Глава 3,

в которой появляется первый подозреваемый

На лестнице раздались торопливые шаги и взволнованные голоса, и вот уже в центральный музейный зал вошли несколько человек. Двое городовых, причем один незнакомый, видимо, присланный уже из Петербурга, удерживали за руки молодого человека, которого Купря тоже раньше никогда не видел. Вокруг них, забегая то справа, то слева возмущенно суетилась невысокая, подвижная шатенка – дама лет сорока, одетая по последней моде. Пышные выше локтя рукава её элегантного платья трепетали при каждом порывистом движении, напоминая крылья птицы, согнанной с гнезда. Тонкая талия гнулась, как камыш под порывами злого ветра. Невесомая шляпка на высоко взбитых волосах держалась просто каким-то чудом. Купря даже поймал себя на непроизвольном движении, которым хотел подхватить подвижную даму, чтобы не дать ей то ли упасть, то ли напротив взлететь к потолку.

– Амалия Витальевна, позвольте, не волнуйтесь так! – проговорил пристав таким тоном, как будто они продолжали недавно начатый разговор. Впрочем, тут же выяснилось, что так оно и было, потому что супруга отставного полковника Вайскопфа резко развернулась на своих маленьких каблучках к полицейскому приставу, гневно посмотрела на него широко распахнутыми глазами и горячо заговорила:

– Василий Никандрович, я просто не нахожу слов! Неужели кому-то пришло в голову столь нелепое предположение, будто Ипполит Григорьевич может быть в чем-то виновен! В каком свете вы заставляете его видеть Золотоболотинск! Я повторяю вам: это педагог с громким именем! Это дарование!

Иван Никитич принялся с интересом разглядывать «дарование». Это был молодой человек лет тридцати трех, может, тридцати пяти. Полноватая, рыхлая фигура, легкая сутулость и очки с тяжелыми линзами выдавали в нем человека малоподвижного образа жизни, а новый, с иголочки, впрочем, совсем не щегольской, а просто добротный костюм, позволяли думать, что молодой человек, действительно, достиг некоторых успехов на избранном им поприще. Что это за поприще было нетрудно догадаться: Амалия Вайскопф по приезде в Золотоболтинск возглавила попечительский совет города по делам образования. Под её чуткой рукой и гимназия, и училище засияли небывалым до той поры блеском. Благодаря петербургским связям, Амалия Витальевна отремонтировала учебные классы, приобрела новейшее оборудование, приглашала каждый год хороших учителей и неустанно хлопотала о том, чтобы им выплачивалось достойное содержание. Очевидно, новоприбывший Ипполит Григорьевич был одним из ее последних трофеев, молодым светилом педагогической науки, привезенным ею в Золотоболотинск. Теперь он стоял посреди музейного зала с выражением чрезвычайной растерянности на лице и, кажется, не отваживался даже оглядеться по сторонам.

– Да не держите вы его, – проворчал Василий Никандрович. – Ишь вцепились, как будто он тут куда побежит.

Городовые выпустили руки молодого человека, и они повисли вдоль его тела так, как будто больше не принадлежали ему.

– Велите подать стулья, изверг! Да принесите воды! – потребовала Амалия Витальевна.

Пристав коротко распорядился. Скоро вся компания расселась в зале вокруг разбитой витрины. Только Ивлин стоял ближе к окну, то ли, чтобы свет падал на его блокнот, в котором он уже вовсю строчил материал для будущей статьи о громком преступлении, то ли чтобы никто не мог заглянуть ему через плечо и прочесть написанное. В отличие от прочих, принявших подобающий ситуации удрученный вид, журналист выглядел радостно возбужденным: кража золотых древностей – хорошая, заметная тема.

«Глядишь, и вывезет его эта кража в столичные репортеры, – с легкой завистью отметил про себя Иван Никитич, и тут же встряхнулся: – Да ведь и я не лыком шит. Вот ведь как оно бывает в жизни. Только я загадал, что хорошо бы придумать полицейскую историю, раз нашей публике такое нравится, так вот вам, пожалуйте. Из местного музея похищено древнее золото! Смотри, Купря, смотри и запоминай. Вот тебе и готовый сюжетец! Да не мелкая провинциальная ерунда, а громкое красивое происшествие! И то сказать: изящное преступление! Теперь, право, и неловко уже вспоминать, что хотел описать кражу каких-то там запонок».

