Он с шумом опускается на край стойки, оглядывает помещение так, будто всё здесь его лично оскорбляет, и медленно бросает:

– Я умею не умереть от скуки. Книжный магазин. Ты серьёзно?

– Да, серьёзно. Есть люди, которые любят читать, представляешь? – голос звучит звонко, на полтона выше. Сердце сжимается, как будто он только что обесценил что-то очень личное. Я чувствую, как внутри закипает – не гнев, нет. Обида. Слишком старая, чтобы быть новой, и слишком живая, чтобы не реагировать.

Он усмехается. Медленно. Губы чуть растягиваются, уголки приподнимаются, и на секунду его лицо становится почти красивым – если бы не эта ленца и снисходительность в глазах.

Он чуть наклоняет голову, будто разглядывая меня под другим углом:

– Ты, наверное, одна из тех, кто оставляет себе любимые цитаты в блокнотике с цветочками. Ждёшь, пока кто-то это прочтёт и скажет, какая ты глубокая.

Я резко оборачиваюсь, волосы падают мне на лицо, щекочут щёку, но я не откидываю их – я слишком занята тем, чтобы не взорваться.

– Ты всегда такой… мерзкий? Или это я вызвала у тебя особый прилив язвительности?

Он даже не моргает. Его зелёные глаза становятся холодными, как стекло.

– Просто ты слишком лёгкая цель. Слишком правильная. Как реклама «будь собой». Это раздражает.

В груди что-то сжимается. Я делаю вдох сквозь зубы.

– Если ты пришёл только чтобы плеваться цинизмом – дверь за тобой, – тихо говорю я, но голос мой звучит отчётливо, твёрдо. Меня трясёт внутри, но я держусь. Упрямо.

– Я здесь из-за дяди. Сам бы в жизни сюда не сунулся. – Он вдруг опускается на корточки перед коробкой с книгами, и этот жест – почти детский – странно не вяжется с его холодным тоном. – Он сказал: «иди помоги девушке в книжной лавке». И вот я здесь. Ничего личного.

Он берёт первую попавшуюся книгу. Скривив губы, как будто она пахнет чем-то отвратительным. Его пальцы – сильные, с коротко остриженными ногтями – вяло перелистывают страницы.

– Розовая обложка. Цветы. Слёзы. Что это за чушь?

– Роман, – парирую, не глядя на него. – Не всем нужно компенсировать пустоту внутри стрельбой и мотоциклами.

Он резко поднимает голову. Его взгляд – острый, режущий. Брови чуть сдвинуты, челюсть напряжена.

– Ты правда всё это проглатываешь? Или это просто образ?

Дышу часто. Пальцы дрожат. Он задел что-то настоящее, слишком личное. Но я не дам ему победу.

– Читаю. Думаю. Чувствую. Ты пробовал хотя бы один из этих глаголов на себе?

Он хмыкает, вскидывая одну бровь. Опирается локтем на колено, и в этой позе есть что-то лениво-театральное.

– Потрясающе. Споришь как школьная заучка.

– Лучше быть заучкой, чем пустым местом, – выпаливаю, даже не осознавая, что сказала это вслух. Сжимаю нож в ладони – нож для вскрытия конвертов, которым только что резала упаковку. Ладонь побелела, костяшки выгнулись, будто от боли. Но я не отпускаю.

Он замолкает. Смотрит на меня пару секунд, как будто впервые видит. И что-то в его взгляде чуть меняется. Не сарказм, не презрение. Удивление? Или интерес?

Я не разбираю.

– Слушай, тебе не идёт злость. Ладно… – Он протягивает руку. – Давай, перемирие. Я помогаю – ты не убиваешь меня этим ножом.

Смотрю на его руку. На обломанные ногти, на тонкие жилки. На эти глаза, зелёные и хитрые. И понимаю – он из тех, кто делает больно, а потом смеётся.

Я всё же подаю руку.

– Перемирие. Но если снова полезешь с язвами – нож всё ещё при мне.

Он хмыкает:

– Справедливо.

Спустя час мы продолжаем расставлять книги по полкам. Держу в руках книгу и смотрю на пол, где лежат остальные, тщательно отсортированные по жанру и алфавиту. Ник стоит в стороне, лениво опираясь на один из стеллажей, будто не знает, что делать дальше, ковыряя пальцем в углу обложки книги, которую, по всей видимости, он не собирается читать.

