Цитаты из книги «Девять девяностых»

дурные, дурные девяностые! Люди с трудом выплывали из-под этих тяжелых лет – как во сне, когда давит на грудь и нечем дышать. Постепенно распогодилось. Лина начала давать уроки английского. Саша наконец расстался со своим секретным предприятием и сумел устроиться в только что народившийся банк программистом. Когда одна из учениц Лины начала соблазнять ее работой в коммерческой школе, где готовили секретарей-референтов, Саша сказал: – Соглашайся! Тебе нужны люди, а не только мы со Львом. Лев в подтверждение радостно дышал, длинный язык свисал, как галстук. Пес не возражал, чтобы его считали человеком. В коммерческой школе Лине понравилось. Пахнет кофе, новой мебелью, и никому не интересно, куда она дела маленькую девочку. Здесь часто бывали иностранцы, читали лекции, проводили семинары, – возможно, впервые по Свердловску запросто гуляли англичане, бельгийцы, шведы. В подарок местным жительницам первопроходцы привозили конфеты и колготки – Лине было неловко принимать эти подношения, но она всё равно принимала. Колготки – валюта перестройки. Потом Лину впервые отправили в командировку – на Север. Уезжать от Саши и Льва она не любила. В чужих городах – и даже в родном Ленинграде, где приходилось бывать каждый год, – Лина чувствовала себя в сто раз несчастнее, чем дома. На расстоянии всё казалось хуже, чем вблизи от Саши и милого преданного Льва. А может, это было предчувствие – как будто бы Лина знала, что не надо ей привыкать к этим поездкам. Точнее, не надо уезжать! Накануне она почему-то вспоминала Сашиного деда. Он был известный ученый – и притом страшно суеверный человек. Жена спрашивала: когда ты вернешься из Москвы, а он отвечал: я должен вернуться послезавтра. Вот это «должен» – был реверанс ученого мужа перед судьбой, способной на всяческие подлости. Сашин прадед умер в путешествии – поэтому его сын говорил, что «должен вернуться», а вернется ли на самом деле – как знать? Рассказывая историю, Саша посмеивался над дедом, но и сам тоже всегда говорил «должен», а не «вернусь».

Но он вернулся и держал на руках старое одеяло, внутри которого дрожал от радости и ужаса лохматый щенок. Саша назвал его – Лев. Так у них появился ребенок. Щенком Лев был похож на овчарку – как овчарку его, собственно, и продавали на том углу, рядом с гастрономом, где Лина разглядывала сегодня ту жуткую редьку. Толстолапый, с медвежьим (а не львиным) черным носом – фотографии таких щенков любят печатать в календарях. Но по мере роста в нем просыпалась дремлющая до поры дворовая кровь – крепкая и липкая, как дешевое вино. Круп у Льва-подростка выглядел коротким, а лапы, наоборот, казались излишне длинными. И хвост как закрутился однажды кренделем, так и не думал принимать благородную форму. Лев смешно бегал, визгливо лаял, в общем, овчаркой он был примерно такой же, как и львом. Но разве мы любим детей за то, что у них правильные лапы и хвосты? Лев был отличным сторожем и верным охранником – здесь командовала овчаркина кровь. Лина часто с благодарностью вспоминала о том, что он рядом – Саша задерживался на своей бесплатной работе допоздна, а подъезд, ценный отсутствием железной двери, облюбовала местная шпана. Бывало, даже ломились в квартиры – просили то рубль, то стакан, то позвонить. Лев рычал и лаял, поэтому к ним стучали реже, чем к соседям. Но вообще в те годы сложно было чувствовать себя защищенным даже рядом с собакой –

