Часть вторая

Глава 1

Десмонд поступил в семинарию Святого Симеона, расположенную в городишке Торрихос, в каких-нибудь десяти километрах от Толедо. Он писал мне часто, но не регулярно. За исключением первого письма, содержащего интересное описание семинарии и окрестных мест, остальные письма были довольно скучными и однообразными, поскольку монотонная монастырская жизнь не давала простора для воображения. Однако уже ближе к концу подготовки Десмонда к принятию духовного сана я получил два письма, представляющих определенный интерес и имеющих отношение к дальнейшей карьере Десмонда. И поэтому мне хотелось бы полностью привести здесь первое и два последних письма Десмонда.

Что касается меня, то, раз уж я снова незаметно вошел в жизнь Десмонда, должен сказать, что моя учеба в университете проходила в достаточно суровых условиях – почти таких же, как и школьные годы. Все та же полупустая крошечная квартирка, все та же простая еда и вечная овсянка, все та же нежная преданность мамы. Меня поддерживали лишь честолюбивые устремления. В университете были и другие бедные студенты, которые соперничали в отчаянной борьбе за успех. В те далекие времена гранты еще так щедро не раздавали направо и налево. Умные, амбициозные юноши с нищих ферм на севере страны обычно приезжали с мешком муки, предназначенной для пропитания вплоть до следующего «мучного понедельника»^[14] – официального выходного дня в университете, который им давали для того, чтобы они могли съездить на родительскую ферму для пополнения запасов провизии.

И все же, несмотря на крайнее переутомление от чрезмерной нагрузки и бесконечных экзаменов, я частенько думал о Десмонде, который своими письмами постоянно напоминал о себе, и у меня появилось странное предчувствие, что, когда он станет священником, я снова окажусь рядом с ним.

Мой дорогой Алек!

Узри своего возлюбленного друга, своего fidus Achates^[15], в Испании, вблизи благородных стен города Толедо, согретого ласковыми лучами средиземноморского солнца, но глубоко несчастного и одинокого, опечаленного разлукой с любимой матушкой и страшащегося безрадостного будущего, которое ему предстоит.

Но сначала хочу слегка подсластить для тебя горькую пилюлю.

Через два дня после нашей последней встречи я отправился в Рим вместе со своей дорогой матушкой, которая, несмотря на то что ее здоровье оставляет желать лучшего, вызвалась сопровождать меня. Путешествие наше было приятным и относительно спокойным. По прибытии мы направились в отель «Эксельсиор», расположенный на Виа Венето, где нам предоставили просторные и прохладные комнаты вдали от городского шума.

Целью нашей остановки в Вечном городе было не только получить возможность отдохнуть, что было крайне необходимо моей любимой матушке, но и возобновить полезные связи, которыми мой отец обзавелся во время своих частых поездок сюда для приобретения старинных манускриптов и книг, а также для каталогизации библиотек знатных семейств. И нас чрезвычайно порадовало то обстоятельство, что он не был забыт. Вскоре после нашего приезда зазвонил телефон, а у портье начали оставлять на наше имя визитные карточки. Позвонил монсеньор Броглио, жуткий старый зануда, к тому же еще и обжора, который, однако, провел нас в Ватикан. Были и другие. Очаровательная и гостеприимная маркиза ди Варезе несколько раз приглашала нас в свой прекрасный старинный дом на Виа делла Кроче. В свое время мой отец провел несколько недель в качестве гостя маркизы, занимаясь составлением и каталогизацией ее огромной и невероятно дорогой библиотеки. Мне даже показалось, что когда-то она питала к моему дорогому батюшке нежные чувства, поскольку была со мной крайне мила и обещала в случае необходимости оказать любую поддержку. Именно маркиза сыграла немаловажную роль в том, что престарелый монсеньор смог организовать нам аудиенцию у Его Святейшества. Меня до глубины души тронула та знаменательная встреча – конечно, не аудиенция с глазу на глаз, которой удостаиваются исключительно королевские особы и знаменитости, – а пятнадцатиминутный прием в огромном зале в присутствии большой аудитории.

Естественно, мы прибыли туда вовремя, можешь не сомневаться. Я был в черном костюме, а мама – в обязательном черном платье, очень изящном, и в кружевной мантилье, которую одолжила ей маркиза. Сначала мы ждали в маленькой комнате, затем нас привели в зал, ближе к тому концу, что был отделен бархатным шнуром. Там нам снова пришлось подождать, но не более двух минут. Когда в сопровождении папского секретаря появился папа, я почувствовал почти что экстатическую дрожь во всем теле. Он излучал такое достоинство, такое спокойствие, такую удивительную доброту, когда после подсказки секретаря поздоровался с нами на безупречном английском, назвав нас по именам и, в частности, упомянув моего отца, которого знал еще в бытность кардиналом Пачелли, и все то, что он сделал для Церкви. Сперва Его Святейшество побеседовал с моей мамой, а потом – со мной, подчеркнув, сколько пользы могут принести в современном мире энергичные молодые священники, и выражение его глаз говорило о том, что он знает о Толедо, поскольку пустился в пространные рассуждения о пользе самоотречения и покаяния. И разговор наш явно мог продолжаться гораздо дольше отпущенных пятнадцати минут, так как, похоже, мы вовсе не наскучили Его Святейшеству, но неожиданно массивные двери в другом конце зала позади нас распахнулись, и внутрь ввалилась целая ватага… Угадай кого, Алек?.. Моряков Американского военно-морского флота, которые рванули вперед, не сдерживая восторженных криков:

– Эй, парни, а вот и он! Его Святейшество! А теперь всем заткнуться! Не орать!

