Интерлюдия 1

Старик снова закряхтел, перебирая инструментами. Я видел его лишь со спины: сутулый, худой, в белом халате – светлое пятно в полутьме лабораторной пещеры. Старик сравнивал анализы, читал бумаги, чертыхался и сотрясал воздух тихими проклятиями. Он считал себя великим учёным, пророком алхимии, биологии и каких-то-там-ещё-логии. По мне так, он был просто очередным сумасшедшим ублюдком. В Империи их всегда хватало.

Я его боялся. На то имелось несколько веских причин. Первое – я был прикован толстыми ремнями к железному столу в центре до жути мрачной лаборатории. Кажется, этот стол называется «операционный». Я никогда не был силён в медицинской терминологии. Всю жизнь меня учили правилам этикета, разным языкам, игре на скрипке и вальсу. Я знаю своих предков до десятого колена, знаю, чем отличается граф от барона, знаю, какой вилкой нужно есть креветок, а какой – моллюсков. Но всё это, чёрт подери, бесполезно! Вернись я в прошлое, не стал бы противиться воле отца и пошёл бы в военное училище. Меня бы научили стрелять и драться на мечах. Вспомнил, кажется, это называется «фехтование». Может быть, всё сложилось бы иначе, умей я драться. Кто знает? Судьба – странная штука. Всю жизнь ты живёшь, не зная бед, в богатстве и роскоши, а потом, беспомощный и голый, лежишь на железном столе в ожидании своей участи, не в силах издать и звука.

Второй причиной моего страха являлся сам старик и его тёмная репутация. Среди заключённых частенько ходили слухи о том, что этот старый урод ставит эксперименты на людях, полукровках и магах. Раз или два в месяц тюремщики приходили в переполненные камеры и забирали нескольких заключённых. Никто из них не вернулся обратно. Скорее всего, они умерли на этом же самом столе.

Несмотря на всё, я не боялся самой смерти. У меня ничего не осталось. Отец меня ненавидел до своей кончины, мать, которая боялась его, куда-то исчезла, воспользовавшись всеобщей суматохой. О богатстве и своём знатном имени я и мечтать не смел. Моё имя было заменено цифрами на тюремной робе. Я был заключённым №1121 – всего лишь одним из многих политических преступников. Одним из забытых, покинутых всеми, обречённых на гибель.

Тогда я думал, что умру, и никто меня не станет оплакивать, никто не вспомнит моего имени. Смерти я не боялся. Боялся я лишь боли и неизвестности.

Вот и третья причина – лаборатория. Стены помещения были закрыты многочисленными шкафами и полками с колбами и банками, в которых плавали глаза, руки и ещё что-то из человеческих внутренностей. Недалеко, на маленьком столике, находилась куча медицинских инструментов. Тогда, в первый раз оказавшись в той лаборатории, я боялся, что меня разберут на части, и того, что мои глаза будут плавать в одной из местных баночек.

Когда старик обернулся, я впервые увидел его морщинистое худое лицо.

– Ну, что? Начнём? – спросил старик, согнувшись. С этих слов началось моё знакомство с безумным учёным по имени Дедал.

И тут я снова понимаю, что это всего лишь воспоминание. Кошмар, случившийся наяву, но только не со мной, а с кем-то другим. Сейчас всего и не вспомнишь, но тот вечер я запомнил на всю жизнь. Спокойный хрипловатый голос старика, его острые инструменты, запах крови и спирта. Но боли я не помню, помню лишь страх и слёзы. Я часто отключался, а приходя в себя, не знал, сколько прошло времени. Всё было таким размытым, нереальным, словно в тумане. Когда всё закончилось, безумный старик смеялся и аплодировал. Гораздо позже я узнал, что на операционном столе я пролежал чуть больше месяца.

Сейчас я смотрю на свои руки и тут же вспоминаю когти. То, как впервые увидел своё извращённое, испорченное тело. Шерсть, клыки и своё сердцебиение, столь сильное, громкое, словно оглушительная барабанная дробь. Этот звук мог побороть только назойливый свисток старика. Безумные, холодные щупальца страха вонзаются в моё измученное сознание, и я издаю рык. Старик при этом смеётся громче. Хохочет. Он счастлив. В руках у него проклятый свисток.

Заключённый №1121 остался в живых, первый, кто вернулся в камеру. Эксперимент удался.

Глава 1

– Клиент нас убьёт! – выпучив глаза, прошипел Блимдан.

Его партнёр ничего не ответил. Мужчины посмотрели на лежащую в центре комнаты девушку в потрёпанной мужской одежде. Голова запрокинута назад, глаза скрыты под чёлкой недлинных светлых волос, а рот и подбородок испачканы в белой жиже. Стулья и стол были опрокинуты, а весь пол покрыт осколками разбитых стаканов, тарелок и бутылки Иежинского бренди. Из приоткрытой занавески в комнату пробивался свет уличного фонаря. Там снаружи что-то праздновали: громкая музыка и голоса людей уже несколько часов не давали никому сна. Блимдан не являлся любителем городских празднеств и мало интересовался ими. Сейчас все его мысли были заняты другим.

