Глава 4. «Восход»

Тачанка плавно добралась до рынка и встала замертво. Каждый раз, когда она останавливалась, складывалось стойкое ощущение, что она больше никогда не заведётся. И каждый раз ей удавалось удивлять своих владельцев. На въезде в рынок Ленни и Брутто смиренно ждали, пока подойдут Олег и Корнелиус, чтобы вместе с ними отправиться на первый объект. Рынок – сердце любого города, а тем более деревни. Люди стекались сюда селевыми потоками со всех окрестных районов: кто-то искал общения, другие продавали и покупали товары народного потребления. Над всем рынком, словно облако, стоял гул споров и сутяжничества, торговые дела и дикий капитализм. Даже Ленни одно время держал здесь модуль в качестве своего офиса, но вскоре пришёл участковый и пригрозил его сжечь.

– Заказчик шизоид, – резко проронил Ленни, выкуривая сигарету. – Захотел себе сделать башню такую, винтовую, что ли, наружную, словом, придурок.

– Винтовую? – переспросил Брутто, удивлённо подняв бровь.

– Чтобы винтовая лестница снаружи, и высокая башня, говорит, чтобы самая высокая была во всей деревне, наглухо, короче, отмороженный.

– А кто он?

– Да, это бывший опер, построил тут себе чуть ли не дворец. Оборотень в погонах, хер ли.

Ленни всегда говорил немного без интереса, но быстро и резко, словно бесполезный маленький ручеёк. То, что люди жили здесь издревле, напоминала огромная деревянная полуразрушенная арка, но ещё стоявшая гордо на своих глиняных ногах. Некогда великая, ныне почти покойная, выгоревшая по своим краям и подгнившая местами. Резные стелы, вкрапленные в её основания, изображали странные фигуры диковинных человекоподобных козлов, весело танцующих вокруг костров и от удовольствия показывающих свои длинные языки. Их причудливые образы кружили в неге среди прекрасных пятиконечных звёзд. Создавалось впечатление, что стоит она тут уже не одну тысячу лет; она смотрелась тем причудливее, что была почти исполинской, несоразмерно гигантской и выглядела тут немного не к месту. К чему такие огромные городские ворота в захудалую деревушку, Брутто искренне не понимал. Да и сама деревня была странной и находилась в низине, словно в огромной яме, от центра которой концентрическими кругами расходились улицы. Хотя и деревня это была местом удалённым, тут был даже трамвайный парк и целых пять остановок в разных углах деревни. Но, конечно, заброшенный. А купола церкви отсвечивали где-то вдали, почти с любых мест. Не менее забавное, что рынок стоял на первой улице, а в центре, где он, по идее, должен был находиться, как раз-таки располагался полицейский участок.

– А что это за ворота такие? – задумчиво спросил Брутто, оглядывая монструозную конструкцию.

– Где? – удивлённо переспросил Ленни, разводя руками.

– Блин, да вот, огромная деревенская штука перед рынком! – Брутто тыкал пальцем через лобовое окно.

– А это что? Да хрен знает, я в первый раз на неё внимание обратил, – кинул Ленни и отвернул голову куда-то вдаль.

– Да как так-то? Ты же тут всю жизнь живёшь, она же гигантская! – Брутто удивился пуще прежнего. Эта арка была, наверное, размером с Бранденбургские ворота, и не заметить её в такой глуши – это нечто сверхъестественное.

– Ой, ты умный такой! Ты думаешь, кому-то есть дело до этой арки? Пройдись и посмотри.

И Брутто оглянулся: толпы тянулись вереницей через эту арку, не поднимая глаз и не разгибая спину. Сгорбленные и сутулые были как дети, так и собаки, что волочились за этой толпой. Мало того, казалось, что вслед за этой толпой горбились и травинки, и деревья – всё склонялось к земле. Казалась, эта толпа была единым зверем, исполинским змеем, который протягивался через всю деревню прямо к рынку. Толпа была поразительно огромной, такая, что их масса тел просто закрывала собой дорогу. Людские потоки словно растворялись в местном антураже, как кружившаяся пыль и стойкий запах ладана.

– Ух, сколько тут народу, конечно, живёт!

– «Живёт» – не самое лучшее слово, а так да, тут гораздо больше людей, чем кажется несмотря на то, что это край света, по сути.

Подхватил разговор подошедший Олег. Он подходил с походкой уверенного в себе человека, статно шаг за шагом, выверенно и по-королевски улыбаясь между фразами.

– О, здорово! Ну, наконец!

Заулыбался Ленни, протягивая руку.

– Смотрите!

Шепотом, по-детски, сказал Брутто, вытаращив свои глаза. Рядом с машиной проносили нелепо покрашенный эмалированной черной краской деревянный гроб, который несли несколько человек в робах, за которыми в черных рясах шли, видимо, плакальщицы – двенадцать странных женщин с крупными медальонами на груди, сияющими на солнце. Впереди же этой траурной процессии шел поп, яростно и страстно размахивая кадилом, описывая концентрические круги. «Упокой душу раба божьего Симеона», – произносил он с неподдельным удовольствием, умело мелодично вытягивая слова, несмотря на монотонность и низкий грудной бас, с которым он пропевал буквы каждого слова. Поп был человеком статным, высоким и плечистым, что выдавало в нём спортсмена, но то, что спорт был давно заброшен, как и всё вокруг, демонстрировал выпирающий массивный живот.

– Ого, старый волк умер всё-таки, – с некоторой горечью и осторожностью в голосе произнёс Ленни.

– А кто это? – вновь, несколько по-детски, спросил Брутто.

– Да, старый дед был такой, жил на Денницкой, лет сто ему было вроде, лютый тип, до жути пугал всех. Бррр.

