Глава 8

Она твердо решила поговорить с Анной начистоту и мысленно наметила послеполуденное время, когда Питер не будет им мешать. Она сохранит спокойствие, будет помнить, что Анна ее гостья, но в итоге потребует, чтобы та объяснила свое поведение. Однако на следующее утро Анна совершенно неожиданно собралась в Глазго за покупками – хотя ни одна из ее затей не имела такого точного и обдуманного определения. После завтрака она небрежно проронила:

– Хочу купить себе кое-какую одежду.

Тут же она встала из-за стола и, не выказывая особого энтузиазма, отправилась на станцию, к десятичасовому поезду. Никакой подготовки, никакого волнения, никакого упоминания о том, что Люси могла бы поехать с ней.

Не то чтобы Люси мечтала составить ей компанию. На самом деле, несмотря на провал своего замысла, она наблюдала отъезд другой женщины с чувством невероятного облегчения. В то утро голова у Люси была тяжелая, ее одолевали странные навязчивые сомнения. Наверное, хорошо, что Анна уехала. Люси хотелось остаться одной и все обдумать, взвесить все обстоятельства. Снова и снова к ней приходило осознанное ощущение того, что ее попытки не напрасны, что в муках должно родиться нечто, созвучное ее душе, и после этого наступит облегчение.

Она бродила по дому, почти автоматически собирая вещи Питера для его поездки в Порт-Доран в конце недели и едва ли замечая то, что происходит вокруг. С мучительным напряжением она пыталась сформулировать свои подозрения, вызвать в воображении фантом, который неотступно преследовал ее.

Надо признать, что с самого начала она пыталась подружиться с гостьей. Радушно ее принимала, старалась во всем ей понравиться. Но, оглядываясь назад, Люси приходила к выводу: неприязнь к Анне зародилась в тот самый момент, как Джо привез ее в дом Муров. И неприязнь эта была взаимной. Убежденность в том, что Анна ей нравится, была иллюзией, плодом воображения, обманом – Люси так хотелось быть гостеприимной! Анна никогда ей не нравилась, ибо они были полной противоположностью друг друга. Анна не вызывала у нее доверия. И первым поводом к недоверию был тот раз, когда, вернувшись из Рэлстона, Люси застала Анну и Фрэнка у камина, где они так уютно устроились. Постепенно, камень за камнем, росло это немыслимое сооружение – не имеющее, пожалуй, четких очертаний, бесформенное скопление сомнений, подозрений, догадок, – и возникло оно благодаря характеру Анны Галтон и ее влиянию на Фрэнка. В результате визит Анны, который Люси с энтузиазмом предвкушала, стал не радостью, а угрозой, чем-то мучительным, почти зловещим. Для Люси было очевидным, что она не виновата в создавшейся ситуации, да и в чем ее, право, можно обвинить? Фрэнк – ее муж, живущий с ней в полном согласии и счастье. Приехала Анна, и счастье кончилось. Это неоспоримо. Вероятно, виновата в этом Анна. Но в чем ее вина? Люси прикусила губу и, наморщив лоб, опять попыталась увязать в цепочку свои разрозненные наблюдения. Разве она не различила в замечаниях Джо странных намеков, не уловила в поведении Эдварда особой многозначительности? А эта необычная атмосфера в пресбитерии, почти мучительное смущение мисс О’Риган – крылась ли причина просто в ее небывалой скромности? И потом – отношение Анны к Фрэнку. Поведение самого Фрэнка – его упрямое молчание. Если бы он обязан был молчать, если существовала какая-то тайна, не подлежащая разглашению, Люси сразу поняла бы. Но ему нечего скрывать. Нечего! И все же он скрыл это. Он, побывавший в Ирландии в тот самый год, ни слова не сказал о происшествии в семье Галтон. О-о! Мысль об этом не давала покоя.

Люси нахмурилась и судорожно вздохнула. Она воздвигла в уме странное сооружение, которому для завершения не хватало лишь замкового камня.

