Я сажусь в такси на заднее сиденье и прошу водителя подвинуть пассажирское, чтобы ногам было больше места. Он двигает и спрашивает, не слишком ли холодно в машине, когда температура на приборной панели показывает 25 градусов. Машина трогается, а я пролистываю ленту инстаграма, потом снова проверяю номер под именем «кто-то», но в мессенджерах его по-прежнему нет. Я вспоминаю про группу, которую мне показала Юля, нахожу ее в телеграме, зачем-то отправляю запрос, надеваю наушники и жму «плей». За окном проносятся люди, в секунды исчезают из вида. Я прислоняюсь виском к стеклу и пытаюсь сконцентрировать взгляд на отражении.

«Ай. Я буду петь свою музыку», – начинает рэпер Хаски, а мне кажется, что где-то в горящих окнах есть люди, которые откуда-то знают, куда я еду. Я хочу закурить, но спохватываюсь и кладу пачку обратно в карман джинсовой куртки. Надеваю капюшон.

«Самую честную музыку», – вспоминаю, как два года назад я иду на паспортный контроль в Шереметьево, в одной руке паспорт с вложенным в него билетом, в другой – ручка чемодана, за спиной рюкзак со значком команды New York Rangers. Поворачиваюсь назад, чтобы махнуть рукой Юле и маме, но никого не вижу. Только большая реклама: молодая счастливая пара, которую накрывает теплая волна океана, они смеются, а глаза скрыты темными очками.

«Музыку сломанных глаз», – помню, как проснулся оттого, что провибрировал телефон и я увидел сообщение от Светы, на дисплее горело: «Мира умерла». Через секунду новое сообщение: «Ты прилетишь?» Я сел на кровати и всмотрелся в черное небо, по которому вдалеке бегали два овальных луча от какого-то прожектора, направленного в бесконечность. Снова от Светы: «У него нет ничего покурить». Через несколько секунд: «Прости, не тебе». Я отложил телефон и посмотрел в сторону большого рейла, на котором висели мои вещи.

 
Музыку желтого снега,
Музыку черного пьянства,
Музыку нашего детства,
Музыку про нас.
 

Песня заканчивается, когда такси выезжает за пределы Третьего кольца и вдоль дороги выстраиваются панельные девятиэтажки и бетонные трубы, из которых валит дым, а неоновая вывеска Сбербанка делает его зеленым.

Когда мы приезжаем – сразу же на улице закуриваю сигарету и даю водителю сто рублей чаевых. Он благодарит и нажимает по газам, а я остаюсь один. Передо мной полукруглая стена из коричневого кирпича, пронизанного в разных местах горящими окнами. Эта стена, как мне кажется, становится с каждым шагом все больше и хочет меня замкнуть в свой круг, из которого не выбраться. Я во дворе детства. В том самом месте, где мы росли с Мирой и где нашли ее тело.

Дом многоподъездный, но во дворе, кроме меня, никого не было. За много лет здесь ничего не поменялось: те же качели с засохшей и облупившейся краской; песочница в виде гриба, под шапкой которого всегда были какие-то надписи, сделанные черными фломастерами; железная лестница-ракета, в центре которой сейчас лежит пустая пластиковая бутылка; деревянная фигура русалки, чей взгляд казался мне всегда грустным; две скамейки. Я подхожу к одной из них и сажусь. Запрокидываю голову на деревянную спинку, смотрю в темное небо, а потом на темные окна, за которыми раньше жила семья Миры. Почему она пришла сюда и почему отсюда ушла? По площадке пролетает газета и застревает в ракете. Ветер пытается вытащить ее из стального плена, но ничего не выходит – газета разворотом зацепилась за одну из лесенок, и ее продолжает трепать.

Я вспомнил, как однажды на этих качелях мы так сильно раскачались с Мирой, что наши мамы бросились нас останавливать, чтобы мы не убились, а когда мы слезли, то побежали кататься вокруг площадки на велосипедах. Я тогда упал и разодрал локоть и смотрел, как появляются первые капли крови, а Мира уехала дальше. Мама подняла меня, отряхнула и увела домой. Вечером мы уже не вышли на прогулку, потому что папа приехал раньше обычного и привез много сладостей, газировку и бутылку шампанского. А мама в тот день сказала, что скоро я буду кататься не только с Мирой. Когда на следующий день я рассказал про это Мире, она обиделась и не разговаривала со мной все время, пока мы гуляли и качались на качелях. Я тогда не понимал, что мама намекает на то, что скоро у меня появится сестра.