Свекровь хотела внучку, и Лина тоже всегда представляла себе, что у них родится девочка. Хотя можно и мальчика. Всё равно кого. Только бы родился, пожалуйста! Они прошли все обследования. Съездили к бабке, которая снимала порчу и брала плату продуктами. Молились у чудотворной иконы. Саша бросил курить. Лина по совету врачей высчитывала дни для зачатия. Узнала, что такое «овуляция» и «цервикальная слизь». И – ничего. Точнее, никого. На очередном приеме у гинеколога Лина услышала бесстрастные слова врачихи: «Живот мягкий, безболезненный». А ей показалось – «бесполезный». – Десять процентов всех случаев бесплодия необъяснимы, – сказала ей однажды врачиха, крутившая кольцо на пальце с такой яростью, как будто вентиль завинчивала. – Никто не знает, почему у вас не получается. Раньше я посоветовала бы вам взять ребеночка из детдома – почему-то после этого у людей начинают рождаться свои детки, хотя это тоже необъяснимо. Но не в наше же время! Сейчас своих бы поднять… И врачиха глянула на фото в рамке – оно стояло у нее на столе, и там была прелестная черноглазая малышка с беззубой улыбкой. В тот вечер Лина так рыдала, что бирюк-сосед даже позволил себе возмущенный стук в стену – но Саша тут же вернул удар с такой силой, что это походило на драку. Стенка на стенку. Наверное, над этим можно было бы посмеяться, если бы у них еще оставался смех. Саша в конце концов ушел, и Лина испугалась – вдруг не вернется?

товар, мучительно краснела от стыда за него. Так краснеют за детей, когда они хватают с общего блюда лучший кусок. Но детей – не было. Была жгучая нежность к несуществующему младенцу, была уверенность в том, что уж она-то знает, как его нужно растить и воспитывать. Были мечты, имена для мальчика и для девочки, были сладкие сны, в которых она – мама, – и три пустых, бесплодных, страшных года. Бог с ними, дурными девяностыми, однажды они закончатся. Плевать на искрящие костюмы – не станет же Лина торговать ими всю жизнь. Не страшно, что диплом преподавателя английского и немецкого языков, скорее всего, засохнет на корню, как позабытый цветок. Страшно – без детей. Теперь они с Сашей говорили об этом открыто. Саша сумел сохранить работу, но за нее, к сожалению, перестали платить. А он всё равно не бросал ее, потому что был из той породы людей, которые не могут бросить то, что по-настоящему любят. Жили так бедно, что Лина научилась покупать семечки и неумело щелкала их, приглушая голод. Сашина мама выращивала «на участке» картошку – перебивалась дарами трудов и огородов. Она была хорошей женщиной, Линина свекровь, – сильной и справедливой. Лина видела таких только на Урале – чтобы и носки вязать, и бревна катать, и стихи по памяти читать. Стихи она любила о природе. Она была хорошей, но прямолинейной, как проспект. – Где моя внучка? – наседала свекровь, как будто Лина спрятала куда-то живую маленькую девочку и не показывает бабке из вредности.

У стен, как известно, есть уши – но в том доме, где жили Лина и Муся, стен вообще как будто не было – соседи могли слушать друг друга, точно радиоспектакль. Ванечка часто плакал, иногда Лина слышала, как ворчит Муся, а потом покрикивает Валерий. Иногда раздавались глухие шлепки и удары – как будто кто-то не слишком большой и тяжелый падал на пол. А вот бабушка-Бах пусть и выглядела строго, но так щебетала за стенкой, что Лина невольно улыбалась, слушая – тоже, кстати сказать, невольно. Она не сомневалась, что Муся вскоре начнет приходить к ней, как прежде, – теперь уже с Ваней у ноги и Лукасом у груди, но соседи неожиданно собрались и переехали. В считаные дни – Лина даже не успела толком попрощаться. Муся не оставила ни адреса, ни телефона, квартиру сдали молчаливому бирюку, который жил один в трех комнатах, но не издавал, если верить стенке, ровным счетом никаких звуков. Лина чувствовала обиду, но в большей степени – облегчение. Никто теперь не мешал ей учиться, никто не напоминал о том, что главное предназначение женщины – это материнство. Она получила диплом в тот год, когда умерла их страна. Та, новая, что пыталась занять ее место, была слаба – и сама в себя не верила. Как некоторые больные не верят в то, что поправятся, – и отдают концы. Однокурсницы Лины торговали в «комках», сама она безуспешно пыталась найти работу по специальности, но в конце концов начала возить по домам дешевые польские костюмы. Костюмы были синтетические, от них летели искры, как от трамвайных проводов, – и Лина, предлагая

