Таверна Полларда

Пятница, 27 ноября

В Крюке собралась большая толпа. Заседание мирового суда притягивает в таверну Полларда кучу зевак, которым хочется развлечься и послушать сплетни. Одни сидят кучками, упершись локтями в тяжелые деревянные столы, держа в руках фляги, другие прислоняются к стенам, перешептываясь и вытряхивая грязь из ботинок. У нас здесь живут иммигранты первого, второго и третьего поколения, и по разговорам это заметно. Собравшиеся говорят в основном на английском с самыми разными акцентами, но иногда сквозь шум прорываются вспышки веселья на немецком, французском и испанском.

Эбигейл Поллард сидит на трехногом табурете у пылающего очага, заткнув в вырез корсажа платок. Комната наполняется народом, становится жарче; она достает платок, вытирает пот со лба и засовывает его обратно. Эймос Поллард пользуется тем, что клиентов сегодня много, – он снует по таверне, подавая ром и эль, пиво и сидр. Смеется чьей-то шутке. Хлопает друга по плечу. Приветствует одного клиента, потом другого. Неспроста Эймос ни разу не протестовал против судебных заседаний в таверне – такие дни существенно увеличивают его месячную выручку.

Джозефа Норта, как правило, называют полковником Нортом, но сегодня он выступает в роли судьи, и ему очень нравятся прилагающиеся к ней власть и всеобщее почтение. Штат Массачусетс предоставил ему эту должность двадцать лет назад за службу в Войне с французами и индейцами. Он всегда казался мне в суде совершенно невыносимым, но сегодня ситуация стала сложнее: я впервые свидетельствую перед Нортом с тех пор, как Ребекка Фостер публично выступила со своими обвинениями.

По традиции в четвертую пятницу каждого месяца разбираются мелкие местные распри: жалобы на нарушение субботы, непристойную ругань, обвинения в прелюбодеянии, всяческие обиды и семейные неурядицы. Дважды в год Норт и другие судьи округа Линкольн собираются на суд по гражданским делам. Такие заседания проходят в тринадцати милях отсюда в Вассалборо, и на них рассматривают более серьезные преступления – воровство, клевету, неуплату налогов и нападения. Высший же апелляционный суд тоже собирается дважды в год, но к нему внимания гораздо больше: там рассматривают дела об убийствах и апелляции на решения суда по гражданским делам. Эти дела рассматриваются на юге, в Пауналборо – это единственный город в окрестностях с настоящим зданием суда и тюрьмой, – и там заседают почтенные юристы, приезжающие из Бостона. Система довольно беспорядочная и неопределенная, но наши потребности невелики, и мы благодарны за любое правосудие, которое нам достается.

Судья Норт, однако, к любым заседаниям относится с одинаковой напыщенной торжественностью. На нем положенный по должности парик и красная шелковая мантия, застегнутая под самое горло. Гофрированный воротник пожелтел от старости и обвис у него на шее, словно обычная тряпка.

Я пробираюсь вперед – готовлюсь дать показания и уйти. На длинной скамье неподалеку от очага есть свободное место, и я сажусь туда. Эфраима я замечаю, только когда он снимает шляпу. Он стоит в тени возле двери, прислонившись к колонне, руки у него скрещены на груди. Любой сторонний наблюдатель решил бы, что он смотрит на меня без всякого интереса, возможно, со скукой, но я достаточно хорошо знаю своего мужа, чтобы заметить, что взгляд у него напряженный, а зубы сжаты. Мы провели вместе столько лет, что каждое его движение, каждое слово, каждое мгновение его колебаний ясны для меня, словно линии, которые он проводит на своих картах. Эфраим встревожен. Иначе бы он сюда не пришел.

За мной сидит кучка женщин, которые переговариваются, ожидая, пока их мужья подадут жалобы или отобьются от тех жалоб, которые поданы против них. У стола стоит Уильям Пирс со своей дочерью Салли, они напряженно перешептываются. Я вижу троих из числа мужчин, что помогали вытащить Бёрджеса изо льда. Они нашли себе места достаточно близко друг от друга и теперь украдкой переглядываются. Генри Сьюалл, городской клерк, садится рядом с Нортом. Он готов вести записи и регистрировать любые назначенные или уплаченные штрафы. Входят и выходят другие люди; где-то плачет младенец, двое детей не могут поделить яблоко на крайнем столе.

– Заседание мирового суда объявляется открытым, – веско объявляет Норт и ударяет по столу молотком.

Я планировала подождать до конца заседания, выступить с показаниями как раз перед тем, как суд разойдется. Но у Норта другие планы. Он видел, как я вошла, и с тех пор за мной наблюдал.

– У вас какое-то дело, мистрис Баллард? – Он смотрит прямо на меня, словно бросая вызов.

Так же поступают все остальные.

Я встаю. Откашливаюсь.

– Я пришла дать показания согласно закону.

– Какие?

Это формальность. Спектакль для присутствующих. Обычно есть только одна причина, по которой я прихожу на судебные заседания, и граждане Хэллоуэлла прекрасно это знают. Когда незамужняя женщина рожает, закон обязывает меня спросить во время родов имя отца ребенка и записать его. Закон предполагает, что в момент подобной боли женщина не может лгать. Авторы закона явно мало знают о женщинах и ничего – о родах. Я могла бы привести им бесконечное количество примеров лжи, которую женщины сообщали мне сквозь сжатые зубы, пока выталкивали в мир своих детей. Тем не менее закон, принятый четыре года назад Генеральной ассамблеей Массачусетса ^[3], так прямо и называется: «Закон о наказании распутства и о содержании незаконных детей». Он разработан для того, чтобы убедиться, что у незамужней женщины есть средства содержать ребенка, но, по сути, это просто ритуал публичного позора. Из всех обязанностей, которые на меня накладывает моя профессия, эта мне нравится меньше всего. Если девушка откажется называть отца ребенка, ее оштрафуют и могут посадить в тюрьму на сутки. Если подчинится – тоже оштрафуют, но хотя бы не придется позориться, проведя ночь в тюрьме. Повторные нарушительницы подлежат более серьезному штрафу и более длительному аресту. А вот мужчины, замешанные в таких делах, не подлежат никакому из этих наказаний – про мужское распутство закона нет, – если только не считать наказанием обязанность содержать собственного ребенка.