Может быть, никакого замкового камня нет. Может быть, ею движет одна ревность. Поморщившись от такого предположения, Люси все же задумалась. И спокойно отбросила эту мысль. Нет-нет! Ревность – следствие невероятного эгоизма. А ее любовь не эгоистична. Все ее существо стремится к конечной цели – благу Фрэнка. Она так хорошо его знает, до конца понимает, любит его всепоглощающей любовью, поэтому не допустит ни вмешательства в его счастье, ни нарушения мирного течения его жизни. Это не ревность. Это верность, преданность, здравомыслие – да, возвышенная суть ее любви. Так думала Люси. И она это знала.

Анна, конечно, другая. У нее нет ни идеалов, ни амбиций, ни цели, ни правил. Несчастье с ребенком, похоже, в точности показало ее отношение к жизни. Почему же она не вышла замуж за отца этого ребенка и не устроила себе нормальную жизнь? Но это было бы не в духе Анны. Без сомнения, она насмешничала и вела себя своенравно, делая вид, что ей все безразлично. Мужчина наверняка оказался слабаком, непостоянным и неразумным, мечтающим лишь о том, чтобы в конечном счете освободиться от обязательств. И Анна позволила ему ускользнуть. Люси представляла себе, как Анна холодно говорит: «Тогда иди к черту. Мне на тебя наплевать». Да, судя по всему, так все и было.

Но это неправильно, ошибочно и совершенно противоположно семейной политике Люси, с ее прямотой и открытостью. Допустим, например, что она примет беззаботное поведение Фрэнка, который может, как известно, быть непостоянным и неразумным, – какое будущее в этом случае их ожидает? Только катастрофа.

Она вздохнула и коленом задвинула ящик, в который укладывала вещи Питера. Потом резко выпрямилась и пошла в спальню Анны, чтобы прибрать там. В дверях остановилась и, сдвинув брови, несколько секунд обозревала комнату. «Беспорядок просто ужасный», – подумала она. Кровать не заправлена – уж это, по крайней мере, Анна могла бы сделать, ведь она в гостях, – на туалетном столике все разбросано, из полуоткрытого ящика торчит чулок с глянцевой пяткой, на полу валяется женская сорочка. Нижнее белье Анны, выставленное на обозрение, – с соблазнительным узором, из ткани, совершенно непохожей на белый батист, который носила Люси, – даже оно вызывало у нее раздражение и досаду. Невольно возникло горячее желание избавиться от гостьи: «Надеюсь, она скоро уедет». Да, Анне не следует надолго здесь задерживаться. Пускай уезжает. И она, Люси, не пожалеет об этом. Наконец она признала всю глубину их взаимной неприязни.

Продолжая хмуриться, она начала прибираться в комнате – Нетта была занята на кухне, но, независимо от обязанностей Нетты, у Люси появилась настоятельная потребность самой сделать уборку. Бессознательно она придавала этому действу символический смысл: пусть Анна разбрасывается своей жизнью, но она, Люси, устроит свою, и устроит подобающим образом.

Она навела в спальне порядок, затем подобрала со столика беспечно разбросанные безделушки – брошь и кольцо с опалом, остальные украшения были сейчас на Анне, – чтобы положить их в маленькую зеленую шкатулку, стоящую у зеркала. Люси открыла ее. Потом вдруг замерла на месте, отдернув руку. Ее глаза, лицо, вся фигура выражали странное напряженное внимание. Не шевелясь, она с побледневшим лицом пристально и сурово смотрела на что-то, находящееся в шкатулке. Потом медленным движением извлекла это.

У нее в руках оказалась фотография – не медальон, это было бы слишком сентиментально для Анны, – всего лишь маленький измятый детский портрет, позабытый в шкатулке за ненадобностью. Он изрядно выцвел, однако точное, отчетливое сходство ребенка с кем-то знакомым бросилось Люси в глаза. Она застыла, пораженная, не сводя взгляда с фотографии, и ей стало ясно – это ребенок Анны, ее тайна, спрятанная от всех, ее давно умершее дитя. Но какое неожиданное сходство с… И внезапно образ этого ребенка воскресил в ее памяти лицо собственного сына. У Питера в более нежном возрасте был такой же нос, разрез глаз, изгиб губ. Сквозь пелену, застилающую зрение Люси, детские лица постепенно слились в одно… И уже не лицо маячило перед ней, а подозрение – ужасное, отвратительное подозрение.