Еще я вспомнил, как наши родители стали реже ходить друг к другу в гости, объясняя это тем, что слишком много работы, а потом Мира уехала, а мы позже. Когда мы уезжали, я посмотрел на площадку, и кто-то пустил фейерверк. Я наблюдал, как его купол, состоящий из разноцветных огней, накрывает нашу площадку, и мне было почему-то грустно. Может, потому что в Новый год здесь всегда ставили коробки с салютами и запускали их и весь дом светился яркими вспышками, а может, просто потому что никто не знал, что будет дальше.

Я зажмуриваюсь и глубоко вдыхаю, а когда снова открываю глаза, вижу, что одни качели чуть качаются, а в окнах старой квартиры Миры горит свет. Качели раскачиваются сильнее, и я испуганно наблюдаю за ними, чувствуя, как ладони становятся влажными. Я подхожу к ним и останавливаю. Еще раз смотрю на горящее окно и ухожу, ничего не понимая.

– Мне стремно, – говорит Алекс в трубку, а я нажимаю на планшете кнопку закрытия штор и смотрю, как они сдвигаются друг к другу.

– Меня даже уже и трава не успокаивает… и не только она. Ты меня слышишь?

– Слышу.

– Что сейчас делаешь?.

– Лежу.

– Давай встретимся? – предлагает он. – Мне бы просто с кем-то поболтать, ты меня слышишь?

– Слышу.

– Встретимся? – спрашивает Алекс, и шторы закрывают вид на ночной город.

– Не сейчас только, прошу тебя, – отвечаю я.

– Не сейчас, – слышу в трубку его голос и звук зажигалки. Потом слышу, как он чем-то затягивается. – Позвони мне.

На телефон пришло уведомление: «Вас приняли в группу “Невиновных нет”». Я ставлю его на зарядку, достаю из холодильника тарелку с виноградом. Кто-то вставляет ключ в замок и два раза поворачивает. Кто-то заходит в прихожую. Это мама. Она кладет сумку на стул, снимает туфли, затем сережки, кидает их на столик, на котором стоят наши фотографии, снимка отца нет. Она смотрит на себя в зеркало, что-то убирает из глаза, кидает пиджак на сумку.

– Привет, – говорит она. – Нальешь сока? Любого.

Наливаю яблочный и протягиваю ей стакан, она выпивает залпом.

– Встречалась с Катиной мамой.

– М-м-м, давно ее не видел.

– Тебе привет!

– Приятно. – Продолжаю есть виноград.

– Оказывается, мы ходим к одному мастеру в салон. – Мама падает на диван, берет пульт от телевизора, хочет включить, но что-то ее останавливает. – Ты видел новую машину Кати?

– У Кати есть машина?

– Ну да, – с уверенностью отвечает мама.

– Какая?

– Сейчас покажу.

– У тебя есть фотография ее машины? – удивляюсь я.

– Галя скинула. – Мама что-то пролистывает в телефоне.

Ставлю тарелку с виноградом на столик рядом с диваном, сажусь рядом с мамой.

– Вот. – Мама передает мне свой телефон. На дисплее белый «мерседес». И мне кажется, что я уже видел его где-то.

– Красивый, – говорю я.

– А ты-то не собираешься снова за руль? Если что, ключи в верхнем ящике в прихожей, а сама машина по-прежнему на парковке.

– Мам…

– Хорошо, Юльке исполнится восемнадцать когда – отдадим.

– Мам!

В двери снова щелкает замок, и в квартиру входит Юля. Она скидывает рюкзак, снимает кроссовки. Потом наклоняется и кладет что-то в рюкзак.

Она заходит в гостиную, и я чувствую запах сигарет. Садится рядом с мамой и берет пульт от телевизора.

– Не надо, – мама забирает пульт.

– Я хотела включить новый сезон «Американских преступлений», – говорит сестра.

– Посмотришь у себя в комнате, – отвечает мама, – а сейчас давайте просто побудем вместе.