И Ленни не шутил: услышав имя Симеона, толпа на секунду замерла, и в воздухе образовалось народное «Эх» – смесь облегчения с горечью.

– Ого!

– Почётный член города, как-никак, лютый тип был, такой у него взгляд до дрожи.

– А зачем его гроб тащат по улицам? – искренне недоумевал Брутто, театрально разводя руками.

– Да тут такая традиция, к церкви тащат на Мамонтовской, типа должен пройти через ворота, попрощаться с селом и всё такое. Всё-таки мы тут живём, никак в других местах, есть свои традиции.

Несмотря на местечковый колорит, процессия получилась торжественной. Брутто, как городскому жителю, такое видеть вообще доводилось впервые. Чтобы гроб с человеком несли через ворота города – это, конечно, нечто невообразимое. Эта казавшаяся нерушимой селевая толпа, из огромного змея, быстро расступилась, повинуясь старым традициям, но как только поп прошёл сквозь неё, она также быстро выправилась и полилась дальше к рынку, беря привычный темп. Вся, кроме одного: один старик, сутулый и сгорбленный, в каких-то странных лохмотьях, сделанных будто из мха и кусков земли, соединённых ветками, с дряхлой ветошью, как с посохом, встал по середине арке, махая и крича.

– Стойте, ироды! Что ж вы творите? Ему там быти нельзя!

По-библейски произнёс он, однако старческий скрипучий и излишне высоковатый голос портил впечатление. Брутто, Ленни и Олег неотрывно смотрели на развязавшуюся перед ними мизансцену.

– О, Господи! Сколько ж можно! Ты мне каждый раз похороны срывать будешь, мудак ты этакий!

По-простецки басом и в сердцах ответил ему разочарованный поп.

– Окриши очи, клирик! Не зришь ли бесов при сей вратах? Куда ж ты его? Куда ж ты его гребёшь? Невозможно ему тут быти, ибо был человек достоин!

– Я же тебе даже показывал постановление ещё советское, что ворота эти – культурное наследие, к дьяволу отношения не имеют! Пшел прочь, вошь, обратно в свои болота промозглые!

Разочарованно произнёс он.

– Яко веление? Ты глядишь на явное, но ничто не зришь! Ты слеп! Фарисей!

– Это кто Фарисей? Я фарисей? Ах ты, сука! Достал, ей-богу! А ну, пшел прочь, бомжара!

И поп махнул кадилом на него так, что горячее масло из лампады обожгло старику глаза.

– Ослеп! Ослеп!

Истошно закричал старик.

Пока он валялся в песке и корчился от боли, процессия прошла дальше, а поп, заулыбавшись ещё пуще прежнего, стал махать кадилом так, что люди стали раступаться перед ним, и не зря.

– И часто тут такое?

Усмехаясь, спросил Брутто.

– Да это местный сумасшедший, живёт в лесу. Вообще он редко за кого-то вписывается, а сегодня что-то особенно бойкий, видимо, с возрастом крыша совсем течёт.

– Или нашёл полянку грибов. Тут такое часто бывает. Вот давеча два мужика, белых как смерть, бегали голые по всей деревне, думали, признаки. А потом, когда окочурились, стали выяснять, что да, как и нашли у них в бытовке мухоморную фабрику. В общем, объелись белены, и всё – кранты.

– Произнес подошедший, наконец, Корнелиус, параллельно здороваясь со всеми.

– Жесть, у вас тут движуха, конечно, такая! Может, ему помочь?

– Ничего с ним не будет, вот он уже обратно в лес ковыляет, провалил свою миссию, инок!

Гробовая процессия наконец вошла в арку и раздвинула людские реки, однако не встревожила их сильно. Они всё так же шли единым неорганизованным строем, а заклинания попа смешивались с шумом толпы, и потихоньку сама процессия растворилась среди утренних зевак. Всё вернулось на привычные места, подобно тому, как смерть становится частью жизни.

Все, да не все, казалось бы, явление обычное, но так оно разительно отличалось от всего, что бросилось Брутто в глаза. Одна девушка встала как соленной столб, будучи в толпе, она словно находилось в невидимом, но четко очерченным белым кругу, отделяясь от всех вокруг. Выглядела она чудесно: белый полупрозрачный хитон едва мог скрыть её прелестные формы, а кончики тёмных волос виднелись из-под платка. Фигура её тотчас же приковала Брутто к себе, породив внутри него жгучесть, переходящий в нелепую суету, он захотел овладеть её, сорваться с цепи и прорезав толпу повалить её наземь. Девушка смотрела то на гроб, то на солнце, вертляв шеей, пока резко не обернулась и не посмотрела Брутто прямо в глаза. Её взгляд был совсем не тем, что он хотел видеть; его одернуло. Её глазницы были почти пусты, её лицо было неказистое и неухоженной, нелепой; её определённо красивое детское лицо было искажено собственными внутренностями. И, наконец, он впервые что-то почувствовал после того дня «темные коридоры… подножка…тень….и вот призрак».

– Ну что, досмотрели своё кино? Погнали, уже 6 утра, а договорились в 6 там быть.

– Ща, два часа ещё подождём, пока Брутто на телок попялится!

Недовольный Ленни посмотрел на Корнелиуса и Олега, которые любили поспать подольше и изрядно опоздали. Машина тронулась

Дом странного заказчика находился на опушке леса, чуть поодаль от деревенской застройки, в низине. В Бабелевском СНТ, помимо его дома, стояли только заброшки и бедняцкие лачуги. Его дом – причудливое сооружение, не иначе, словно его мастерил неживой человек, а нейросеть, нахватавшаяся картин французских и немецких средневековых замков, которой дали деньги, сэкономленные на обедах в школьных столовых, с целью построить это в воплощение. Чудо строительной техники, тут успели поработать все местные бригады, от мала до велика.