Читать книгу «Однажды в лесу» онлайн полностью📖 — Бибхутибхушона Бондопаддхай — MyBook.
agreementBannerIcon
MyBook использует cookie файлы
Благодаря этому мы рекомендуем книги и улучшаем сервис. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с политикой обработки персональных данных.

Глава 4

1

Вслед за бойшакхом и джойштхо наступил ашарх[33]. Это был мой первый праздник по случаю начала нового арендного года в этих краях. Я тут практически никого не знал, и мне хотелось пригласить всех на празднество и накормить обедом. Поскольку поблизости не было ни одной деревни, мы отправили Гонори Тевари объездить округу и позвать людей на гуляния. Накануне небо заволокло тучами и начал накрапывать дождь, а в сам день празднества полило как из ведра. Между тем к обеду у конторы постепенно стали собираться люди, которые пришли в надежде вкусно и плотно поесть, и дождь стеной их совсем не пугал. Спустя какое-то время им уже негде было сесть. Среди присутствующих было много женщин с детьми, я рассадил их в конторе, мужчины же расположились снаружи, где пришлось.

В этих краях пышные гуляния не устраивают; я и представить не мог, что где-то может существовать настолько бедное место. Как бы ни были бедны люди в моей родной Бенгалии, по сравнению с жителями этого края они почти богачи. И вот сейчас, несмотря на проливной дождь, люди пришли, чтобы поесть немного проса, кислого йогурта-да́хи, патоки и сладких шариков-ладду́, считавшихся здесь традиционным угощением на праздниках.

Какой-то незнакомый мне мальчик лет десяти-двенадцати с самого утра помогал нам с организацией празднества. Звали его Би́шуа, он был из бедной семьи и, вероятно, пришел сюда издалека. Около десяти часов утра он попросил немного еды и воды. За еду отвечал сборщик налогов из Лобтулии, он дал мальчику горсть проса и немного соли.

Я стоял неподалеку и наблюдал за ним – смугленький, с красивыми чертами лица, он был словно каменное изваяние Кришны. Когда он торопливо развязал край своего грязного хлопкового дхоти длиной около метра и принял это скромное лакомство, на его лице расцвела такая счастливая улыбка! Могу вас заверить, что ни один, даже самый бедный, бенгальский мальчишка ни за что не станет есть просо, не говоря о том, чтобы так радоваться этому угощению. Я и сам как-то раз из любопытства попробовал его и пришел к выводу, что язык не повернется назвать это лакомством.

Вскоре праздник подошел к концу. После обеда я заметил, что во дворе уже долгое время сидят под проливным дождем три женщины с двумя детьми. На тарелках из листьев перед ними лежало просо, но ни йогурта-дахи, ни патоки не было, и они, раскрыв рты, неотрывно смотрели в сторону конторы. Я спросил у сборщика налогов:

– Тевари, кто дал этим женщинам еду? Почему они во дворе? И кто посадил их тут мокнуть под дождем?

– Господин, они из касты до́шад[34]. Если пустить их на порог дома, всё будет осквернено. И после этого ни один брахман, кшатрий или гангота не прикоснется к еде. Да и где в доме найти для них место?

Едва я вышел под дождь и встал перед этими несчастными женщинами, как все вокруг тут же засуетились и принесли им еды. Если бы я не видел это своими глазами, то ни за что не поверил бы, что можно съесть столько проса, патоки и разбавленного кислого дахи. Глядя на то, с каким наслаждением они едят эту незатейливую еду, я решил, что нужно как-нибудь непременно позвать их еще и накормить как следует нормальной едой. Где-то через неделю после этого я пригласил через Тевари этих женщин из касты дошад вместе с детьми на обед и угостил жареными лепешками-лучи, рыбой, мясом, сгущенным молоком, дахи, пудингом фи́рни, соусом ча́тни. Они, наверное, и представить не могли, что когда-нибудь в жизни им посчастливится попробовать такие богатые угощения. Их удивленные и радостные улыбки и счастливые лица я не забуду никогда. Тот мальчик из касты гангота Бишуа тоже был тогда на обеде.

2

Однажды я возвращался верхом на лошади из разведывательного лагеря и вдруг увидел, как прямо в лесу у зарослей сахарного тростника сидит какой-то человек и ест кашицу из гороховой муки, разведенной с водой. Поскольку у него не было посуды, он размешивал кашицу прямо на своем грязном хлопковом джоти, отогнув немного его край. Ее было настолько много, что у меня в голове не укладывалось, как один человек, пусть даже индиец, может столько съесть. Заметив меня, мужчина тут же прекратил есть, поднялся и почтительно поприветствовал меня: «Господин управляющий! Я тут перекусывал, прошу прощения».

Я никак не мог понять, за что должен простить человека, который сидел в одиночестве и спокойно ел. «Ешь-ешь, совсем не нужно подниматься. Как тебя зовут?» – обратился к нему я.