Теперь они приходили к Лине вдвоем. Муся, не стесняясь, вынимала грудь из рубашки – так достают кошелек или же пистолет в заграничном фильме. Малыш хватал губами оранжевый сосок, кормление шло громко и долго, с гулкими звуками. Лина пыталась отводить глаза, а Муся над головкой малыша всё так же щелкала свои семечки. Через полгода после рождения Ванечки она опять забеременела. – Вот, Линка, скажут тебе, что, пока кормишь, не залетишь, – не верь! Вранье! Надо было предохраняться. Муся была разгневана тем, как ее обманули организм и народные приметы. Она совсем не собиралась рожать второго сразу после первого. – Моя мать из двойни. Говорит, что хуже близнецов – только погодки, – жаловалась Муся. – Так у тебя и близнецы могут быть? – спросила Лина. – Это же передается по наследству? – По мужской линии, – важно сказала Муся. Действительно, в положенный срок Муся показалась в окне роддома с единственным свертком. И лицо у нее было расстроенное. – Опять пацан. Валерий еще и какое-то имя дурацкое придумал – Лука. Лина тут же вспомнила цитату, застрявшую в памяти со школьных времен: «Лука – апостол утешающих иллюзий, Сатин – певец правды свободного человека». Вернувшись из роддома, Муся объявила, что будет звать младшего Лукасом. Пока ее не было, домом заправляла мама Валерия – суровая дама в седых кудряшках, до смешного походившая на композитора Баха с известного портрета – точно такой же крупный нос и подозрительный взгляд. С Ванечкой бабушка справлялась отлично.

потом вместе с Линой шла к ним домой – мешала готовить, заниматься, читать… Но у нее был животик, поэтому Лина терпела и молчала. – Ты не курила бы, – сказала однажды Лина. – А мне врач сказал, на таком сроке бросать нельзя! Это для ребенка – стресс. Муся много и подробно рассказывала о себе – в деталях описывала свое самочувствие, и Лине порой казалось, что соседка путает ее с врачом. Валерий хотел сына, Мусе было всё равно. – А вы чего не идете за ребенком? – спросила как-то Муся, и Лина растерялась. Они с Сашей еще не говорили об этом всерьез, хотя прожили вместе уже целый год. – Думаешь, у нас будут когда-нибудь дети? – спросила она тем же вечером, уткнувшись мужу в плечо. Как будто спрашивала у плеча, а не у Саши. – Львина, конечно будут! – засмеялся Саша. – Мы еще даже, можно сказать, и не начинали этот процесс. Лина успокоилась. В самом деле, куда торопиться? Ей надо диплом получить, Саше – защититься. В августе Муся родила сына. «На три пятьсот вытянул!», – крикнула из окна роддома. Как про колбасу, поежилась Лина. Валерий приехал забирать жену и сына из роддома на красивой бежевой «волге» – и Лину опять удивило, какой они были странной парой. Миленькая, но при этом простодырая, по выражению свекрови, Муся и ладный-складный Валерий. Пиджак сидел на нем, как на манекене из магазина «Синтетика». Мальчика назвали по моде тех лет – Иваном.

Действительно, зашла. Лина не сразу заметила, что эта Мария, сразу же, впрочем, велевшая звать ее по-кошачьи Мусей, – беременна. А сейчас, вечером, разглядела. Животик уже был виден, и ела с аппетитом. Лина даже начала переживать, что Саше не останется, чем поужинать, – но в какой-то момент Муся, к счастью, остановилась. Говорить с ней было особенно не о чем. Работала Муся кастеляншей в детском саду, а ее муж Валерий был ни много ни мало депутатом горсовета. Саша, когда она ему рассказала, изумился: какой мезальянс! Валерий бывал дома редко, и беременная Муся, уже разменявшая к той поре декретный отпуск, отчаянно скучала. Она завела привычку караулить Лину на скамейке у подъезда. Щелкала семечки, умело сплевывая шелуху в кулачок. Или же курила, спрятавшись за бетонной стеной подъезда. А

