Глава 11

Где живет Хосе, Николас не знал. Достаточно и того, что теперь они вместе идут в город, с каждым шагом удаляясь от Гарсиа и Каса Бреза. От этого его настроение моментально улучшилось и все страдания были забыты. Он беззаботно болтал обо всем, что приходило в голову, прерываясь, чтобы указать на что-либо необычное: черно-желтую птицу, странный цветок на обочине, оранжевый парус в далекой бухте. Хосе же был погружен в свои мысли. Выйдя на площадь, он направился к широкому лестничному маршу, ведущему к церкви с розовой штукатуркой.

– Подожди здесь, Нико.

– Куда ты?

– Туда, где я бываю нечасто. – Хосе улыбнулся уголком рта. – Думаю, сегодня самое время туда зайти.

– Я с тобой!

Поколебавшись, Хосе пожал плечами и довольно неохотно повел его по длинной пологой лестнице со стертыми ступенями.

Церковь поразила Николаса уходящей в полумрак высотой и странным мускусным запахом. Потолок возносился раскрашенными выступами, а по бокам нефа было много темных ниш, из которых тянулся дымок от горящих свечей. К одной из ниш и приблизился Хосе. Перекрестившись, он опустился на колени, склонив голову в неожиданно напряженной позе перед украшенным позолоченными сердечками стеклом, за которым на фоне красного бархата стояла красивая фигурка полуженщины-полуребенка в синем – самом настоящем – платье и с крошечной золотой короной с драгоценными камнями на голове. Хосе оставался коленопреклоненным всего несколько секунд, а затем поднялся, бросил в ящик монетку и зажег свечу в подставке с чашечками из красного стекла.

На улице Николас, почувствовав нежелание Хосе обсуждать свои действия, тем не менее со смущением понял, что причиной каким-то образом стал он сам, и выпалил:

– Я заплачу за свечку, Хосе!

Он не понимал, почему друг прыснул от смеха, а затем утешительно похлопал его по спине.

Они шли по переплетению узких улочек к северу от площади, которую Николас с отцом пересекали недавно, идя на пелоту. Теперь же они свернули из переулка на Калье Корриенте – длинную улицу, ведущую к реке, в которую стекали сточные воды городской прачечной. Обветшалые, в несколько этажей желтоватые дома отбрасывали тень на противоположную сторону улицы. Из открытых окон свисали постельные принадлежности. Откуда-то доносился перебор струн: играли на мандолине. Пара ослов в упряжке пили из металлической поилки, пока их босоногий погонщик отдыхал, растянувшись на низкой дамбе. На разбитой, исчерканной мелом мостовой многочисленные дети тихо и сосредоточенно играли в незнакомые игры. Эта сцена, присутствие детей встревожили Николаса, и он вопросительно взглянул на своего друга. Но Хосе, чьи глаза были прикованы к невысокой женщине средних лет, прямо перед ними сгибавшейся под большим узлом из белой простыни, ускорил шаг.

– Это моя мама, Нико. – Он позвал: – Мария… Мария Сантеро!

Они догнали ее, Хосе забрал тюк с бельем и быстро прошептал что-то ей на ухо, пытаясь объяснить, в чем дело. Николас понял, что это задача не из легких. На изнуренном смуглом лице, которое четко очерченные брови и гладкие черные волосы делали еще темнее, удивление сменилось растерянностью и даже страхом. Больше ничего сказать Хосе не успел, так как они свернули в узкий проход и стали взбираться по бесконечной каменной лестнице между шоколадного цвета стенами. Поднявшись наверх, Хосе свободной рукой открыл узкую дверь.

– Гляди, Нико! – радостно воскликнул он. – Это наш дворец. Всего две комнаты. Но зато лучший в городе вид.

Они вошли в странное помещение с низким потолком – сочетание кухни с железной плитой в одном конце и гостиной с диваном, обитым выцветшим желтым плюшем, – в другом. Накрытый для ужина лакированный стол и стулья из того же светлого дерева теснились в центре на деревянном полу. Светло-зеленые стены были увешаны фотографиями в украшенных ракушками рамках, там же висела коробочка с чучелом колибри и еще одна – с бабочками, пара ловушек для пелоты, спортивный календарь и несколько цветных картинок религиозного содержания. У окна, сидя на низком табурете, глубокий старик в круглой черной шапочке вязал длинными костяными спицами, а у плиты черноглазая грудастая девочка лет двенадцати что-то помешивала в дымящемся чугунке.

– Педро… и Пакита, – сказал Хосе Николасу, снимая с плеча тюк. – А остальные где?

– Еще из школы не вернулись, – ответила Пакита, не переставая помешивать в кастрюле, и удивленно уставилась на Николаса. – Ты сегодня рано.

– Да, пожалуй, – небрежно ответил Хосе.

Не снимая шали, Мария встревоженно позвала Хосе:

– Пойдем, сынок, нам нужно поговорить.