Тойво, сохраняя озабоченное выражение лица, живо включился в происходящее: он достал из кармана небольшой альбомчик, который всегда имел при себе, остро отточенный карандаш и принялся набрасывать взволнованные лица и позы собравшихся.

– Господин Купря и вы, господин Виртанен, – обратилась к ним Амалия Витальевна, – я так рада видеть вас здесь. Вы – культурные люди, не то что эти… эти служаки. Я утром уже телефонировала в Петербург, и мой муж обещал, отложив все дела, незамедлительно явиться. Но он приедет только дневным поездом. А пока, прошу вас, если обстоятельства позволяют вам, не уходите, будьте моими свидетелями, не дайте им бросить бедного учителя в застенки!

«Бедный учитель» сидел, понурившись и как будто слабо интересуясь происходящим. Заступничество госпожи Вайскопф должно было бы ободрить его, но пока производило, кажется, прямо обратное действие. Молодой педагог явно уже нарисовал самую мрачную картину своего будущего и заранее смирился с ним.

– Да полноте, Амалия Витальевна! Вам, право, не следует так переживать. Я уверен, здесь скорее всего произошла какая-то ошибка. Василий Никандрович скоро во всем разберется! – горячо заверил её Купря, обернулся за поддержкой к Тойво, но тот только молча и серьезно кивнул, перенося быстрыми штрихами угрюмый профиль учителя на лист своего альбома. Тогда Иван Никитич обратился к приставу:

– Разъясните нам, Василий Никандрович, в чем собственно обвиняют этого молодого человека?

– Да, кстати, господа, я должна вам представить, – спохватилась госпожа Вайскопф. – Это Ипполит Григорьевич Носович. Вы наверняка слышали о нем. Он признан лучшим учителем истории в прошлом году в Петербурге. Он имеет напечатанные в научных журналах статьи по педагогике и по истории нашего края. И вот, вообразите, мне удалось заручиться поддержкой попечительского совета и выписать его на целых три месяца к нам, в Золотоболотинск!

– Но позвольте, Амалия Витальевна, – перед ней выросла крепкая фигура пристава, – Разрешите поинтересоваться: разве учебный год не подходит к концу? На что нам в Золотоболотинске новый учитель, если вскорости все дети будут отпущены на отдых?

– Ах, ну какой же вы бесчеловечный человек! – воскликнула Амалия Витальевна и всплеснула руками, глядя снизу-вверх на пристава. – Во-первых, до начала вакаций есть еще достаточно времени, чтобы провести несколько показательных уроков и встреч с коллегами. Во-вторых, как я вам уже не раз повторила, господин Носович питает к нашим местам в первую очередь научный, исследовательский интерес историка. А в-третьих, это что же, по-вашему выходит, что учитель не имеет права на отдых, на лечение, а должен только трудиться, должен всего себя отдать детям без остатка?

– Нет, отчего же, можно иногда и отдохнуть, – согласился Василий Никандрович. – Но только подозрительно как-то все это выходит! Приезжает в город новый человек, а на утро – глядь! – ценности пропали. Что тут можно подумать? К слову об отдыхе. Вы позволите мне присесть, Амалия Витальевна? Я с четырех утра на ногах.

Она махнула на него рукой с зажатым в ладони кружевным платком. Жест этот скорее можно было понять, как её желание, чтобы пристав лучше вышел бы из зала вон, но он с шумом придвинул один из стульев, опустился на него прямо напротив приезжего учителя и обстоятельно заговорил:

– Так вот как оно у нас с вами получается. Молодой учитель – а нам всем достаточно хорошо известно, что учителя получают небольшое жалование – сводит полезное знакомство с провинциальной дамой…

– Что? – взвилась Амалия Витальевна. – Вы смеете называть меня провинциалкой? Да если бы не Яков Александрович, я никогда бы не уехала из Петербурга! Да я хоть сейчас могла бы вернуться в свою квартиру на Васильевском! Это я-то «провинциальная дама»?!