Не оказалась ли она вдруг во власти какого-то наваждения, болезненной фантазии, фальшивого мелодраматического чувства, чего-то совершенно чуждого ее нормальной здравомыслящей натуре? Но нет, это не фантазия. Это сходство, столь остро поразившее встревоженный, возбужденный ум Люси, явилось не просто шоком, а откровением. Это сходство сына Анны с ее собственным сыном могло иметь лишь единственное ужасающее объяснение – именно этого она опасалась.

Она задрожала. Внутри ее тоже что-то задрожало – нечто, стремящееся вырваться на свободу. Все, что до сих пор ускользало от понимания, смутные предчувствия последних дней, глубоко скрытые эмоции вырвались наружу и поглотили ее целиком.

«Господи, – в растерянности думала она, – теперь я все понимаю. Замковый камень в этом сооружении встал на место. Пять лет назад Фрэнк несколько месяцев прожил в доме Анны. Потом у нее родился ребенок – их ребенок. Значит, это правда. Фрэнк был отцом ребенка Анны». Она знала, что так оно и есть.

Негромко вскрикнув, она отпрянула от шкатулки. Яростно распрямила склоненную спину. Она в это не верит. Вся дрожа, она сделала решительный глубокий вдох, повинуясь резкой перемене в настроении. Она не станет этому верить. Это невозможно. Поразительное сходство между ребенком Анны и ее сыном всего лишь дело случая, проявление общих семейных черт. Это отнюдь не замковый камень здания. Нет никакого здания. По сравнению с ее любовью к Фрэнку ничто не имеет значения. У нее есть ее любовь, ее преданность. «Я сошла с ума, – страшно терзаясь, думала она, – если подозреваю Фрэнка!» Ей вдруг показалось чудовищным, что на основании слова, взгляда, случайного сходства на фотографии она обвиняет его в поступке, который неизбежно приведет к краху их счастья. Она явно не из тех женщин, которые отличаются пошлой ревностью или подозрительностью, она выше этого. Только ее сильная любовь к Фрэнку привела к такой ситуации, заставила ее почувствовать рану в груди еще до того, как была выпущена стрела. И не было никакой стрелы. Фрэнк не имеет отношения к этому злосчастному делу. Она не станет питать это отвратительное подозрение к Фрэнку – Фрэнку, который все эти годы был ее мужем, ласкал ее и любил, ни разу не намекнув на тот кошмарный факт, который теперь так мучительно терзает ее.

Но почему – она задумалась, и глаза ее вновь затуманились, – да, почему он не упомянул об этой истории? Так естественно, так просто было бы хоть словечком намекнуть о ней перед приездом Анны. И зачем он противился появлению кузины в их доме, когда теперь его внимание к ней так очевидно? Жестом отчаяния Люси оперлась рукой о спинку кровати и прислонилась к ней лбом.

У нее нет доказательства. Она ошиблась. Она ставит себя в глупое положение. Визит Фрэнка и рождение ребенка Анны в один и тот же год – чистое совпадение.

Но какое… какое омерзительное совпадение! И было ли это простым совпадением? От одной мысли об этом Люси содрогнулась. К тому же скрытность Фрэнка жестоко мучила ее. На нее нахлынула волна горьких воспоминаний – взгляды, которыми, как ей казалось, обменивались Анна и Фрэнк, лукаво произнесенные слова. Она сильно вздрогнула. Были ли у них знаки тайного взаимопонимания?

Чтобы привести себя в чувство, Люси прикусила губу и стиснула кулаки. Кровь стучала в висках, в горле стоял ком, словно ее постигло горе.

Вдруг она подняла голову и решительно вздернула подбородок. Ее тело выгнулось от напряжения, казалось, она усилием воли пытается победить невидимого врага. Неистово запылал ее собственнический инстинкт. Фрэнк принадлежит ей. Что было, то прошло. Теперь ее волнует настоящее и будущее. Она резко встала и, плотно сжав губы, сошла вниз. Принимая обстоятельства как несомненный факт, она яростно заставляла себя противостоять им. Она будет сопротивляться!

Однако продолжать работу не было сил. Люси пошла в гостиную и опустилась на диван. Сначала она сидела, вся сжавшись, но постепенно обмякла, губы ее разжались, взгляд вновь устремился в пустоту. Плечи поникли. В голове закрутились прежние мысли.