– Литературная классика на вторую полку снизу, современные романы – на верхнюю, а детективы туда, где табличка, видишь? – указываю рукой, не отрываясь от коробки.

– Ты уверена, что у тебя в голове не встроенный Dewey Decimal System? – фыркает он, поднимая бровь. – Я знаю это. Логика у меня не хуже.

Я резко поворачиваюсь к нему:

– Ник, это не твой гараж. Это магазин. Я тут всё организовала, и если ты будешь делать как попало, мне потом всё переделывать.

Он усмехается, но на мгновение замирает. Его глаза чуть прищуриваются, как будто он готов ответить что-то остроумное, но вдруг меняет решение. Потом, не говоря ни слова, начинает ставить книги именно туда, куда я сказала.

Подаю ему одну за другой, он ловко расставляет их на полки, даже на самые верхние, куда я едва дотягиваюсь с лестницей. Он просто встает на носки, тянется вверх. Его плечи двигаются спокойно, мышцы под футболкой едва заметно напрягаются, и мне становится неприятно от того, как легко у него всё получается.

Я не могу не заметить, насколько он высокий и сильный. И как, несмотря на всю свою показную лень, он делает всё быстро и точно, будто знает, что делает, просто притворяется, что ему всё равно.

Смотрю, как его пальцы скользят по корешкам книг, и в груди сдавливает. Мы с бабушкой вдвоём никогда не могли бы так просто справиться. У нас всегда уходило полдня только на верхние ряды. Это её магазин. Наш магазин. А теперь всё на мне.

Мысли о бабушке тут же наполняют меня тревогой. Вытираю ладони об одежду и достаю телефон, чувствуя, как экран дрожит в пальцах.

– Иногда мне хочется взять одну из этих книжных полок с собой, – говорю я, задумчиво смотря в телефон. – Знаешь, просто… чтобы он был рядом.

Ник смотрит на меня с полуприщуром:

– Магазин?

Я киваю, не поднимая глаз:

– Да. Как будто часть его может жить в кармане.

Он усмехается:

– Ты серьёзно?

– Не знаю. Наверное, нет. – Улыбаюсь в ответ. – Просто глупая мысль.

– Глупые мысли – самые запоминающиеся, – произносит он тихо и уходит вглубь зала, будто пряча что-то в себе.

Я не отвечаю. В груди дрожит беспокойство, и я уже набираю номер бабушки. Спустя пару гудков слышу знакомый голос.

– Привет, солнышко, – звучит устало, но тепло.

– Бабушка… всё в порядке? – стараюсь не заплакать. – Как ты себя чувствуешь?

– Лучше. Со мной сейчас Генри, он принёс мне малиновый чай. Врач сказал, что, может, завтра я немного встану.

– Правда? – я прикрываю глаза, облегчение разливается по телу. – Я так скучаю по тебе.

– И я по тебе, девочка моя. Не забывай кушать, ладно?

– Угу. Я утром съела тост. – Сама удивляюсь, что вообще помню об этом.

– Это хорошо. Тебе нужно больше есть, особенно сейчас.

Я улыбаюсь сквозь слёзы:

– Скоро приеду.

Кладу трубку. Тепло бабушкиного голоса ещё держит меня внутри, как одеяло. Я всё ещё с телефоном в руках, когда Ник подходит сзади.

– О, разговор по душам, – шепчет он с наигранной серьёзностью. – Приятно знать, что у тебя есть жизнь вне алфавитной сортировки.

Поворачиваюсь к нему, нахмурившись:

– Ты бы хоть раз попробовал не быть таким…

Парень усмехается, бросив на меня взгляд исподлобья, и медленно отворачивается к стеллажу:

– Каким?

Я качаю головой, прикусив губу от злости.

– Таким!

Он вздыхает и, не глядя на меня, с кривой полуулыбкой произносит:

– Боюсь, это генетика. Но, если честно… тебе идёт, когда ты злишься. У тебя такой взгляд – будто ты вот-вот накинешься. Адреналин чистой воды.

Ник оборачивается и с ленивой наглостью подмигивает, будто только что выдал лучший комплимент в истории человечества.

Я хлопаю его по плечу книгой:

– Иди работай. Пока я действительно не накинулась.

Он криво усмехается, уголки губ поднимаются в ленивой, почти издевательской улыбке, и снова тянется к коробке.

– Я вообще-то чемпион мира по стратегической раскладке, – говорит он с ленцой, бросая книгу на полку так, будто она мешает ему жить.

– Заметно! Это стиль «запихал как попало и ушёл»?