Когда порядок и спокойствие были восстановлены, их всех собрали в специально отведенной части зала, а нам секретарь велел встать на колени. Что я и сделал, но, когда мама собралась было последовать моему примеру, Его Святейшество положил ей руку на плечо и произнес:

– Вам, милая леди, не надо преклонять колена.

И он благословил нас на глазах у притихшей толпы.

Алек, ты помнишь тот случай, когда я попросил твоего благословения в пустой комнате? Так вот, я испытал то же самое нереальное, неземное, необъяснимое, возвышенное чувство. Гораздо более сильное, конечно, но по сути такое же. Так что в дальнейшем мне придется следить за собой, чтобы не назвать тебя Ваше Святейшество.

Нас вывели из зала по специальной лестнице, а вечером маркиза устроила торжественный обед в нашу честь. На следующий день мы уже торопились в Мадрид. Поскольку мама заранее готовилась к поездке в Испанию и даже отложила на это приличную сумму, я решил повременить с приездом в семинарию, а провести два дня в Мадриде. По прибытии туда я сразу же взял такси и велел везти нас в отель «Риц», где нас приняли, как почетных гостей, и разместили в апартаментах с видом на сад.

Алек, ты даже представить себе не можешь, какой это замечательный отель! И я, ни секунды не сомневаясь, дал бы ему две дополнительные звезды, помимо уже имеющихся четырех. Наконец-то маме удалось по-настоящему отдохнуть под сенью апельсиновых деревьев, я же воспользовался случаем, чтобы хорошенько ознакомиться с Прадо, который, надо признаться, меня несколько разочаровал: слишком уж много гигантских портретов королей, хотя, конечно, там есть и чудесный, непревзойденный Веласкес: его «Менины». Мама немного беспокоилась по поводу позднего обеда, но, когда мы сели за стол, все недовольство как рукой сняло. Еда была такая, что пальчики оближешь!

Утром третьего дня я договорился с агентством о том, чтобы маму посадили вечером на поезд Мадрид – Париж – Па-де-Кале, билет на который я забронировал. Мы сели в просторный лимузин «испано-сюиза» и направились в сторону Толедо, в семинарию.

Перед запертыми воротами семинарии моя дорогая мамочка обняла меня, и меня вдруг кольнуло нехорошее предчувствие, что мы расстаемся навсегда и мне не суждено ее более увидеть. Я проводил глазами такси, ожидая, пока оно не скроется из виду, а также, должен сознаться, пока не высохнут слезы, и только тогда прошел в ворота и по-испански попросил привратника проводить меня к отцу настоятелю. Привратник, немало удивленный тем, что я говорю на его языке, охотно подхватил мой чемодан и повел меня через широкий двор по направлению к центральной части семинарии – восхитительному старинному андалузскому аббатству, к сожалению, обезображенному двумя современными пристройками из бетона. Мы зашли внутрь, поднялись по чудесной старой лестнице из черного оливкового дерева и оказались перед запретной дверью из такого же черного дерева, где привратник и оставил мой багаж. Когда я дал ему несколько песет, он, похоже, снова удивился, но явно остался доволен.

– Хорошо, что сеньор знает испанский. Здесь вся прислуга – испанцы.

– И все мужчины?

– Конечно, сеньор. Отец настоятель Хакетт других не держит.

Я постучался в дверь, но, не получив ответа, все же вошел в комнату и был весьма изумлен, когда увидел высокого темноволосого священника, преклонившего колена на скамеечке для молитвы перед распятием на стене. А под распятием в стеклянном ящике лежала – ты не поверишь! – отрезанная человеческая рука. Не успел я оправиться от потрясения, как священник неожиданно произнес:

– Выйди за дверь и жди там.

С трудом оторвав ноги от пола, я, с чемоданом в руке, вышел из комнаты и прождал за дверью минут десять, не меньше, когда услышал тот же голос:

– Можешь войти.

Я вошел, поставил чемодан на пол и, увидев напротив письменного стола стул, должно быть поставленный для меня, сел.

– Встань!

Я повиновался, с опаской взглянув на своего будущего отца настоятеля, сидевшего и внимательно изучавшего папку, которая, если верить моим худшим опасениям, была моим личным делом. Ты когда-нибудь видел иллюстрации Фица к «Дэвиду Копперфилду»? Так вот отец настоятель был точь-в-точь как отчим Дэвида Копперфилда: та же фигура и та же отталкивающая внешность, те же черные, глубоко посаженные глаза садиста. Мне он совсем не понравился, я почувствовал себя точь-в-точь как маленький Дэвид, когда того отправили на фабрику мыть бутылки.

– Известно ли тебе, мой дорогой Фицджеральд, что ты прибыл сюда с опозданием на три дня? – В голосе настоятеля слышался едкий сарказм, без тени юмора.

– Прошу прощения, отец мой, но меня провожала матушка, и так как путешествие ее утомило, мы провели два дня в Риме, а затем остановились в «Рице» в Мадриде, поскольку я опять же счел, что с моей стороны будет благоразумнее провести ночь там.

– Похвальная сыновняя преданность. А что ты делал в Риме, сын мой?

– Его Святейшество, папа, удостоил нас личной аудиенции.

Мне казалось, что это может его смягчить. Но не тут-то было. Он продолжал улыбаться, и, смею тебя заверить, Алек, его улыбка мне не слишком понравилась.

– Так что же сказал тебе Его Святейшество?