в них участвовал.

«Каков чиновник Министерства иностранных дел!» – подумала Сашенька, не давая, впрочем, себе труда развить эту мысль. В конце обеда Ворт сообщил, что неотложные дела, к прискорбию, не позволяют ему далее наслаждаться радушием и гостеприимством хозяев поместья. Бригадир понимающе кивнул, Никита с явным сожалением поблагодарил Владимира Николаевича за его интересные рассказы, после чего высказал надежду, что будет иметь возможность видеть господина Ворта в Петербурге, куда вскоре отбывает вместе с сестрой для продолжения образования.

– Буду рад нашей встрече в столице, – заверил его Владимир.

Он чуть помолчал, потом добавил, обращаясь к Сашеньке:

– Благодарю за теплый прием, Александра Андреевна, и сожалею о краткости своего визита.

– В нашем доме вам всегда будут рады. Позвольте проводить вас.

Выйдя из дома, Владимир остановился у коновязи и заговорил серьезно и тихо:

– Александра Андреевна! Не знаю, как скоро и при каких обстоятельствах сведет нас судьба, и, не имея более подходящего случая, должен исполнить поручение весьма личного свойства. За неделю до своей гибели ваш муж написал мне письмо. Я, к сожалению, не имею от Алексея Кирилловича разрешения ознакомить вас с содержанием этого послания, но считаю своим долгом сообщить вам, о чем полковник просил меня. Помимо всего прочего, Алексей велел мне в случае его гибели принять участие в вашей дальнейшей судьбе. Теперь, расценивая это как завещание друга, считаю своим долгом объявить, что просьбу его я выполню, употребив все свои возможности и силы на то, чтобы вы и его сын имели существование, достойное семьи героя.

Сашенька молчала, медлил и Ворт. Лошадь, запряженная в двуколку, нетерпеливо потряхивала гривой.

– Я благодарю вас за участие, Владимир Николаевич, – заговорила Сашенька, стремясь отогнать печальные видения, – и ценю ваш порыв…

– Это мой долг, сударыня, – мягко сказал Ворт.

– Пусть так. Всегда приятно думать, что есть люди, готовые откликнуться на просьбу о помощи. Но… Просить мне не о чем. Живем мы тихо, скромно. Спасибо. Вы отчего-то расстроились? Право, не стоит. Друг Алексея – всегда желанный гость для нас. Как вы слышали, батюшка отправляет Никиту в Петербург, я еду с ним. Надеюсь мы там увидимся. Ведь вы помните нашу квартиру на Обводном? До свидания!

Ворт поклонился и сел в двуколку. Сашенька провожала его взглядом. Обернется? Нет? Невинная угадайка, знакомая всем провожающим. Повозка скрылась за поворотом, стук копыт затих. Странный господин Ворт не обернулся. Человек из прошлого. Или из будущего? Ответить на этот вопрос могла только она, Александра Андреевна Селиверстова.