Память – это не какой-то цельный и неразделимый феномен, она многолика, о ней следует говорить во множественном числе. Это отмечал и Бергсон: мы запоминаем по-разному, наше обучение может идти разными путями. Он различал два вида памяти: «настоящую память» и «память-привычку». Первая формируется и обогащается в ходе жизненного опыта без усилий с нашей стороны. Это воспоминание о первом свидании или болезненном расставании. В то же время вторая – это плод усилия, воли с нашей стороны. Урок, который мы хотим усвоить, запечатлеть в себе. Нейробиология подтверждает интуицию Бергсона, но идет несколько дальше: современные научные данные говорят о том, что существует не два, а пять видов памяти, три из которых являются основными, а два – вспомогательными. К основным относятся следующие: эпизодическая (или автобиографическая) память, которая соответствует «настоящей памяти» Бергсона; семантическая память, представляющая собой память о словах и понятиях; процедурная память, которая связана с нашими рефлексами и привычками и близка к «памяти-привычке» Бергсона. К ним добавляются два вида кратковременной памяти: рабочая и сенсорная. Существование трех основных видов памяти подразумевает не только три разных способа запоминания. Это прежде всего означает, что наше прошлое воздействует на нас, просвещает или вводит в заблуждение, увлекает или мешает (по крайней мере, тремя различными способами). Чтобы понять, как ужиться со своим прошлым, необходимо ознакомиться с последними открытиями в области нейробиологии, касающимися функционирования нашей памяти (точнее, наших разных форм памяти).
Наша эпизодическая память представляет собой собрание воспоминаний о собственном опыте. Хранящиеся в ней эпизоды готовы разбудить наше сознание, чтобы согреть душу или болезненно ужалить в самое сердце, наделить нас крыльями или вызвать тоску, а может быть, просто помочь проследить жизненный путь. Эпизодическая память – это наша история. Именно эта способность запоминать свою жизнь в повествовательной форме, пожалуй, больше всего отличает нас от других животных. Самосознание разумных животных, которыми мы являемся, основано на этих прошлых эпизодах нашей истории и эмоциях, которые мы с ними связываем. Конечно, прочие животные тоже обладают способностью запоминать, но далеко не с таким богатством деталей, которое предлагает нам эпизодическая память. Они неспособны совершить мысленное путешествие во времени, чтобы заново пережить какое-то событие из своей жизни. Пытаясь определить уникальные свойства человека, мы каждый раз сталкиваемся с исключениями из правил: исследователи Клейтон, Далли и Эмери1 доказали, что некоторые птицы, например сойки, способны запоминать, где они спрятали свою пищу, что они спрятали и даже когда они это сделали. Следовательно, эпизодическая память частично присутствует в животном мире. Но эта способность встречается крайне редко. Она отсутствует, к примеру, у человекообразных обезьян. И эти факты эпизодической памяти остаются частичными и ограниченными, поэтому мы говорим скорее о животных с квазиэпизодической памятью. В качестве примера приводят память слонов, но и их способность к запоминанию впечатляет гораздо меньше, чем наша.
На самом деле наша эпизодическая память обладает поразительной особенностью: она, похоже, бесконечна. Сегодня мы знаем (в частности, благодаря работам Ларри Сквайра и Эрика Канделя2, лауреатов Нобелевской премии по физиологии и медицине), что прежняя концепция памяти как ограниченного пространства для хранения данных не соответствует действительности. Наша эпизодическая память не знает границ. Память как динамическое целое, состоящее из всех эпизодов прошлого, всегда способна вместить новые воспоминания.
Таким образом, каждый несет в себе огромный океан событий из своего прошлого, в котором сознательные воспоминания составляют лишь вершину айсберга эпизодической памяти. Мы забываем гораздо меньше, чем нам кажется, просто «забытые» эпизоды на самом деле похоронены несколько глубже. Если нам иногда и удается насильно подавить воспоминания о травмирующих событиях, то в определенных обстоятельствах они могут неожиданно вернуться. Таким образом, интуиция Бергсона находит свое подтверждение: мы не «забываем» какой-то фрагмент памяти и не теряем его навсегда. Он остается в нас, продолжая по-своему воздействовать на мозг, на наш образ мышления, на восприятие мира. «Забытое» воспоминание – это совсем не то, что слово, стертое со страницы, или потерянные данные, которые невозможно восстановить на жестком диске компьютера. Забыть – не значит утратить навсегда: воспоминание в любой момент может всплыть во время прогулки, напоминающей о лете нашей юности, или благодаря вкусу печенья, смоченного в чае. Мы считаем, будто забываем что-то, потому, что другие воспоминания, более полезные, занимают центральное место в нашем сознании, или потому, что мы подавляем неприятный эпизод из своего опыта. Но все эти «забытые» воспоминания так или иначе сохраняются на заднем плане, по мнению Бергсона.
Их живучесть имеет две основные причины, которые очень часто связаны друг с другом: с одной стороны, они необходимы для выживания, с другой стороны, сильный эмоциональный заряд воспоминания может приносить пользу в обычных жизненных ситуациях. В связи с этим мы легче запоминаем негативные эмоции. Они часто связаны со страхом и, следовательно, с инстинктом выживания, поэтому их запоминание – это рефлекс, унаследованный в ходе тысячелетней эволюции нашего вида. Сухой треск в зарослях, заставляющий насторожиться, рефлекс бегства при виде хищника, инстинктивное распознавание крика страха, сразу же вызывающего тревогу… мы научились мгновенно реагировать на признаки потенциальной угрозы. Примитивные негативные эмоции служат предостерегающим сигналом для мозга, который усвоил необходимость записи соответствующей информации в целях самосохранения. Сам процесс фиксации опыта несет в себе память о длительном периоде эволюции. Поэтому даже сегодня эта фундаментальная функция нашей памяти служит причиной того, что болезненные и травмирующие воспоминания закрепляются в сознании прочнее, чем другие.