«Вашего покорного слугу зовут Дхаотал Шаху, господин», – вежливо ответил он, но так и не сел.

На вид ему можно было дать лет шестьдесят с небольшим. Это был высокий, подтянутый, смуглый мужчина, одетый в грязное дхоти и жилет, босой.

То была моя первая встреча с Дхаоталом Шаху.

Вернувшись в контору, я спросил у сборщика налогов Рамджо́та:

– Ты знаешь Дхаотала Шаху?

– Конечно, господин. Кто же в этих краях не знает Дхаотала Шаху? Он богатый ростовщик, состоятельный человек, тут все его должники. Он живет в Ноугочххии.

Слова Рамджота удивили меня. Чтобы богатый человек вот так сидел посреди леса и ел прямо из грязного края дхоти кашицу из гороховой муки? Сложно представить, что какой-нибудь состоятельный бенгалец мог сделать так же, поэтому я подумал, что Рамджота преувеличивает, но кого бы в конторе я ни спросил, все отвечали ровно то же самое: «Дхаотал Шаху? Да у него денег куры не клюют».

Впоследствии Дхаотал Шаху не раз приходил в мою контору по работе, и чем больше мы общались, тем сильнее я убеждался, что познакомился с удивительным человеком, и если бы не знал его лично, ни за что бы не поверил, что такие люди могут существовать в двадцатом веке.

Как я и предполагал, Дхаоталу Шаху было около шестидесяти трех-шестидесяти четырех лет. Он жил в деревне Ноугоччхия в двенадцати-тринадцати милях к юго-востоку от наших земель. Практически все местные арендаторы, фермеры, заминдары и торговцы были его должниками. Но его беда заключалась в том, что он совершенно не умел требовать данные в долг деньги обратно. Сколько людей так и не вернули ему ни анны! Такому скромному, добродушному человеку не стоило идти в ростовщичество, но ему сложно было отказать людям. Он полагал, что раз уж ему предлагают большие проценты, надо точно давать взаймы. Однажды Дхаотал пришел со мной повидаться. Развязав узел на накидке, он вытащил оттуда старые бумаги и протянул мне их со словами: «Господин, не могли бы вы быть любезны и посмотреть мои документы?»

Я проверил бумаги и обнаружил, что Дхаотал Шаху вовремя не уведомил о необходимости погасить долг, и из-за того, что срок действия договора истек, он потерял около восьми-десяти тысяч рупий.

Дхаотал развязал еще один узел на накидке и выудил оттуда кипу ветхих документов: «Господин, и вот это посмотрите, пожалуйста! Я думаю, может, съездить в город и показать их адвокату, никогда не вел судебных тяжб, да и нет желания. Я отправляю напоминания о погашении долга, но от многих так и не получаю ни анны».

Все эти документы на сумму порядка четырех-пяти тысяч рупий также уже не имели никакой силы. Все обманывают этого простодушного человека.

– Шаху-джи, ростовщичество – это не твое. В этих краях таким делом могут заниматься только жесткие и беспринципные люди вроде Рашбихари Сингха, у которых всегда наготове отряд громил с дубинками, способных в любой момент наведаться к должнику и отобрать у него урожай, чтобы погасить долг и проценты. А такому добряку, как ты, никто не станет выплачивать долг. Не давай больше никому взаймы.

Но убедить Дхаотала я не смог. Он ответил: «Далеко не все обманывают, господин. Солнце и луна по-прежнему восходят на небе, и там, наверху, есть тот, кто заведует всем в этом мире. Разве можно оставлять деньги лежать без дела? Нет, так не пойдет, их нужно пускать в оборот и увеличивать проценты. Это мой источник заработка».

Сложно было понять ход его мыслей: пускать на ветер живые деньги в погоне за процентами казалось мне плохим источником заработка. Прямо у меня на глазах Дхаотал Шаху без тени сожаления разорвал в клочья расписки на пятнадцать-шестнадцать тысяч рупий, словно это была стопка ненужных бумаг, хотя к этому моменту они и правда в нее превратились. Ни его рука, ни голос даже не дрогнули. Он добавил: «Господин, я нажил себе состояние, продавая семена горчицы и клещевины. От родителей мне не осталось ни гроша. Сам всё заработал, сам и растрачиваю. Когда ведешь свое дело, оно всегда так, господин, – деньги приходят и уходят».

Я прекрасно это понимал, но всё равно недоумевал, многие ли смогли бы вот так спокойно стерпеть большой ущерб. У Дхаотала Шаху было лишь одно пристрастие: время от времени он вытаскивал из мешочка из красной материи небольшой орехокол и бетелевый орех, раскалывал его и клал в рот. Однажды он сказал мне, улыбнувшись: «Я каждый день ем бетелевые орехи, господин. Столько денег на них трачу». Будь равнодушие к деньгам и способность с пренебрежением относиться к большим потерям каким-нибудь философским учением, я не знал бы более совершенного философа, чем Дхаотал Шаху.

