Когда я добрался до ярмарки, был уже час дня. Это была огромная ярмарка прямо посреди зарослей салового дерева и красного лесного пламени; она расположилась на площади маленькой деревушки на самой южной окраине той длинной цепи поросших лесом холмов, вдоль которой я ехал добрых шестьдесят миль по дороге сюда. Здесь собрались жители, главным образом женщины, самых разных ближних и дальних деревень – Мохиша́рди, Кора́ри Тинтанга́, Лочхомниятола, Бхимдаштола, Мохаликхаруп и другие. Девушки украсили волосы цветами чароли и лесного пламени, а некоторые даже закрепили прически деревянными гребнями. Стройные, гибкие, привлекательные, они были увлечены покупкой копеечных бус, дешевеньких японских и немецких мыльниц, флейт, зеркал и самых низкопробных духов. Мужчины покупали дюжину сигарет «Кали» за пайсу, а дети лакомились сладкими кунжутными шариками, амарантовыми ладду и слоеными жареными пирожками в сиропе.

Внезапно послышался истошный женский плач. Я встревоженно огляделся по сторонам. На невысоком пригорке стояла группка юношей и девушек, весело и увлеченно о чем-то разговаривая, – крик донесся именно оттуда. В чем дело? Неужто кто-то умер? Я поинтересовался у человека, стоявшего рядом, что произошло. Он объяснил, что всё в порядке, просто какая-то замужняя женщина встретила подружку из отчей деревни – таков здешний обычай: если спустя долгое время замужняя женщина видится с кем-то из своей родной деревни – подружкой, соседкой или родственницей, – обе начинают горько рыдать. Человеку несведущему может показаться, будто кто-то умер, но на самом деле это дань уважения. Если они не будут плакать, их осудят: раз женщина при виде родственников из родительского дома не рыдает – значит, в семье мужа ей живется счастливо и хорошо, а это для местных девушек большой позор.

Неподалеку расположилась незатейливая книжная лавка: на джутовом мешке разложены книги на хинди – «Роза Бакавали»^[39], «Лейли и Маджнун»^[40], «Двадцать пять рассказов Веталы»^[41], «Океан любви»^[42] и другие. Несколько пожилых людей стояли рядом и листали книги, и я понял, что везде найдутся любители почитать книгу прямо в книжной лавке: что в Париже Анатоля Франса, что на ярмарке по случаю Холи в лесных краях Корари Тинтанга. Если можно бесплатно почитать книгу в лавке, никто не станет ее покупать. Но продавец тут хорошо знал свое дело: он обращался к каждому заинтересованному читателю с вопросом, собирается ли тот приобрести книгу, и если нет, то советовал положить ее на место и заняться другим делом. Недалеко от ярмарки, в тени зарослей салового дерева, большая группа людей ела угощения, приготовленные прямо на месте: на овощном базаре рядом на молодых листьях сала продавались мелко нарезанные сушеные креветки и яйца красных муравьев, последние считались одними из самых любимых лакомств тут. Помимо этого, можно было также купить свежую папайю, сухофрукты, хурму, гуаву и дикие бобы.

Вдруг я услышал, как меня кто-то зовет:

– Господин управляющий!

Сквозь толпу ко мне пробирался брат сборщика налогов в Лобтулии Бромха́ Махато.

– Господин, вы давно приехали? Один?

– Бромха, ты тут какими судьбами? На ярмарке гуляешь?

– Нет, господин, я сдал эти землю в аренду под ярмарку. Пойдемте в мою палатку, немного отдохнете.

Чуть поодаль от ярмарки виднелась палатка владельца, Бромха провел меня туда и почтительно усадил на старый венский стул. Там я увидел одного человека – другого такого, кажется, больше не встречу нигде. Не знаю, кем именно был этот мужчина, должно быть, кем-то из служащих Бромха Махато. На вид ему было лет пятьдесят-шестьдесят, обнаженный торс, смуглая кожа, волосы посеребрены сединой. В руках большой мешок с деньгами, под мышкой тетрадь – наверное, он собирал налоги с торговцев на ярмарке и потом готовил отчеты для Бромха Махато.