Если бы в таверне никого не было, Норт перешел бы прямо к делу, но поскольку у него большая аудитория, он тянет время. Я позволяю ему покрасоваться, зная, что именно предположили все присутствующие. Очередной незаконный ребенок. Очередное заявление об отцовстве. Немножко сплетен, чтобы развлечь соседей на несколько дней.

Я с притворной почтительностью склоняю голову.

– Я предстаю перед мировым судом, чтобы свидетельствовать о смерти, чего требует от меня долг перед законом и штатом Массачусетс.

Мои слова хорошо отрепетированы, тут нужно соблюдать осторожность.

У меня за спиной поднимается гул – присутствующие начали переговариваться.

– О чьей смерти? – спрашивает Норт, щурясь.

– Джошуа Бёрджеса.

Теперь гул превращается в настоящую какофонию. Норт бьет молотком по столу, чтобы восстановить порядок. Когда публика затихает, я продолжаю:

– Джошуа Бёрджеса нашли вчера утром. Он застрял во льду возле мыса Бамберхук-Пойнт. Меня вызвали в эту таверну, чтобы я осмотрела тело и высказала свое мнение о причине смерти.

Краем глаза я вижу, что Эфраим, услышав холодный тон Норта, встревоженно переступает с ноги на ногу.

– И каково ваше мнение о причине смерти, мистрис Баллард? – спрашивает Норт.

– Убийство.

Восклицания. Перешептывания. Ахи и охи. Вот что творится у меня за спиной, плюс шум от падающих табуретов – люди вскакивают на ноги. Несколько кружек опрокидываются, и я слышу, как капли эля размеренно падают на каменные плиты пола. Смерти в этих местах часты, а вот убийство – редкость. Я продолжаю стоять, лицо у меня настолько спокойное и отстраненное, насколько получается. Не свожу глаз с Норта, а он смотрит прямо на меня, не отворачиваясь. Сидящий рядом с ним Генри Сьюалл переводит взгляд с меня на судью; перо его зависло над книгой протоколов судебных решений.

Норту приходится несколько секунд колотить молотком, прежде чем в суде снова воцаряется порядок.

– Это серьезное обвинение, мистрис Баллард.

– Я никого ни в чем не обвиняю, а лишь информирую о том, что обнаружила. – Я стою прямо и говорю уверенно. – Лицо, торс и пах у него были покрыты синяками. Несколько зубов выбито. Ясно, что его сильно избили, пока он был еще жив. У него было сломано много костей. Шея у него была свернута, трахея открыта, а ниже подбородка вокруг шеи след от веревки. Очевидно, что после избиения Джошуа Бёрджеса повесили. Не думаю, что он был жив, когда его бросили в реку.

Норт смотрит на меня в упор; взгляд его темных глаз очень жесткий, но выражение его лица я никак не могу истолковать. Голос звучит бесстрастно, когда он спрашивает:

– Как вы можете быть уверены, что его именно бросили в воду?

Ах ты подонок, думаю я, ты же никогда раньше не задавал вопросы по поводу моих показаний. Потом я осторожно отвечаю:

– Это вывод, основанный на данных.

– А вы когда-нибудь видели повешенного, мистрис Баллард?

– Да.

Меня изумляет, что он задал такой вопрос, и я не стесняюсь это продемонстрировать. Уж он-то должен знать ответ.

– Видела.

Я игнорирую суету за спиной, не обращаю внимания на толпу в зале, которая продолжает стоять, перешептываться, бормотать. Я так уставилась на Норта, пытаясь расшифровать выражение, которое промелькнуло на его лице, что замечаю человека, который подошел и встал рядом со мной, только когда он начинает говорить.

– Ваша честь, – говорит он. – Могу я обратиться к суду? У меня тоже есть информация, относящаяся к ситуации.

Доктор Пейдж.

Черт. Черт побери.

Когда судья Норт ему отвечает, я наконец понимаю, что значит выражение его лица, которое не могла разгадать: уверенность.

– Конечно. Пожалуйста, сообщите для протокола свое имя и профессию.

– Доктор Бенджамин Пейдж. Дипломированный врач, выпускник медицинской школы Гарварда.

На толпу в таверне Полларда это производит впечатление. Они переговариваются и одобрительно кивают. Подаются вперед. С любопытством его изучают. Кое-кто из молодых женщин выпрямляется и смотрит на него с острым интересом, высматривая обручальное кольцо или иной признак того, что он несвободен. Несмотря на раздражение, не могу спорить с тем, что для нового врача это отличная возможность прорекламировать свои услуги.

– Продолжайте, доктор Пейдж, – говорит Норт более громким и веским тоном. – Суд всегда относится с уважением к словам профессионального медика.

– Я также изучил вчера тело Джошуа Бёрджеса, но, боюсь, мои выводы отличаются от выводов мистрис Баллард.

Норт поднимает руку и жестом приглашает его высказаться.

Пальцы у меня подгибаются, но я все же удерживаюсь от того, чтобы сжать кулак, и спокойно смотрю на доктора Пейджа. Он выходит вперед, к столу, но говорит, обращаясь только к Норту.