Юля обнимает маму и закрывает глаза.

– Можете ответить мне, только честно? – спрашивает мама.

– Конечно, – говорит Юля.

– Андрей?

Я смотрю на маму с сестрой и снова тянусь к винограду.

– Андрей! – громко говорит Юля.

– Да… да, конечно, – отвечаю я.

Мама закрывает глаза, вздыхает и спрашивает нас обоих:

– Вы счастливы?

– Ну мам! – удивляется Юля. – Ну а ты как думаешь?

– Я просто спрашиваю, – отвечает мама.

– Ну конечно! – Юля трется головой о плечо мамы, не выпуская ее из объятий.

– Андрей? – спрашивает мама, а я не знаю, что сказать.

– Андрей! – говорит Юля, а я все думаю над ответом. – Андрей!

– Я… я… – начинаю заикаться. – Я счастлив… – выдавливаю наконец.

– Иди сюда, ближе, – зовет мама.

Я придвигаюсь, и мама с закрытыми глазами касается рукой моего плеча и притягивает к себе.

– Я вас люблю, – говорит она, – я вас очень сильно люблю!

Мы лежим втроем в обнимку, и по моим щекам почему-то катятся слезы, которые потом впитывает черный Юлин балахон.

Через час отец вышел из ресторана вместе со спутницей, они сели в машину и проехали мимо меня. Медленно вырулив, я пристроился за отцовским авто, которое вело меня неизвестно куда. Отец повернул направо, проехал прямо, а затем повернул налево, въехал на какую-то территорию, и его машина исчезла. Подождав несколько минут, я подъехал к шлагбауму, взял талончик с надписью «Hotel» и проехал на парковку, встав максимально далеко от отцовской машины, в которой никого уже не было.

Возле места для курения толпились люди, один из них посмотрел в мою сторону, а потом отвернулся. Под горящим фонарем стоял охранник и что-то говорил в рацию. Огни пятиэтажного здания светились нежно-желтым светом, и к моей тревоге начали примешиваться грусть и страх. Я курил, смотрел на людей, которые заходят в гостиницу, и не знал, что делать дальше. Когда сигарета истлела, я набрал Алекса и попросил, чтобы он подъехал ко мне в любом состоянии и прихватил чего-нибудь.

Через полчаса я его увидел. Руки он держал в переднем кармане худи.

– Ты что здесь делаешь? – спросил он, садясь в машину.

Я посмотрел на него и сделал потише музыку.

– Ответь мне, что, блядь, мы тут делаем?

– Я не знаю, как мне поступить, Алекс, – ответил я.

Алекс почесал нос, посмотрел на фасад отеля, на меня, а потом уставился в потолок машины:

– Старик, мы что здесь вообще забыли?

Я почесал веко, сделал глоток воды и сказал:

– Там мой отец.

– В гостишке этой?

– Да.

Алекс посмотрел на меня удивленно и произнес:

– Ну и?..

– Он не один.

– У него встреча какая-то?

– Да.

– А мы-то чего здесь делаем? Бля, почему ты дернул меня сюда, да еще и с… – Алекс показал на карман на худи.

– Мой отец там с какой-то женщиной, старик! – ответил я и сделал снова большой глоток воды.

Алекс посмотрел в сторону гостиницы, а потом мы сидели молча, пока он не достал маленький пакетик.

– Держи.

Мы убили по несколько дорог, а потом поболтали о том парне на вечеринке у Светы, который, как говорит Алекс, еще лежал на диване с отсутствующим взглядом. Потом Алекс с кем-то поговорил по телефону, а я озвучил, что было в голове:

– Я хочу зайти туда!

Алекс посмотрел на меня и спросил:

– Зачем?

– Я не знаю, но нафиг мы тогда тут торчим?

– Послушай, дело твое, но подумай. Ты же не знаешь, куда это тебя приведет. С тобой пойти?

– Нет.

– Хочешь, я посижу здесь, подожду?

Я с благодарностью посмотрел на Алекса:

– Спасибо! Давай встретимся завтра?

– Давай, – ответил он, вышел из машины и пропал за шлагбаумом.

На ресепшене, где пахло приятным диффузором, мне улыбалась молодая девушка с бейджем, на котором было написано «Аня», а я глазами обшаривал столики и не видел знакомых лиц.