Его взгляд и необыкновенно кроткое выражение лица поразили меня. В этом взгляде будто бы даже мелькала тень страха. А ведь Бромха Махато не был ни раджей, ни мировым судьей, ни чьим-нибудь арбитром, он – старший служащий государственных земель. Ему поручено лишь собирать налоги на этой ярмарке, почему же этот человек так кроток перед ним? К тому же после того как он увидел, как вежливо обходится со мной Бромха Махато, за исключением пары раз, когда он украдкой бросил на меня чрезвычайно почтительный и робкий взгляд, он не решался смотреть в мою сторону. Я задумался о причине такого поведения. Может быть, этот человек очень беден? Было в выражении его лица что-то такое, что притягивало мой взгляд. «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Никогда не доводилось мне видеть такого поистине смиренного и кроткого лица.

Бромха Махато рассказал, что этот мужчина – из Корари Тинтанга, его родной деревни, зовут его Гиридха́рилал, из касты гангота. Кроме маленького сына, у него больше никого на этом свете не осталось. Как я и предполагал, он очень беден. Недавно Бромха Махато нанял его собирать налоги с торговцев на ярмарках за четыре анны в день и обед.

Впоследствии я еще не раз виделся с Гиридхарилалом, правда, последняя наша встреча была весьма печальной, но об этом позже. Я видел много разных людей, но такие порядочные и честные люди, как он, мне больше не встречались. Много воды утекло, скольких людей я успел позабыть, но Гиридхарилал был одним из тех немногих, чей образ навсегда останется в моей памяти.

3

День близился к завершению, мне пора было возвращаться обратно. Я сказал об этом Бромха Махато и попрощался. И он сам, и все присутствующие в палатке были страшно удивлены: немыслимо! Ехать обратно тридцать миль в такой час! Господин родом из Калькутты, плохо знаком с особенностями здешних дорог, поэтому и говорит так. Не успеет он и десяти миль проехать, как солнце сядет; пусть лунные ночи и светлые, но дорога лежит через густой холмистый лес, где ни одной человеческой души не встретишь, а вот на тигра или дикого буйвола запросто можно натолкнуться. К тому же сейчас время, когда поспевают ягоды, а значит, и медведи наверняка повыползают из берлог. Недавно на том берегу реки Каро в лесах Мохаликхарупа тигр утащил возницу бычьей повозки – бедняга ехал один через лес. Нет, это совершенно невозможно. Пусть господин останется в этой скромной палатке на ночь, отужинает, а завтра утром спокойно и благополучно отправится в путь.

Сложно было противиться искушению скакать верхом на лошади по безлюдному лесу, освещаемому светом полной луны в эту весеннюю ночь. Возможно, никогда в жизни не предоставится мне такая возможность, это мой последний шанс. И как же те необыкновенные картины леса и гор, которыми я любовался по дороге сюда? Если я не увижу их вновь в свете полной луны, то к чему тогда вообще было преодолевать весь этот сложный путь?

Несмотря на все их увещевания, я отправился в обратный путь. Бромха Махато был прав: не успел я даже добраться до реки Каро, как огромный ярко-красный диск солнца скрылся за невысокой цепью холмов на западе. Я уже поднялся на лошади на песчаный берег реки и собирался спуститься вниз к руслу по отвесным холмам, как вдруг моему взору открылась картина заходящего на западе солнца и только-только восходящей над макушкой заповедного леса Мохонпура, тянувшегося длинной черной полосой на востоке, полной луны. Пораженный этой картиной одновременного захода одного светила и восхода другого, я натянул поводья и остановил лошадь. Всё на этом безлюдном незнакомом берегу реки казалось мне словно ненастоящим.

Дорога, по которой я ехал, проходила через отвесные холмы, возвышенности и густой лес; иногда она словно бы сужалась, превращаясь в узкую тропинку, а затем снова расширялась на некоторое время. Какое устрашающее одиночество воцарилось вокруг – при свете дня эти места выглядели совсем иначе, а теперь, с восходом луны, мне казалось, словно я проезжаю незнакомое и удивительно прекрасное царство фей. Вместе с тем я держал ухо востро, опасаясь, как бы откуда-нибудь не выпрыгнул тигр: я вспомнил, как Бромха Махато и люди из моей конторы раз за разом наказывали мне не ездить в одиночку этой дорогой ночью, вспомнил рассказ пастуха Нондокишо́ра Гонша́ми, который пару месяцев назад сидел у нас в конторе и рассказывал историю о том, как в лесах Мохаликхарупа тигр загрыз какого-то человека. К тому же в лесу – и здесь, и там – можно было увидеть согнувшиеся под тяжестью созревших плодов и ягод ветви деревьев, земля прямо под ними тоже была вся усыпана засохшими и свежими плодами, столь привлекательными для медведя. Что касается диких буйволов, то, хотя они в этих лесах и не водились, парочка вполне могла забрести в такой час из заповедника Мохонпура. Мне предстояло проехать еще пятнадцать миль по этому безлюдному черному лесу.