– Неверно выразился, приношу свои извинения, – спохватился Василий Никандрович, и Купря заметил, что его щеки даже немного порозовели от неловкости. – Имел в виду только нынешнее место вашего проживания и исполняемую вами, уважаемая госпожа Вайскопф, почетную роль попечительницы наших учебных заведений, местоположением также находящихся на некотором удалении от столичного Петербурга. Так вот, господин Носович прибыл сюда накануне, так что не был пока даже никому ещё представлен из местной интеллигенции. Не так ли, господа?

Купря и Виртанен покивали в ответ, Ивлин не отрываясь записывал что-то в блокнот. Пристав немного пришел в себя после неловкости и заговорил увереннее:

– Господин Носович никому ещё не представился, но первым делом направил свои стопы в наш музей и попросил показать ему историческую коллекцию Золотоболотинска. Об этом свидетельствуют смотритель и сторож, которые видели его вчера здесь.

– Зачем вы нам это рассказываете? – перебила Амалия Витальевна, обмахиваясь надушенным платком и всем видом выражая скуку и усталость. – Как будто нам это неизвестно. Я же сама и проводила господина Носовича в музей, и сама показывала нашу коллекцию. Могу вам дать полный отчет о вчерашнем дне моего гостя. Нет, не моего, а нашего! Ведь этот выдающийся педагог приехал не ко мне с частным визитом, а в наш город как официально приглашенное попечительским советом лицо. Так вот, если угодно, я могу вам рассказать подробно. Ипполит Григорьевич приехал вчера с утренним поездом. Время его прибытия вам, полагаю, известно. Затем он позавтракал вместе со мной в «Парадизе». Спросите там, вам любой официант подтвердит это, если вы мне не верите. Затем ему была показана нанятая для него здесь квартира на Зеленой улице. Хозяйка вам подтвердит. Уже тогда Ипполит Григорьевич выразил желание первым делом осмотреть музей. Что же в этом подозрительного, Василий Никандрович? Мы подробно обсуждали нашу историческую коллекцию в переписке на протяжении последнего полугодия. Скажу больше: интерес к золотоболотинскому кладу стал одной из причин, почему столь блистательный педагог решился на три месяца покинуть столицу и переехать к нам, в это захолустье.

Василий Никандрович многозначительно хмыкнул и поднял палец, но Амалия Витальевна в ответ только громко ахнула и махнула платочком прямо у него перед носом:

– Да что вы за человек! Какое, позвольте спросить, вы получили образование? Вы можете представить себе, что ученым, историком может двигать не меркантильный, а чистый научный интерес? Ведь наши коллекции еще толком даже не описаны. Я имею в виду не инвентарную какую-то там простую перепись, чего и сколько тут хранится, а подробное научное описание экспонатов. В особенности же конечно именно золотых предметов, ценность которых представляет прежде всего их древность и уникальность.

Амалия Витальевна оглядела всех собравшихся. Лицо её светилось возмущением.

– Ипполит Григорьевич, дорогой мой! – воскликнула она. – Ну что же вы отмалчиваетесь? Защищайтесь, в конце концов! Что же вы бросили меня одну на амбразуру этого невежества?

Носович медленно поднял голову, поправил очки и впервые со времени своего появления в музейном зале, заговорил:

– Простите, Амалия Витальевна, я несколько сбит с толку всем происходящим, – голос у него оказался на удивление тихим и мягким для учителя. – Признаться, меня ни разу в жизни не брали под арест, и я не знаю, как мне следует себя вести. Смею лишь уверить вас, что совершенно не имею никакого касательства к произошедшей краже…

Голос учителя заметно задрожал, Купре даже на мгновение показалось, что молодой человек сейчас расплачется, но тот взял себя в руки. Вместо него вдруг разрыдалась Амалия Витальевна, закрыв лицо ладонями с зажатым в них кружевным платком:

– О, Господи! Как часто я представляла себе, что Ипполит Григорьевич, с которым мы стали уже настоящими друзьями, станет рассказывать всем по возвращении в Петербург, что Золотоболотинск – это наша маленькая Швейцария, городок мечты, лишенный пороков, стремящийся к культуре и образованности. И вот… и вот извольте полюбоваться! Все мои мечты втоптаны в грязь грубым сапогом! И Якова Александровича, как на грех, нет рядом! И юный учитель будет брошен в застенки!