– Добрый вечер, чем помочь? – спросила Аня.

Я смотрел на нее и не знал, может ли она мне вообще как-то помочь.

– Молодой человек, чем вам помочь? – повторила она.

– Мой начальник забыл в офисе кошелек, ему надо передать. – Я достал из кармана свой и показал. – Его машина вон, – ткнул в окно в сторону отцовского «ягуара». – Евстигнеев Виктор Николаевич.

– Хорошо, вы можете оставить у нас, мы передадим, когда он спустится.

– А… а можете ему позвонить и сказать, что для него оставили на ресепшене вещь? – спросил я.

– Конечно, – ответила Аня и набрала номер комнаты. Я заметил, как она нажимает кнопки: 401. Аня стояла, приложив трубку к уху, и смотрела куда-то в сторону охранника, ожидая ответа, а по моей спине бегали мурашки, так как я не знал, что ей ответит отец, когда узнает, что ему тут что-то оставили. – Никто не берет.

– Ладно, спасибо вам, – сказал я, – где тут кофе выпить можно?

– Вон туда, где лифты, там бар. – Она указала рукой. На запястье была татуировка в виде креста.

Я выпил эспрессо, а потом пробежал в лифт с компанией молодых иностранцев, от которых приятно пахло парфюмом, нажал кнопку 4 и посмотрел в сторону ресепшена, где Аня снова стояла с трубкой возле уха. Когда двери лифта открылись на нужном этаже, первым делом я нашел туалет, зашел в кабинку и убил еще пару дорог. Умылся и меньше чем через минуту оказался напротив двери с цифрой 401.

Левая рука начала слегка трястись. Правой я прижал ее к бедру и глубоко вздохнул. Закрыв глаза, я подумал о том, что сейчас делает Юля. Мне казалось, что именно в эту секунду она лежит у себя в комнате и ей почему-то страшно. Мне хотелось позвонить в дверь нашей квартиры и увидеть, как она открывает, ее рот растягивается в хитрой улыбке. Когда я снова открыл глаза, то передо мной по-прежнему была дверь 401. Я со всей силы ударил по ней ногой, выбив замок. Услышав женский визг, я зашел в номер. Перед глазами все плыло, но когда я сфокусировал взгляд, то увидел отца, который лежал без одежды на кровати, прикрываясь одеялом, в его глазах были растерянность и испуг. Рядом с ним лежала обнаженная брюнетка лет тридцати и громко кричала от страха. Я услышал, как в соседних комнатах стали открываться двери.

– Пиздец! – крикнул я. По моим щекам покатились слезы, и я выбежал из номера, оставляя за собой крик брюнетки и отцовское: «Заткнись!»

Передо мной расплывались огни светофоров и фонарей, я давил на газ, оставляя за собой размытую жизнь. Из колонок орали Stereophonics – «Maybe Tomorrow». Я видел, как красный свет переливался в зеленый, как неоновые вывески плыли над людьми, а огни домов растекались по моим векам. Я сделал потише и набрал Юлю, после нескольких гудков она ответила.

– Ты обещал раньше быть! – услышал я ее голос, и огни стали расплываться еще сильнее.

– Юля! Юля… Юль, – не мог собраться я.

– Ты где? – спросила она.

– Я скоро буду, поставь, пожалуйста, чайник, – сказал я, пытаясь сдержать рыдание.

– Хорошо! Я только пришла, провожала подруг, видела Алекса, мама едет, – сказала она, – и папа задерживается.

– И я еду… я еду… – ответил я

– Побежала ставить чайник. Пока! – сказала она и положила трубку.

С Никитского переулка я резко свернул на Большую Никитскую, а потом пересек две сплошные, чтобы уйти влево на пустой Малый Кисловский, надавил на газ еще сильнее. Из колонок Ричард Эшкрофт из The Verve грустно пел про то, что наркотики перестали действовать и они делают кого-то хуже. Я знал эту песню наизусть и начал подпевать. По щекам по-прежнему струились слезы, и мне хотелось проснуться утром и понять, что все это было просто ночным кошмаром. Перед лобовым стеклом я увидел белую вспышку, которая ослепила меня и прокатилась по капоту, а потом по крыше и осталась где-то позади. Я резко ударил по тормозам, машину сильно занесло, но она все же остановилась с неприятным звуком и дымом, который растворялся в зеркале заднего вида. Я открыл глаза и увидел, что лобовое стекло превратилось в паутину из осколков, по которым красиво стекали красные капли. Так красиво, что какое-то время я смотрел на то, как они заполняют бóльшую часть стекла, а потом глянул в зеркало заднего вида и понял, что страшный сон не закончится скоро. Может быть, не закончится никогда.