Чувство страха, охватившее меня, только подчеркнуло красоту этих мест. Тропинка не была прямой, она поворачивала то вправо, то влево, и совсем рядом с ней, по мою левую руку, тянулась цепь невысоких холмов, склоны которых покрыты зарослями лесного пламени и голголи, а на вершинах красовались саловые деревья и высокая трава. Луна светила всё ярче, тени, отбрасываемые деревьями тускнели и уменьшались, освещаемый мягким лунный светом лес наполнялся приятным ароматом диких цветов, склоны гор вдалеке охватил огонь – то санталы^[43] готовили новый участок для посевов. Какое это было необычное зрелище, словно кто-то украсил светящейся гирляндой горную цепь.

Если бы я не видел всё это своими глазами, ни за что не поверил бы, что совсем рядом с Бенгалией расположились такой пустынный лес и гряды холмов, по своей красоте не уступающие ни каменной пустыне Аризоны, ни Бушвельдскому массиву в Родезии. Спокойными и безопасными эти места тоже не назовешь, раз с наступлением темноты люди в страхе сидят по домам, боясь встретиться где-нибудь здесь с тигром или медведем.

Пока я ехал через эту привольную лесную обитель, освещаемую мягким светом луны, я думал о совсем другой жизни здесь – она наверняка придется по душе тем, кто не любит домашнее затворничество и семейные тяготы. Когда я только-только переехал сюда из Калькутты, ужасающая пустынность здешних мест и совершенно дикий образ жизни были для меня невыносимыми, но теперь мне кажется, что суровая природа леса научила меня чувству свободы – смогу ли я после этого жить в городской клетке? Ни на какие сокровища мира я не променял бы радость, охватывавшую меня, когда я рассекал на лошади эти сплошные, непроходимые гряды холмов и рощи салового дерева и красного лесного пламени, озаряемые серебристым светом луны под куполом ясного неба.

Лунный свет стал настолько ярким, что практически не было видно звезд на небе, и, оглядевшись вокруг, я подумал, что эта красота принадлежит совсем не тому миру, который я знал столько лет, а какой-то стране грез, в которую глубокими лунными ночами спускаются неземные существа: мир иной – объект сурового подвижничества, плод воображения и мечтаний. Кто не любит лесных цветов, кому неведома красота, кого ни разу в жизни не манила линия горизонта, тому эти места никогда не позволят по-настоящему познать себя.

Мили через четыре, после того как остались позади леса Мохаликхарупа, начались границы наших земель. Около девяти вечера я добрался до конторы.

4

Однажды, когда я работал у себя в кабинете, с улицы вдруг послышались звуки барабанной музыки. Выглянув в окно, я увидел, что какая-то группа людей, пришедшая неизвестно откуда, отбивает ритм в барабаны-дхол во дворе конторы, а вокруг уже собралась толпа сипаев и других служащих. Я хотел было позвать кого-нибудь, чтобы выяснить, в чем дело, как в это время в дверях кабинета показался наш констебль Муктина́тх Сингх и, поприветствовав, обратился ко мне:

– Господин, не могли бы вы ненадолго выглянуть на улицу?

– Что такое, Муктинатх?

– Господин, на юге в этом году полег урожай, и там сейчас голод. Люди не выдерживают и небольшими группами путешествуют из округа в округ, выступая с танцами. Они пришли, чтобы показать вам свое представление, если вы позволите.

Танцевальная труппа стояла прямо перед дверями конторы.

Муктинатх Сингх спросил, какой танец они могут исполнить. Один из членов группы, пожилой мужчина лет шестидесяти-шестидесяти двух, поприветствовал нас и вежливо ответил: «Господин, мы покажем вам танец хо-хо и чхоккор-бази».