В этой старенькой съёмной квартире произошло убийство. Случайное, непредумышленное, но убийство. Так они думали.

– Что будем делать? – спросил Блимдан шёпотом, как будто их кто-то мог услышать. – Что мы скажем клиенту?

– Правду! – мрачно ответил Секатук, почесав костяные отростки на щеке.

Иглоликий был на пол головы ниже партнёра, но гораздо шире в плечах.

– Правду? Ха! Правду? – рассмеялся Блимдан скрипучим голосом и нервно провёл по пышным усам. – Ты понимаешь, что мы должны были доставить её в Аррас! Живой и здоровой! А что сделал ты?

– Я не знал, что люди умирают от выпивки. Мы просто праздновали.

– Праздновали?! – Блимдан чуть не задохнулся от возмущения. – Какая тебе радость? Что ты с ней праздновал?! С этим… с этой тварью!

Он с нескрываемым отвращением глянул на тело и пошёл закрывать окно.

– Я оставил вас всего на пару часов, и что сделал ты? Ты её убил!

– Он попросил, чтобы я сходил за выпивкой. Мы выпивали, и он просто упал.

– Схватившись за сердце, пачкая ковер пеной изо рта и кровью из ушей?! – язвительно уточнил Блимдан. – И кстати, это женщина! Говори «она»! Понятно?

Иглоликий ничего не ответил, виновато глядя на тело.

– О Люциэль! Признайся честно, ты же её не трогал?

– Нет. Это вышло случайно. Мы просто пили. Я виноват. Я всё сам объясню клиенту. Будь что будет.

– Ты с ума сошёл!? – Фирр Блимдан с трудом заглушил в себе крик. – Даже не думай! Я поручился за тебя перед ним. Твой провал – мой провал. Дай подумать…

И он начал ходить взад-вперед по комнате, стараясь не смотреть на труп.

– Так. Имя и фамилия клиенту неизвестны. Младенцу дали другое имя в приюте, так?

Секатук кивнул.

– Крит отправил нас найти человека, которого никогда сам не видел. Заплатил нам хорошие деньги. Но если мы провалим дело, то мы…

– Клиент убьет нас, и никто не найдет наши тела.

– В точку! – цокнув языком, ответил Блимдан и вдруг остановился. – С пустыми руками мы не можем вернуться, ибо придётся отдать деньги. С этим трупом мы тоже не можем поехать. А что, если не было трупа?..

Секатук нахмурил брови, оканчивающиеся по краям острыми отростками.

– Что, если мы найдем другого наследника, отдадим ему письмо и пригласим в Аррас? Мало ли этих безумных Врабье в этом городе.

– Заменим наследника? – указав на тело, спросил иглоликий. – Думаешь, выйдет?

– Да! Почему бы и нет? Избавимся от тела. Точнее, ты избавишься от тела. Потом, найдём сироту, примерно того же возраста и всё. Новый наследник готов.

– И отвезем её клиенту?

– Нет! – помотал головой частный сыщик. – Поступим хитрее. Только расскажем про дом, а сами вернемся в Аррас. Скажем клиенту, что девчонка не захотела приехать, у неё дела и все такое. Дадим её данные, фамилию, адрес и пускай сам дальше разбирается. А мы получим вторую часть гонорара и будем готовы исчезнуть в любую минуту. Если повезёт, никто ничего не узнает.

– Если повезёт, – сказал Секатук, почесывая костяные отростки на подбородке. – Если.

***

Первое, о чём подумал Коул, открыв глаза, это – завтрак. Точнее спешка. А если быть максимально точным, то ему вспомнился приют. Необходимость просыпаться рано, одеваться быстро и скорее бежать в столовую. Как можно быстрее, иначе ничего не останется, и будешь ходить голодным до обеда. Теперь, конечно, еды и свободного времени хватало, но, каждый раз просыпаясь, хотелось бежать в столовую.

Коул протёр глаза и огляделся. Вместо сиротского приюта он находился в вагоне поезда «Мансель – Аррас». Вместо немытых, коротко стриженых детишек здесь находились приличные на вид граждане: мужчины в костюмах и пальто, в цилиндрах и котелках, женщины в платьях и юбках, в милых накидках и шляпках.

– Ещё не приехали, – любезно сообщила женщина, сидевшая напротив.

Коул ничего не ответил и снял криво надвинутую кепку. Вагон был почти полон. Кто-то смеялся над очередной пошлой шуткой, иные читали газеты с большими заголовками, третьи лакомились сладостями, что продавал бочкообразный конструкт, разъезжавший на маленьких колёсах. Стоило кинуть монетку в специальное отверстие, и из люка сверху появлялись бокал сладкой газировки, лимонный сироп или леденцы на длинной палочке. При мыслях обо всём этом в животе Коула жалобно заурчало.