Вопреки первоначальному представлению, сложившемуся у мужчин, которые преобладали среди психологов вплоть до первой половины ХХ века, память – это не просто часть данных, записанная в нашем мозге. Это не локальный след запечатленных событий, а способ воздействия вызванных ими переживаний на наш мозг.
В увлекательной книге Ларри Сквайра и Эрика Канделя3 мы находим историю этого представления о нашей памяти и, в частности, отчет об экспериментах, доказавших, что память не может быть локализована в определенной области мозга. Например, долгое время считалось, что хранилище памяти находится в височных долях или в гиппокампе. Однако эксперимент, проведенный выдающимся канадским психологом Брендой Милнер, показал, что пациент, известный в истории психологии под инициалами Х. М., продолжал помнить свое прошлое даже после операции, в ходе которой были удалены бóльшая часть височных долей мозга и гиппокамп. Разумеется, после такого хирургического вмешательства у пациента прекратилось формирование новых воспоминаний, но он по-прежнему в деталях помнил свое прошлое, особенно детство4. Было доказано, что память не локализуется в височных долях и гиппокампе, даже если последний играет первостепенную роль в формировании воспоминаний. Вывод Сквайра и Канделя сводится к тому, что в мозге нет определенного центра, где хранятся наши воспоминания. В этом процессе одновременно участвуют несколько структур мозга, которые обмениваются информацией, подобно тому как несколько лучей пересекаются, чтобы пролить свет на прошлое событие. Каждый луч несет информацию, касающуюся определенного аспекта памяти, в частности сопутствовавшего запаха, зрительного образа, отношения к событию, связанных с ним эмоций, времени года, когда все произошло, и т. д. Переплетение, образованное этими пересекающимися и перекрещивающимися лучами, формирует память и, говоря научным языком, «кодирует» ее в мозге. Каким бы изменениям ни подвергались впоследствии области мозга, участвовавшие в «кодировании», воспоминание сохраняется. Таким образом, последние открытия в области нейробиологии подтверждают то, что Бергсон смело предположил сто лет назад, руководствуясь своими спиритуалистическими воззрениями: мы на самом деле не знаем, где находятся воспоминания5.
Наша память динамична, а мозг пребывает в постоянном движении и развитии. Только представьте себе около 85 миллиардов нейронов и миллиарды синапсов, обеспечивающих связь между ними. Память напоминает необъятную сеть. Когда мы переживаем какой-то эпизод, наш мозг реагирует на него путем формирования нейронных связей, которые, подобно волнам, прокатываются по серому веществу, соединяя различные области мозга.
Эта сеть, формирующаяся в мозге, модифицирует его, образуя базовую структуру памяти. Таким образом, наш мозг трансформируется под воздействием пережитого опыта, а воспоминания в некотором смысле составляют карту становления нашей личности. Это потрясающее открытие привело тридцать лет назад к другому фундаментальному открытию, суть которого в том, что наш мозг обладает пластичностью, способностью непрерывно развиваться, образуя сети, лишенные жесткой структуры и находящиеся в постоянной реконфигурации. Подобно Вселенной, которая никогда не бывает идентична сама себе и постоянно меняет свою форму по мере того, как рождаются и умирают целые галактики, взрываются звезды, а туманности образуют новые звездные скопления, наш мозг также непрерывно меняется, и мы всегда можем заново трансформировать его. Мы способны изменить сформировавшиеся структуры. Никакой негативный или даже психотравмирующий опыт не является неизменной судьбой.
Вспоминая какое-то событие, мы заново активируем сети, возрождаем прошлые нейронные пути, но не точно в том же виде, какой они имели в момент формирования, поскольку наш мозг все это время непрерывно трансформировался. Мы как бы заново конфигурируем память с учетом всего, что нам довелось пережить с тех пор, а также в соответствии с текущим контекстом и нашим нынешним эмоциональным состоянием. Именно поэтому мы утверждаем, что наша память жива и что воспоминания никогда не повторяются в точности такими же, как раньше.
Нейронная сеть, образующая структуру памяти, подобна лесной тропе: она вроде бы одна и та же, но каждый раз разная. На ней вырастает трава, ее размывает дождь, на нее падают ветки с деревьев, проходящие люди углубляют и расширяют ее. Воспоминание – это всегда повторение уже известного и одновременное открытие чего-то нового.
К любому воспоминанию можно вернуться и реконструировать его, но в этом процессе неизбежно примет участие и наше воображение. Невозможно провести точную границу между памятью и воображением. Американский нейробиолог Элизабет Лофтус в 1970-х годах установила, что у нас существуют ложные воспоминания. Мы можем быть убеждены, что все произошло именно так, как нам помнится, но это плод нашего воображения, а не только памяти. Взять хотя бы эпизод из семейной истории, который уже много раз был рассказан за общим столом и всегда вызывает улыбку. Он является частью общего опыта и помогает укреплять связи между братьями и сестрами, родителями и другими родственниками. И мы уверены, что присутствовали при этом эпизоде, пока однажды кто-то из родителей со смехом не скажет: «Да тебя же там не было!» Мы так часто слышали эту историю и настолько хорошо представляем ее себе, что воспоминание стало более ярким, чем реальность. Открытие Элизабет Лофтус ложных воспоминаний имело такой резонанс в Соединенных Штатах, что даже повлияло на судебную систему. Теперь уже невозможно осудить кого-либо только на основании показаний очевидца, так как существует риск, что они окажутся ложными воспоминаниями, результатом его воображения или манипуляций, жертвой которых он мог стать6
О проекте
О подписке