3

Всякий раз направляясь куда-то через Пхулкию Бойхар, я проезжал мимо небольшой хижины с крышей из кукурузных листьев, принадлежавшей Джойпа́лу Кума́ру. Только он был не из тех Кумаров, что из касты гончаров, а безземельным брахманом.

Дом Джойпала Кумара располагался под раскидистым многолетним баньяновым деревом. У него не осталось никого, кто мог бы позаботиться о нем; уже далеко не молод, высокого роста, худощавого телосложения, с длинными седыми волосами. Всякий раз, когда я проезжал мимо, он молча сидел на пороге своей хижины. Никогда не видел, чтобы он курил, или занимался каким-либо делом, или напевал какую-нибудь песню. Для меня оставалось загадкой, как может человек просто так молча сидеть и ничего не делать. Это пробуждало во мне любопытство и интерес, и каждый раз, оказываясь у его дома, я не мог удержаться от того, чтобы не остановить лошадь и не перекинуться с ним парой слов.

Как-то я спросил его:

– Джойпал, чем ты тут, сидя на пороге, занимаешься?

– Да как чем, вот сижу, господин.

– Сколько тебе уже лет?

– Не считал, но, когда построили мост через реку Коши, я еще мог пасти буйволов.

– Ты был женат? У тебя дети есть?

– Жена уже лет двадцать-двадцать пять как умерла. Были две дочери, тех тоже уже нет лет тринадцать-четырнадцать. Остался я один.

– Тебе не наскучило вот так, одному, здесь сидеть? Ни с кем не говоришь, никуда не ходишь, ничего не делаешь.

– А почему должно наскучить, господин? Хорошо себе живу, всё нравится, – он удивленно посмотрел на меня.

Мне было не понять Джойпала. Я вырос и выучился в Калькутте: то работа, то встречи с друзьями, то чтение книг, то походы в кино, то прогулки – как человек может обходиться без всего этого, для меня непостижимо. Я подумал о том, сколько всего поменялось в мире за последнее время, – знал ли хоть о части этих перемен Джойпал Кумар, вот уже двадцать лет коротающий день за днем, сидя на пороге своего дома? Когда я учился в младших классах школы, он сидел у дверей своей хижины, когда я получил степень бакалавра, он всё так же сидел у дверей своей хижины. Я подумал о том, как удивительно насыщены разными крупными и не очень событиями дни моей жизни и как однообразно протекали дни его одинокой и безрадостной жизни.

Хотя хижина Джойпала располагалась прямо в центре деревни, поблизости не было ни одного жилища – только кукурузные поля и невозделанные земли. Пхулкия-Бойхар – совсем крохотное поселение, всего десять-пятнадцать хозяйств, и все жители тут разводят буйволов, которых пасут в окружающих деревню со всех сторон лесах. Весь день они трудятся в поте лица, а вечерами собираются вокруг костра из бобовой шелухи, разговаривают, жуют бетель или курят самокрутки из листьев салового дерева. Кальян в этих краях практически не курят. Но я никогда не видел, чтобы кто-нибудь из жителей говорил с Джойпалом.

На самой верхушке многолетнего баньяна поселилась и свила гнезда стая цапель – если смотреть издалека, казалось, словно крона дерева покрылась пышными белыми соцветиями. Стоя порой в полном одиночестве в густой тени, окутывающей подножие баньяна, я смотрел вокруг, и всюду далеко на горизонте мне виделись синие горные гряды, которые прижались друг к другу, словно дети, взявшиеся за руки. Когда я останавливался в тени баньяна и заговаривал с Джойпалом, мне казалось, будто этот тихий, размеренный и незатейливый ход жизни под сенью огромного дерева постепенно начинает влиять на меня. Какой толк от сутолоки и беготни? Как прекрасна тень под этим зеленым баньяном, облюбованным самим Кришной, как текучи воды Ямуны, как отраден ход времени, преодолевающего столетие за столетием!

Неторопливое течение жизни Джойпала и свободолюбивая красота этих земель постепенно обратили меня в такого же безучастного, невозмутимого и равнодушного ко всему Джойпала Кумара. Более того, мои глаза стали видеть то, чего раньше не замечали, а голову посещали мысли, о которых раньше и подумать не мог. В итоге я настолько влюбился в природу этого обильного зеленого края и ее свободу, что, если случалось по работе поехать в Пурнию или Мунгер, это становилось для меня пыткой. Казалось, я отсчитывал каждую минуту, когда смогу увидеть свой лес, его непроницаемое одиночество, невиданной красоты лунный свет, закаты, тучи и проливные дожди в месяц бойшакх и летний зной тихих ночей под куполом звездного неба!

Когда я, возвращаясь домой, оставлял далеко позади поселения людей и, проезжая мимо столбов из деревьев акации Муку́нди Чаклада́ра, заезжал в свой лес, бескрайняя лесная чаща, цепи гор, стаи диких попугаев и антилоп-нильгау, яркий свет солнца и свобода природы тут же очаровывали меня.