Смыслили эти мужчины что-нибудь в танце или нет, мне неведомо, но глядя на них, я подумал, что эту разношерстную по возрасту и составу группу объединила вместе надежда получить таким образом хоть немного еды. Они долго танцевали и пели. Постепенно день сменился вечером, на небе взошла луна, а мужчины всё продолжали кружиться по двору, держась за руки, и петь. Танец их был причудливым, а мелодии песен совершенно незнакомыми. Но под этой луной, щедро разливающей вокруг свои лучи, не оставляя тени ни одного укромного уголка, они удивительным образом сочетались с необъятным привольем лесного края, сокрытого вдалеке от цивилизации. Смысл одной из песен был примерно таков:

Счастливым было детство мое.

Близ деревни в роще плодов и цветов полным-полно,

По лесу гуляя, я их собирал и плел гирлянды из цветков чароли.

Как беззаботны были дни мои, ибо не знал я тогда мук любви.

К берегу водопада пришел я в тот час, что питался водами пяти ручьев за раз.

Охотой на камышниц был я увлечен, духовую трубку и связку липких палочек готовил в бой.

Ты в сари цвета солнца пришла за водой,

Увидев меня, усмехнулась: «Ты что же, охотник, собрался этим ловить лесных птиц?»

Устыдившись, я отбросил палки в кусты,

Птичка улетела, а вот я попал в твои силки.

Что ты наделала, сердце в сети,

Довольна ли, подруга, теперь ты?

Язык их песен был мне плохо знаком: что-то я понимал, что-то нет. И, наверное, от этого они казались мне еще более необычными. Вторящие мелодии гор и зарослей дерева чароли, они пришлись здесь всем по душе.

За свои труды они просили всего лишь четыре анны. Все служащие в конторе в один голос твердили мне, мол, господин, во многих местах они и этого не получают, если дадите больше, пробудите в них жадность, к тому же, это навредит остальным: заплатите сверх того, что они просят, и небогатые домохозяева уже не смогут их к себе пригласить – цена не устроит.

У меня в голове не укладывалось: по меньшей мере семнадцать или восемнадцать мужчин, не зная устали, два часа подряд танцевали, ради того чтобы получить четыре анны? Да ведь им даже по пайсе не достанется! Они проделали такой большой путь через этот безлюдный густой лес, чтобы показать нам свой танец, и таков будет их заработок за весь день? Поблизости не было ни одной деревни, так что сегодня вечером они уже не смогут нигде выступить.

Я распорядился, чтобы в конторе на эту ночь им выделили ночлег и покормили. Когда на утро следующего дня я позвал к себе руководителя их труппы и вручил ему две рупии, он в изумлении посмотрел на меня – мало того, что накормили после выступления, так еще и две рупии дали!

В их группе был мальчик Дхатурия лет двенадцати-тринадцати, напоминающий Кришну из джатры^[44],– копна вьющихся волос, красивые черты лица, большие глаза, отливающая синевой смуглая кожа. Когда он вчера вышел вперед и начал петь сладким голосом, отбивая ритм ножными браслетами и мягко покачивая руками, в уголках его губ появилась счастливая улыбка:

«О царь, прими приветствия от незнакомца!»

Дхатурия путешествовал с труппой только ради возможности хоть немного поесть, денег ему наверняка не давали. Да и что это была за еда! Горсть зерен жареного проса и соль. Если повезет, еще немного овощного рагу, но уж точно не из картофеля и тыквы, может, еще жареные плоды горького яблока или вареная батхуа, или жареная тыква-дхундхул. И даже после такой еды на его лице расцветала радостная улыбка. Он был хорошо сложен и на редкость красив.

Я предложил руководителю труппы остаться вместе с Дхатурией у нас. Дадим им работу, будут жить в сытости. Этот пожилой, с длинной бородой мужчина тоже отличался причудливыми повадками – несмотря на свои шестьдесят два года, он вел себя совсем как мальчишка.

– Нет, господин, мальчик тут не протянет. Он всё время рядом с людьми из своей деревни, и так для него лучше. Останется один – совсем затоскует. Но я непременно еще приведу его к вам.