Не успели они выйти в другую комнату, как на лестнице послышался топот. Дверь открылась, и в комнату вбежали четыре девочки в полотняных передниках, у каждой в руках потрепанный учебник, катехизис и квадратный белый лоскуток для шитья.

Николаса бросило в жар и холод одновременно. Никогда еще его так тесно не окружало столько девочек разом. Он растерялся, не зная, как реагировать, и хмуро уставился на бабочек, чувствуя, как краснеет. Неожиданно ему на выручку пришел старик.

– Как тебя зовут, молодой сеньор?

– Николас.

– А это сестры Хосе. Хуана младшая, ей пять лет, доброй Луисе семь, потом умная Елена, ей еще нет девяти, и, наконец, озорница Бьянка – эта на два года моложе Пакиты.

Без тени смущения девочки окружили Николаса, с неприкрытым любопытством изучая его, разглядывали галстук, подтяжки, шнурки ботинок и засыпали вопросами.

– Откуда ты, мальчик?

– А зачем ты пришел?

– Скажи же, Бога ради, кто ты?

Последний вопрос, выпаленный озорной Бьянкой, показался ему самым заслуживающим внимания.

– Я сын Харрингтона Брэнда, – сухо ответил он. – Консула Соединенных Штатов в Испании.

– Ого! – восхитилась Луиса. – Молодой сеньор-американец. Сын хозяина Хосе!

Девочки почтительно отошли и тихо заговорили между собой. Николас сделался еще краснее, ведь они наверняка говорили о нем. Слава Богу, в комнату вернулись Хосе с матерью, и, хотя беспокойство не совсем покинуло Марию, по их лицам он понял, что все устроилось.

– А теперь всем ужинать. – Настороженность сменилась на лице Марии доброй улыбкой. – Надеюсь, Николас, тебе нравится олья подрида.

Они сели за стол, и Мария, не спеша, держа вместительный чугунок белыми распаренными руками – даже ногти побелели от стирки, – каждому по очереди положила в тарелку порцию тушеного мяса с овощами. Хосе, сидя во главе стола, нарезал толстыми ломтями черный хлеб, который Николас пробовал на реке – как же давно, как далеко это было! – потом добрая Луиса произнесла благословение, и все начали есть.

Не было ни соуса, ни вина, а черный хлеб слегка смазывали оливковым маслом вместо сливочного. Мясо в рагу темное и жилистое, явно не лучшего сорта, да и не так уж много, но до чего аппетитное, с луком и кусочками красного перца – такую вкусную еду Николасу редко доводилось пробовать.

Мария, как он заметил, взяла себе очень скромную порцию, и Педро, с выражением знающего свое место человека, предостерегающе поднял руку, чтобы ему не положили слишком много. Только Хосе – единственному настоящему мужчине в доме – была предложена добавка.

Подражая остальным, Николас вытер тарелку последним кусочком хлеба. Пакита встала, взяла с плиты керамический кувшин и налила каждому чашку обжигающего кофе. Это ошеломило Николаса – он знал, что такие напитки не для детей. Но ни за что на свете не желая отличаться от других, он, не поморщившись, отхлебнул варево с крошками и вкусом горелых зерен.

За кофе начался разговор. Сыну консула, привыкшему у себя дома к долгому гробовому молчанию, вибрировавшему над полированной поверхностью стола из красного дерева, подобно камертону в могиле, очень понравилось, что здесь, за этим столом, все говорят одновременно. Девчонки, чьи худенькие тельца были полны жизни, украдкой поглядывая на гостя, рассказывали, что они делали в школе. Мария рассказывала Паките, какое платье она видела в витрине магазина в пассаже – из зеленого бархата, с бордовыми рукавами, о, клянусь мощами Пресвятой Девы, потрясающее платье! – а Хосе, повесив куртку на спинку стула и удобно откинувшись, обсуждал с Педро шансы Сан-Хорхе в ответном матче против Уэски. И Николас, несмотря на застенчивость, тоже оказался вовлеченным в этот разговор.

– Как ты считаешь, амиго мио? – спросил Хосе.

Николас набрал в грудь воздуха.

– Если будешь играть так, как в последней встрече, то вы наверняка выиграете. – Он запнулся, но храбро продолжил излагать мысль, давно зревшую у него в голове: – Тебе нужно играть в большом городе, Хосе. Будешь получать много денег.

Хосе широко улыбнулся, сверкнув зубами:

– Для большого города я недостаточно хорош. Да я бы там просто задохнулся. Мне лучше в деревне, Нико, – свежий воздух, хорошая рыбалка.

– Мы, Сантеро, всегда играли в пелоту. Но только ради игры, – мягко сказал Педро. – Отец Хосе был знаменитым игроком… Вот его фото. – Он указал на портрет коренастого мужчины с завитыми усами и коком надо лбом. – Да и я тоже был… Хотя и скромным, но игроком…

– Ты был лучше всех нас, дед! – возразил Хосе. – Расскажешь как-нибудь Николасу про свой матч с Сароссой.