– Спокойно, это я, – Артем зачем-то позвал меня поболтать. Пока я ждал, залип на рекламный экран на Новом Арбате, на котором долго транслировался летящий самолет. Артем хлопает меня по плечу.

– Напугал, – говорю я, глядя на царапину у него в районе шеи.

– Ты просто не бойся. Пойдем посидим?

– Пойдем. – Я надеваю свои очки в тонкой голубой оправе.

Мы в каком-то индийском ресторане в переулках Арбата, и между нами тлеет множество ароматических палочек. От их запаха мне хочется закрыть глаза, но стекла очков не настолько прозрачные, чтобы за ними спрятаться. Артем пьет какой-то чай из очень маленького стакана и рассказывает, как он четыре месяца ездил по Индии и курил каждый день, как увидел на горизонте странное сияние, которое хотел записать на телефон, но камера не уловила его. Как в университете нашел закладку и убил ее с друзьями в машине на парковке, а потом вернулся на пару и очень хотел ответить, но его никто не спросил. Я делаю глоток чая, и он мне даже кажется немного вкусным. Артем начинает рассказывать про Катю, и мне почему-то не хочется ничего слушать, но я должен, потому что в этом может быть что-то важное, в отличие от всего, что он рассказывал до этого. По словам Артема, Катя однажды пришла к нему домой в полном угаре и слезах, она плакала оттого, что отец стал слишком злым и начал срываться по каждому поводу на мать и даже один раз на Катю и ей кажется, что у него какие-то проблемы, о которых он не говорит, или он просто начал сходить с ума. Тогда она осталась у Артема и прожила с ним неделю, а потом они полетели вместе в Рим и украли в сувенирной лавке в Ватикане два креста. Артем говорит, что Кате рядом с ним спокойно, а я думаю, что он просто себе это внушил. Пару раз у Артема звонит телефон, и он с кем-то говорит, выйдя из-за стола, а потом возвращается с тревожным лицом и снова продолжает пить чай. Потом Артем внезапно возвращает меня на землю.

– Я Юлю видел! – говорит он. – Пару раз.

– Какую? – спрашиваю я и смотрю в сторону выхода.

– Твою сестру, – отвечает Артем и откашливается.

– Где? – На меня накатывает волна тревоги.

– В городе. Она была с Алексом, – говорит он. По моему телу прокатывается волна мелкой дрожи.

– Что они делали?

– Просто сидели.

– Где? – нервно спрашиваю я.

– В «Кофемании» вроде бы.

Мне становится неуютно, и я без конца поправляю очки, которые и так хорошо сидят.

– Ты чего? – спрашивает меня Артем.

– Да так… С Алексом, странно просто, – отвечаю я, а потом добавляю: – А еще кого-нибудь видел там?

– Да нет, я не садился. Я взял кофе и ушел. Времени не было… да и…

– Что?

– Ну, как-то с Алексом я не очень хотел бы сидеть за столом. А кого я должен был там еще увидеть?

– Миру, – говорю я, а потом понимаю, что ее имя выскочило непроизвольно.

– Миру? – удивленно спрашивает Артем. – Почему ты это сказал?

– Я… не знаю, – говорю я, – просто не подумал.

Артем смотрит по сторонам, а потом немного наклоняется и тихо произносит:

– Или подумал… – Отворачивается и снова делает глоток чая, морща нос.

– Почему ты не захотел сидеть с Алексом?

Артем какое-то время молчит, словно обдумывает что-то, а потом отвечает:

– Да все уже. В смысле – не все, но… как бы тебе сказать. В общем, я не очень с ним согласен после той вечеринки.

– У Светы? – нервно спрашиваю я.

– Угу, – кивает Артем.