– Как спалось? – снова заговорила женщина.

Коул нахмурил брови, присмотрелся и только сейчас заметил девочку лет шести-семи рядом с женщиной. На ней было платьице того же синего цвета, что и одеяние матери. Её светлые волосы были собраны в хвостик, а в руках красовалась кукла с фарфоровым личиком. Решив, что сказать ему нечего, Коул уставился в окно.

Поезд нёсся по бескрайнему полю пшеницы. На горизонте яркое золото превращалось сначала в зелёную полоску леса, затем – в синее безоблачное небо. Вдали виднелись призрачные вершины гор. Коул сильно удивился тому, насколько наполнены красками земли за чертой города. Вся его жизнь прошла в серых стенах сиротского приюта. Но даже простирающийся за его высокой оградой Мансель являлся царством серости, сумерек и уныния. Небо города было вечно затянуто грязными тучами и дымом заводских труб. Большинство жителей промышленного гиганта носили респираторы или противогазы. Повезло лишь немногочисленной элите, живущей в облачных башнях, возвышающихся над вечным смогом Манселя.

Стоило поезду выехать из города, и взору Коула предстали зелёные хвойные леса, тихие деревушки вдоль железной дороги, спокойные озёра с рыбацкими лодками, поля и луга, на которых мирно пасся скот. И всё это было таким живым, таким цветастым, не как в городе или приюте. В Манселе не было такого солнца, не было этого чистого воздуха и прекрасного горизонта. Коул даже задумался о том, чтобы бросить всё и остаться жить в одной из этих маленьких деревень. Стать фермером, рыбаком или лесорубом. Кем угодно. В силе, выносливости или трудолюбии Коул не уступал ни одному из крестьян, работавших сейчас на пшеничном поле. Он бы мог водить один из этих шагающих тракторов, от которых вдали шли чёрные полоски дыма. Мог бы пасти скот, приглядывая за тем, чтобы безмятежных овечек не утащили волки или иные хищники.

Но, нет.

Коул отвлёкся от лицезрения пейзажа и посмотрел на девочку с куклой. Она что-то лепетала, разговаривая с игрушкой. При виде фарфорового личика и аккуратного платья куклы Коул усмехнулся и вспомнил те предметы, с которыми они играли в приюте. Детское воображение превращало старый башмак в боевой дирижабль, носки становились небесными червями, а покорёженные ложки и вилки заменяли солдатиков.

В редких случаях детям удавалось поиграть и с настоящими игрушками: с солдатиками, куклами, мячами и плюшевыми медведями. В преддверии особых дней воспитатели освобождали детей от работ, давали игрушки и разноцветные угольки.

– «Рисуйте свои мечты», – говорила мадам Врабие, и сиротки часами увлечённо рисовали, почти одно и то же: солнце, дом, родителей, семью. Причина внезапной доброты воспитателей была проста. Коул понял это очень рано. Иногда, раз в несколько месяцев, приют посещали местные меценаты, директора и хозяева местных фабрик и заводов. За несколько дней до прихода важных гостей детишек переодевали в чистую и новую одежду, сытно кормили, угощали сладостями и учили, что можно говорить, а о чём стоит молчать. Богачи видели на что тратятся их пожертвования и, довольные видом счастливых детишек, возвращались в свои особняки-мельницы и облачные башни.

Как только гости уходили, новая одежда, угольки и игрушки возвращались в сундуки Врабие. Нет сладостей, нет улыбок на лицах воспитателей, порции еды уменьшались почти вдвое, становились стандартными, а вместо беззаботных игр приходило время работы. С утра до ночи.

– «Вы рождены в грехе. Через труд вы очиститесь», – сухим голосом говорила мадам Врабие, заходя в подвал, где около пятидесяти детей и подростков от пяти до семнадцати лет, не покладая рук, «очищались».

Сколько себя помнил Коул, он вечно был чем-то занят: стирал чью-то одежду, чинил чью-то мебель, шил что-то, таскал, поднимал, готовил. Подвал приюта, обычно закрытый во время визитов покровителей, представлял собой многофункциональное производство. Если одна часть помещения являлась прачечной, где в огромных чанах стиралась одежда, то другая была мастерской, где чинили мебель, обувь, конструктов и часы.

Коул взглянул на свои ладони, кожа на которых была жёсткой и покрытой множеством мозолей.

«Теперь я чист», – подумал Коул без всякой радости.

Теперь он мог отправиться куда угодно, стать кем угодно. Но вопрос – куда и кем? Зачем нужна свобода? Как ей распоряжаться, если нет мечты, если вообще не веришь, что можешь выбиться в люди? Хотя недавно появился довольно заманчивый вариант.