Цитаты из книги «Бог Мелочей»

образом, совершенно безличным чувством. Движимые омерзением, проистекающим из смутного, неосознанного страха – страха цивилизации перед природой, мужчины перед женщиной, сильного перед бессильным. Движимые подспудным мужским желанием уничтожить то, что нельзя подчинить и нельзя обожествить.Мужской Потребностью. Сами не понимая того, Эстаппен и Рахель стали в то утро очевидцами клинической демонстрации в контролируемых условиях (все-таки это была не война и не геноцид) человеческого стремления к господству. К структуризации. К порядку. К полной монополии. То была человеческая История, являющая себя несовершеннолетней публике под личиной Божьего Промысла.

С посиневшими губами и круглыми, как блюдца, глазами они смотрели, завороженные тем, что они ощущали, не понимая. Отсутствием всякой прихоти в действиях полицейских. Пропастью там, где ожидаешь увидеть злобу. Трезвой, ровной, бережливой жестокостью. Словно откупоривали бутылку.Или перекрывали кран.Рубя лес, откалывали щепки. Близнецы не понимали по малолетству, что эти люди – всего-навсего подручные истории. Посланные ею свести счеты и взыскать долг с нарушителя ее законов. Движимые первичным и в то же время, парадок

Из присланного им эта фотография была единственным, что она уничтожила. Он оскорбил ее тем, что в конце концов и вправду нарушил свой обет, но нарушил не ради нее. Ради нового обета. Словно ты, раскрыв объятия, ждешь кого-то – а он идет мимо, в другие объятия.

В маленькой жаркой комнате теснилось множество амбиций.

Она напоминала восточногерманскую пловчиху на местных соревнованиях. Ее глаза были твердо устремлены на Олимпийское Золото. Любую победу на более низком уровне она воспринимала как должное

Они сами были его «как» и «почему». Они были механиками, обслуживающими разные узлы одной и той же машины.

Товарищ Пиллей и инспектор Томас Мэтью не были друзьями и не доверяли друг другу. Но они понимали друг друга с полуслова. Они оба были мужчинами, отрясшими с себя детство до мельчайшей частички. Мужчинами, лишенными всякого любопытства. И всяких сомнений. Оба, каждый на свой лад, были до ужаса, до мозга костей взрослыми. Они видели мир и никогда не удивлялись, не задумывались, как в нем все и почему.

Маргарет-кочамма была счастлива с Джо. Счастливей, пожалуй, чем была бы, не будь этих шатких, беспорядочных лет с Чакко. Она вспоминала о Чакко с нежностью, но без сожаления. Она не понимала, насколько сильно ранила его: ведь она по-прежнему считала себя обыкновенной женщиной, а его – необыкновенным мужчиной. И поскольку Чакко ни вначале, ни потом не выказал обычных признаков горя и сердечной муки, Маргарет-кочамма решила, что он в такой же степени считает их связь своей ошибкой, в какой она – своей. Когда она рассказала ему про Джо, он оставил ее печально, но тихо. Со своим невидимым приятелем и с приветливой улыбкой.

Он, Человек Катхакали, – прекраснейший из мужчин. Потому что его тело его душа. Оно – его единственный инструмент. С трехлетнего возраста оно обтесывается и обстругивается, укрощается и шлифуется единственно ради выразительности рассказа

Смеется над ней, потому что любит ее. Может в считанные минуты развернуть перед тобою миры, может медлить часами, рассматривая вянущий лист. Или играть с хвостом спящей обезьяны. Может с легкостью перейти от смертоубийства войны к дивной неге женщины, моющей волосы в горном ручье. От злокозненного восторга демона-ракшасы, замыслившего недоброе, к возбуждению малаяльской сплетницы со скандальной новостью на языке. От нежной чувственности кормящей матери к озорной и соблазнительной улыбке Кришны. Из мякоти счастья он может извлечь зернышко печали. Из океана славы – выдернуть тайную рыбину срама. Он повествует о богах, но нить повести тянется из неочищенного человеческого сердца.