Цитаты из книги «Голливуд»

Имея за спиной продолжительный опыт бедности, к деньгам относишься с уважением.

Самое же противное – эти богатые и знаменитые по большей части мудаки и ублюдки. Просто им подфартило подобраться поближе к корыту. Или удалось откачать деньжат из карманов публики-дуры.

некоторых фамилиях он изменил всего лишь одну букву, чтобы непроявленный персонаж все же был опознан. Так, легко угадываем режиссер и продюсер Френсис Форд Лопалла, особенно если вспомнить, что в титрах «Пьяни» упоминается компания «Зоетроп», любимое детище Ф. Ф. Копполы. Столь же узнаваем «известный немецкий режиссер» Вернер Зергог и француз с густыми бровями, заводящий беседу о субтитрах к своему фильму, Джон-Люк Модар. (Можно оценить анаграммность кодировке интеллектуально-изощренного Вернера Херцога и перевод французского имени Жан в американское Джон – намек на слабость Ж.-Л. Годара к американскому кино.) Под именем же самого любимого автором персонажа Джона Пинчота скрывается Барбет Шредер. Это его документальный фильм об угандийском диктаторе Иди Амине Дада описывает Генри Чинаски. И наконец, главному герою книги Буковски подарил имя, которым называли его друзья, – Хэнк, а дражайшая Сара – это, конечно, его жена Линда, бывшая актриса, державшая потом ресторанчик и делившая с мужем склонность к калифорнийскому красненькому. Под именем Франсуа Расина угадывается Гарри Дин Стэнтон, ставший в романе французом, потому что снялся у Рима Рендерса в фильме «Париж, Техас». * * * Через пару дней позвонил Пинчот и сказал, что ему нужен сценарий. Не заедем ли мы повидаться? Он объяснил, как его найти – жил он в незнакомом месте, в какой-то Марина-дель-Рей, – и мы сели в наш «фолькс». Спустившись к гавани, мы поехали вдоль дебаркадера. По палубам шныряли рыбаки, которых можно было узнать по их робам. Впрочем, большинство из них не обременяли себя трудами ради хлеба насущного. Ибо таковы они были – избранники Божьи на земле вольных людей. А на мой взгляд, лихие раздолбай. Но им на мое мнение, конечно, наплевать. Мы свернули направо, миновали док и поехали по улицам, обозначенным фантастическими названиями в алфавитном порядке. Нашли нужную нам, свернули налево и въехали во двор, расположившийся прямо на берегу. Отсюда открывался вид на океан, которым можно было любоваться в уверенности, что тебя не накроет волна. Прибрежный песок казался тут невиданно чистым, вода – голубей голубого, а бриз – ласкающим. – А знаешь, – сказал я Саре, – ведь мы с тобой угодили прямо в рай. Но что-то меня с души воротит. – Поменьше обращай внимания на свою душу. Наш «фолькс» не нуждается в том, чтобы его запирали. Никто в мире, кроме меня, не способен его завести.

Я плохо себя чувствую в обществе, а как надерусь, все как-то расплывается.

Чтобы успешно играть, следует побороть свои человеческие слабости.

Колесо жизни свершило свой оборот…

Магия задушевности, как правило, не выдерживает испытания бытом. Да и сколько братьев можно посадить себе на шею?

Черт, я бы, наверное, все равно проигрался. Но игрок, который не может найти извинительного предлога для своего проигрыша, – человек конченый.

Джон помогал механику заправить фильм. Я заметил, что один парень на табурете с краю нахально на меня пялится. Причем упорно. – А вы кто такой? – спросил я. Он помолчал, отхлебнул своего пойла и ответил: – Я прямо сгораю со стыда, произнося это слово, но… я, видите ли, режиссер. Так я познакомился со знаменитым немецким режиссером Веннером Зергогом.

Этот безумный интерес к искусству, неуклонно и последовательно двигающемуся к своему упадку, сродни болезни. Видеть на экране всякое дерьмо стало столь привычным, что люди перестали отдавать себе отчет в том, что смотрят одно дерьмо.