– Амалия Витальевна, я попросил бы вас! Эй, кто там есть, принесите воды! – Василий Никандрович вскочил и заметался по залу. Иван Никитич понял: пристав совершенно не знал, как следует вести себя с дамой высокого положения. Ему привычнее было разнимать пьяную драку в кабаке или ловить мелкого воришку на базаре. Тут же нужно было принимать какие-то совсем другие, дипломатические решения.

– Иван Никитич, прошу вас, да скажите же ей!

– В застенки! – всхлипывала Амалия. Ее плечи взлетали и опускались и вместе с ними трогательно трепетала тонкая ткань пышных рукавов и дрожали выбившиеся из-под шляпки легкие кудри.

– Да какие застенки? – вскричал Василий Никандрович. – Забирайте вы вашего педагога! Только обещайте мне, что он останется до выяснения всех обстоятельств в городе и никуда не съедет с нанятой попечительским советом квартиры.

– А вы тогда обещайте мне, что вот он… – Амалия Витальевна отняла ладони от лица, и Иван Никитич, пораженный вспышкой её чувствительности, с удивлением отметил, что лицо госпожи Вайскопф совершенно сухо после этаких бурных рыданий, и даже глаза её не покраснели. Дрожащей рукой Амалия указала на стоявшего у окна Ивлина.

– Обещайте, что вот он не посмеет опубликовать ни строчки о нашем госте в связи с этим чудовищным преступлением!

Василий Никандрович перевел тяжелый взгляд на журналиста, медленно подошел к нему, поднял увесистый кулак и поднес к самому его носу. Ивлин поморщился и двумя пальцами отвел кулак полицейского от своего лица. Затем, натянув улыбку, поклонился даме:

– Только ради вас, драгоценная Амалия Витальевна. Исключительно из уважения к вам и вашему супругу готов пока умолчать. До выяснения обстоятельств не стану упоминать ни строчкой. Но если полиция установит причастность, то тогда уж не взыщите.

– Хорошо, в таком случае – до выяснения обстоятельств – мы уходим, – неожиданно примирительным тоном проговорила госпожа Вайскопф, по-деловому засобиралась, приводя в порядок костюм и прическу, нетерпеливо протянула руку Носовичу. Тот захлопал глазами за толстыми линзами очков, неловко поднялся, но не решался двинуться с места, пока пристав не кивнул ему. Уже в дверях Амалия Витальевна обернулась:

– Господин Виртанен, и вы, господин Купря! Прошу вас, господа, не откажите, непременно приходите сегодня вечером к нам. Яков Александрович приедет дневным поездом и, наверняка, сразу отправится в полицейский участок. Его, конечно, введут в курс дела, и все же… Как представлю себе, что должна буду пересказывать весь ужас сегодняшнего дня, то просто теряю дар речи. Вы обещали быть моими свидетелями. Приходите, прошу вас, к вечернему чаю поддержать меня. Одна я этого не выдержу! И мне так хочется обсудить, что вы думаете об этом!

– Непременно, непременно будем, госпожа Вайскопф! – заверил ее Иван Никитич, а Тойво по своему обыкновению, только молча поклонился, выражая всем своим видом сочувствие и готовность прийти на помощь.

Когда шаги на лестнице стихли, Василий Никандрович рухнул на стул и закрыл глаза рукой.

– Я с четырех утра на ногах! И хоть бы кто мне чаю предложил. Так нет. А у вас вот уже есть приглашение на чай. Хорошо быть ни к какой ответственности не пристегнутым. Знай себе рисуй картинки да придумывай всякие побасенки!

Купря и Виртанен переглянулись и дружно сочли, что сейчас самое время, чтобы откланяться. Ивлин пошел следом, и Иван Никитич уже не на шутку забеспокоился, что он увяжется за ними, но выйдя из музея, журналист наспех попрощался и повернул в сторону редакции.