Читаю Арину Обух, новую её книгу «Следующая остановка — „Пионерская-стрит“»:
"Выхожу из дома и вижу страсть. Она бьёт о гранит набережной..."
- Ааа, Арина, боже мой, как просто и точно! Так можно было?!
Хотя что за вопрос - тебе можно, именно тебе и можно.
Художник-писатель, писатель-художник - уже и не разберёшь, какое начало в тебе первично. Ты рисуешь словами, пишешь красками, или всё вместе и сразу, и наоборот.
И как и в первой своей книге - словно не касаешься земли (умудряясь при этом цеплять самое нутряное, сокровенное), даром что по зодиаку (да простят мне ненаучность подхода) знака ты самого земного и упёртого. Но в книгах и рисунках своих ты определённо знака другого.
Зверя непойманного.
Порой книга эта, как горы, не пускает в себя: и ты ( то есть я!) тычешься упрямо, как глупое дитя, долбишься дятлом, ластишься кошкой змеиной - а нет, иди гуляй, милая, нет сегодня входа.
А иной раз хочется специально читать её в тех очках, что тебе малы уже - и что-то чуть пропускать или допускать, видеть, как кажется... И тогда сами собой возникают удивительные сверхсмыслы в написанном. И веер из слоновой кости вдруг превращается в веру той же кости...
А уж сколько стихов во мне всколыхнули рассказы твои, дорогая Обух!
И нестихов тоже - а вполне себе жизни, давно, казалось бы, забытой, затёртой, истраченной. И ап! - с твоей подачи снова та буря настигает, лохматит, колобродит внутри - как будто всё вот только, вот сейчас.
А как вы с мамой (хорошо-хорошо, пусть с некой знакомой до родства незнакомкой, мамой как таковой в книге вроде и не названной) - вы сидите в кафе или идёте куда-то и разминаете сюжеты, героев, характеры, твоя история, её история...
Сердце моё полуспящее не жалеешь ты, Арина!
Когда-то ведь и я к своей маме прибегала после каждого интервью или культпохода - и говорила-мы-говорили за чаем (впрочем моя родственная "незнакомка" больше слушала), и из полного непонимания, что и как написать, возникал вдруг образ, ну или хотя бы звякали ключи. И ура - статья готова, только запечатать!
Какая всё-таки удивительная эта Обух!
Вот есть люди - страсть голимая и незаразная. А есть, как ты: чуть вдохни, коснись - и "вот уже повело, потянуло", закружило. И что-то ещё такое вскрыло неуловимое, пульсирующую жилку чего-то непрожитого, что только ещё забрезжило там, далеко-далеко, где ещё никого, никогда - разве только твои рыбки-разведчицы.
Ну и не удержусь, простите, плесну немного и своей стихии - а нефиг было будить! - из петербургской засмолённой насмерть бутылки.
Которую, чтоб открыть - надо разбить о гранит той набережной, где та страсть, что поджидает тебя, как безумно влюблённый, на выходе из дома, или из земной себя.
Всегда!
РАБА ПЕТЕРБУРГА
Разорвав сети сна со всей дурью,
И встречая рассвет... - заведу патефон,
Съем на завтрак Вертинского "-пури",
Придушу телефон.
И прочь - как преступница - вон!
В Петербург!
Я нырнула в тебя, Петербург!
В твои воды, проспекты, колодцы, в метро.
И на крыши - и выше, и выше:
Мы не голуби, но и не мыши.
Я дышу тобой, пью и ем, не фильтруя.
Со всем многолюдьем твоим и разноязычьем -
Так часто китайским и птичьим.
Без зонта и берушей, с ледяной водой в дУше,
С Бахом в груди! -
С его вертикалью органной - я истекаю сталью.
Мышцы в ногах - гранит...
А город крепью стоит, царит и горит,
И рвет ветром в клочья.
И божьи как будто ножи – здесь ночи взрезают мосты:
И те - как у дурочки брови, другие - орудия к бою,
Третьи - с луною на ты.
И орды рвут криками рты.
Я пью - и глинтвейн вместо крови...
А Спас, как всегда, на Крови.
Не Москва Петербург, не Москва!
Не её масломаслие грешное,
Не её суета с растележеньем.
Не прикуришь здесь враз от любого столба.
Но я даже во сне Петербурга раба.