Мама однажды была на Урале в командировке, и ей там очень не понравилось. Грязно, холодно. Еще и царя убили. – Альвина, подумай хорошо, – подключался папа. – Пусть твой Саша лучше к нам приедет. А что? Проживем! – Саша не может переехать, – объясняла Лина. – У него аспирантура и секретное предприятие. Когда Сашу начинали расспрашивать, что там такое секретное производят, он всегда отвечал одинаково: «Пластмассу для военных нужд». Гостей на свадьбе было пятеро. Родители невесты, мать жениха и два его друга, один из которых, как признался Саша, – внук человека, убившего царя. – Главное, маме не говори! – переполошилась Лина. – Не скажу. Пусть это будет наша первая тайна! – …Он тебя, конечно, очень любит, – признала мама, когда Альвина провожала их на вокзале, уже не таком угрюмом, как в первый раз. – И я его люблю! – И ты… – протянула мама с сомнением, что очень обидело Лину. Саша звал ее «Львина». Говорил, это львица-королева. А иногда – что Мальвина с львиной гривой. Лина учила английский, успешно сражалась с немецким. В институте она ни с кем особенно не дружила – Саша был ей и муж, и подруга, всё разом. А вот в соседях приятельница нашлась сама собой. Лина и сейчас помнит, как впервые увидела Мусю. Даже не увидела, а почувствовала на себе взгляд – такой тяжелый. Будто кто-то взял и бросил тебе на плечо мокрое полотенце. Лина обернулась – и даже не поверила сначала, что полотенце, то есть, фу ты, взгляд, принадлежит такой славной девушке. Взгляды у нее, по всей видимости, легко менялись – сейчас она смотрела приветливо. – Недавно переехала? – спросила девушка. – И зовут тебя как-то странно, да? – Странно – это еще мягко сказано, – засмеялась Лина. – Родители назвали Альвиной в честь какой-то тетки, которую я ни разу в жизни не видела. Но тетка, говорят, была хорошая. Девушка нетерпеливо кивнула. Ей хотелось рассказать про себя. – А меня мама назвала Марией – потому что к ней во сне пришла Богоматерь. – Вы верующие? – шепотом спросила Лина. Тогда не принято было так запросто обсуждать сомнительные вещи. – Как бы да, – согласилась девушка. – Я вечером к тебе зайду, можно?

прямее был разве что Сашин нос, от удара, к счастью, не пострадавший. Лина, зазевавшись, уткнулась ему в плечо – как будто собиралась зарыдать. И, хотя было стыдно, всё же успела почувствовать, как от него пахнет – в точности как от папы. Родной аромат кожи, папирос, еще чего-то знакомого, ленинградского. Лина так обрадовалась этому запаху, что стояла теперь, раскрыв рот, и смотрела на Сашу, еще не зная, конечно, что это Саша. И он – тоже смотрел на нее. У него были светло-карие глаза, такие светлые, что могли бы считаться желтыми – это оказалось неожиданно красиво. И еще были ямочки на щеках – похожие на скобки, в которые он пытался прятать улыбку. – Ты так меня напугала! Выпрыгнула откуда-то и сразу – обняла, – вспоминал он потом, в другой жизни. А тем вечером в Москве они пошли в театр и, единственные во всем зале, смотрели не на сцену – друг на друга. И уже в сентябре Лина вышла с чемоданом на Свердловском вокзале – самом, наверное, угрюмом из всех вокзалов мира. Саша стоял на перроне – она увидела его в окно и поняла, еще не выйдя из вагона, что всё сделала правильно. «Брать языка» можно было и в Свердловске. Лину охотно перевели в местный педагогический – «иностранцев» в те годы учили только там. У Саши была однокомнатная квартира на улице Малышева – наследство деда. В Питере, конечно, устроили целую историю, если не вообще траур. – Я всё понимаю, – плакала мама. – Я любовь понимаю, и страсть – понимаю… Я, Альвина, не понимаю одного – как можно, будучи в своем уме, уехать из Ленинграда? Как вообще можно жить в другом городе, да еще в таком, как этот ужасный Свердловск?