Какая борьба чувств была написана на ее лице! Со своей тонкой фигуркой, вырисовывающейся на фоне светлого окна, она казалась очень юной и трогательной. Ее окутывала почти трагическая атмосфера. Но не была ли эта трагедия ее изобретением? Или трагедия пряталась в глубинах ее существа?

Люси все еще сидела, когда вошла Нетта и объявила о ланче. С выражением той же глубокой озабоченности Люси поднялась и направилась в столовую. Питер уже сидел за столом, на шее у него была повязана салфетка. При взгляде на сына глаза Люси наполнились теплыми сентиментальными слезами. «По крайней мере, он мой, – подумала она, – и всегда будет моим». Неожиданно она приобняла его за худенькие плечи и поцеловала.

– Где Анна, мама? – прокричал он, с аппетитом набрасываясь на суп.

– В Глазго, – тихим голосом ответила она.

– Без нее утром было скучно, – бодро сказал он. – Мне нравится Анна. Она хорошая.

Люси промолчала. То, что сын успел привязаться к Анне, поразило ее как нечто немыслимое – и даже отталкивающее.

– На днях она говорила что-то про яхту, – продолжил он, – с настоящими парусами, знаешь.

Она вдруг поджала губы, чтобы не выдать охватившего ее смятения. В этот момент отчаянной тревоги она видела нечто неестественное, чрезмерное, подозрительное даже в отношении Анны к Питеру. Якобы Анна добра к мальчику, потому что он сын Фрэнка и напоминает ей о собственном ребенке, отцом которого тоже был Фрэнк.

Люси порывисто встала из-за стола, испытывая мучительную боль и прижимая ладонь к щеке.

– Мама, – удивился Питер, – куда ты идешь?

– Я уже пообедала, – с трудом ответила она. – Мне надо заняться шитьем. – И она поспешно вышла из комнаты.

Медленно тянулись послеполуденные часы, пронизанные бледным осенним солнцем, отмеченные неспешным тиканьем секундных стрелок, пробуждающие грусть и мучительные воспоминания о других днях – тихих, сонных и сокровенных, когда они с Фрэнком испытывали друг к другу любовь.

Ей не надо было ничего шить. Она ничем не могла себя занять. Она должна ждать – лихорадочно ждать его возвращения. И когда наконец подошло время прибытия его поезда, нетерпение, доходящее до дрожи, сорвало Люси с места. Она пойдет его встречать! Люси поднялась, надела пальто и шляпу и отправилась на станцию. Она пошла по набережной – это был обычный путь, которым Фрэнк возвращался домой. Собираясь встречать мужа, она подавила в себе желание взять с собой Питера. В тот момент ей нужен был только Фрэнк. О-о! Как горячо желала она оказаться с ним наедине, навсегда позабыть об этой злосчастной истории, обрести уверенность, сказать ему, что она любит его, убедиться в конце концов в его ответной любви.

Город был уже близко. Люси с живостью высматривала мужа среди прохожих на променаде, готовая улыбнуться при виде его знакомой фигуры. Но Фрэнка не было видно. Вряд ли он пошел другой дорогой, если всегда ходил по набережной. Постепенно ее шаги замедлились. В середине эспланады она нерешительно остановилась, бросая вокруг беспокойные, растерянные взгляды. Глаза блестели на ее бледном встревоженном лице.

Вдруг голос, прозвучавший рядом, заставил ее вздрогнуть и выжидающе обернуться. Но ее взор тут же погас, она с трудом проглотила ком в горле. Рядом с ней был не Фрэнк, а мисс Хокинг, неразлучная со своей собакой и всем своим видом излучающая безмятежность.

– Я прогуляюсь обратно с вами, – резонно сказала мисс Хокинг.

У Люси не было настроения болтать с ней – сейчас она меньше всего этого хотела. Ей нужен был Фрэнк, ее сердце страстно стремилось к нему.

– Я встречаю мужа, – сдержанно пояснила она.

– По крайней мере, позвольте мне пройтись с вами. – В словах мисс Хокинг было еще больше логики, чем раньше.

– Хорошо, – кивнула Люси удрученно. – Я уже иду назад.

И они пошли вместе.