Старик довольно улыбнулся.

– Ты не идешь на тренировку? – вдруг спросил он. – Хайме просил передать, что он там будет.

Но Хосе решительно помотал головой. А от его слов Николаса окатила теплая волна счастья.

– Сегодня я останусь с Нико. Эй, болтушки! Как насчет партии в эсталлидо? Покажем американцу, что мы умнее, чем он думает!

Предложение было встречено одобрительным хором. Бьянка сбегала к комоду и принесла потрепанную колоду карт. Стол быстро очистили, и, за исключением Марии, которая сказала, что ей нужно рассортировать и починить белье, вся компания включилась в игру.

Как только Николас усвоил несложные правила, игра пошла по нарастающей – все быстрее и быстрее, под шлепанье карт, возбужденные вскрики Хуаны, внезапные взрывы смеха. Сквозь открытое окно в комнату проникал несмолкаемый гул города: топот гуляющих у реки, крики мальчишек-газетчиков, читающих вслух вечерний выпуск, грохот тележных колес, звон колоколов. Внизу зажглись огни, протянувшись вдоль улиц сверкающими ожерельями, над театром вспыхивала и гасла вывеска. И эта окружающая яркость, вселявшая уверенность в то, что жизнь имеет смысл, и это дружелюбное веселье в комнате подбодрили Николаса. Подстерегавшие его ночные кошмары отступали все дальше и дальше, пока почти совсем не исчезли. Как могло случиться, что в этом убогом жилище, где на всем лежала печать бедности, после еды, едва ли насытившей его, среди этих простых работящих людей он чувствует себя весело и непринужденно? Не думая об этом, он упивался нечаянной радостью. Сверкая глазами, звонко хохоча, он хватал со стола карты.

Он и не заметил, как долго длится игра, но в девять часов, после окончания очередной партии, Мария, отложив шитье, встала со стула у окна.

– Достаточно, – мягко сказала она. – Пора спать.

Застигнутый врасплох, Николас замолчал, но остался с открытым ртом, глупо глядя на нее, пораженный ужасным непродуманным затруднением. Где они все будут спать в этом крошечном домике? Нет, это невозможно. Неужели его выгонят? Отправят в Каса Бреза в такой поздний час?

Его беспокойство было столь явным, что Хосе рассмеялся:

– Не волнуйся так, Нико. В жизни не встречал такого беспокойного парня. Все очень просто. Смотри! – Откинувшись на спинку стула, он протянул руку и открыл внутреннюю дверь. – Все женщины спят здесь.

Заглянув в другую комнату, Николас увидел, что она почти полностью занята двумя большими кроватями с латунными спинками. Да, все еще неуверенно подумал он, может, и поместятся.

– А мы? – вдруг воскликнул он.

Хосе указал на Марию, отодвинувшую рядом с плитой ситцевую занавеску с кистями, за которой обнаружилась квадратная ниша в стене со встроенной кроватью. Ее-то она сейчас и застилала свежими простынями.

– Здесь спим мы с Педро, – пояснил Хосе. – Но сегодня здесь будем спать мы с тобой. Педро уляжется на диван. Правда, дед?

– Ясное дело! – подтвердил Педро. – С большим удобством.

Николас поежился. Он никогда еще не спал с кем-то вместе. Но никто не заметил его колебаний. Пять сестер, пожелав ему по указанию матери спокойной ночи – каждая подала руку и слегка присела в чопорном реверансе, – скрылись вместе с Марией в другой комнате. Педро встал и, взглянув на погоду за окном, вышел на пять минут поразмяться. Хосе взял из стопки рядом с кроватью потрепанный журнал в яркой глянцевой обложке.

Николас начал неуверенно раздеваться, бросая одежду на ближайший стул. Чрезвычайная робость и почти что стыд замедляли все его действия. И еще одна трудность пугала и угнетала его. Но Хосе, не глядя, произнес пару слов и вытащил из-под кровати посудину, Николас повернулся спиной. Стало намного легче. Мария положила для него длинную куртку странного фасона, застиранную до белизны. Он надел ее, завязал длинные ленточки на шее и талии и запрыгнул в постель. И там, прижавшись к стене, лежал неподвижно.

Вернулся старик, походил по комнате, бормоча что-то себе под нос, подбросил в печку поленце. Потом послышался скрип диванных пружин.

Хосе еще немного посидел за столом, шелестя страницами. Потом он встал, зевнул, рассеянно почесав в затылке, сделал несколько наклонов и разулся. Подойдя к полке, он потушил свет и пару минут спустя уже лежал в постели рядом с Николасом.

Почувствовав, что мальчик не спит, он прошептал:

– Все в порядке, амиго? Места достаточно?

– Да, – так же шепотом ответил Николас.

Постепенно его тело расслабилось, перестав прижиматься к стене. Кровать была мягкой и уютной. Незаметно он уснул.