Он усмехается, чуть наклоняя голову набок. Его взгляд скользит по мне, и в нём появляется почти теплота – как будто на секунду он действительно очарован. Но это длится меньше мига.

– Окей, босс. Скажи, где твой трон? – усмехается Ник, лениво скользя взглядом по полке. – Или ты предпочитаешь править в кедах и с пыльной коробкой в руках?

Закатываю глаза, но уголки губ предательски дрожат. Не потому что смешно, а потому что он будто нарочно проверяет, на что я способна. И когда я уже почти готова ответить, он вдруг замолкает и отворачивается, словно пожалел, что сказал что-то лишнее. Холод возвращается на его лицо, он словно прячет всё, что только что мелькнуло.

Ник расставляет последнюю книгу на верхнюю полку, не оборачиваясь. Его движения отточены и отстранённы, как будто он просто выполняет последнюю формальность, чтобы поскорее уйти. Ни шутки, ни взгляда в мою сторону – только глухое молчание, сквозь которое будто просачивается раздражение. Плечи его напряжены, а в лице – всё та же холодная маска.

Украдкой смотрю на него, сжимая в руках планшет. Почему он так резко отстранился? Буквально пару часов назад он фыркал, язвил, бросал колкости – в этом, по-своему, была какая-то странная игра. А теперь… будто кто-то щёлкнул выключателем.

Прогоняю эту мысль. Не моё дело. Я не обязана вникать в его странности. И, честно говоря, мне хватает своих проблем.

Возвращаюсь за кассу, запускаю инвентаризационную программу на планшете. Сегодня пришло больше сорока новых книг, и нужно внести каждую: отсканировать штрихкод, вписать цену, свериться с каталогом.

Через пару минут слышу, как Ник бесшумно берёт второй сканер и начинает помогать. Он ничего не говорит, просто работает рядом – точно, методично, почти профессионально. Мы движемся как слаженная команда, хотя не обмениваемся и парой слов.

Проходит час. Потом ещё. Мы разобрали все коробки с новыми поступлениями, вычистили витрины, перетасовали полки с бестселлерами, убрали старые книги с распродажи, подписали новинки. Даже сменили сезонное оформление и обновили тематические таблички. В какой-то момент он без слов поставил стремянку и снял пыль с верхнего ряда, куда даже бабушка редко добиралась. Я не могу поверить, что это всё сделано за один день.

Около шести я сажусь на высокий стул за кассой, опираюсь локтями на стойку и выдыхаю, как будто марафон только что завершился. Ник стоит у выхода, закинув рюкзак на одно плечо. Он оглядывает магазин с таким видом, словно проверяет, не забыл ли здесь свою душу. В его лице – всё то же раздражение, как будто само существование книжного магазина причиняет ему боль.

– Спасибо, – говорю я, тихо, но искренне. – Без тебя я бы не справилась. За день – точно нет.

Ник будто не слышит. Или делает вид, что не слышит. Медленно достаёт телефон, печатает что-то с видом человека, которому абсолютно всё равно, что вокруг происходит.

– О, не за что. Всегда рад потратить свои лучшие годы на литературный мусор, – бурчит он, наконец, не поднимая глаз.

– Я серьёзно, – мягко повторяю.

Он смотрит на меня вскользь. Затем резко прячет телефон, опускает рюкзак на пол и достаёт из него чёрную кожаную куртку. Застёгивает её одним чётким движением, как будто надевает броню. Следом из рюкзака появляется мотоциклетный шлем – чёрный матовый, с рисунком змеиной чешуи.

– У тебя… мотоцикл? – спрашиваю я, и голос звучит куда тише, чем я рассчитывала.

Он только усмехается уголком губ, не глядя на меня, будто всё происходящее его слегка забавляет, и направляется к выходу. Я, словно загипнотизированная, иду следом, приоткрываю дверь и смотрю через стекло.

На улице воздух чуть прохладный, вечерний. И вдруг – гул мотора. Из-за угла появляется блестящий спортивный байк, управляемый парнем в зеркальном шлеме. Он не сбавляет скорость, пока не оказывается прямо у магазина. Ник спокойно надевает шлем, закидывает ногу через сиденье и устраивается позади водителя – на заднем сиденье байка, с лёгкой привычной небрежностью. Мгновение он задерживается, будто ловит мой взгляд через стекло, но не оборачивается. Через секунду байк резко срывается с места и исчезает в гуле двигателя за поворотом. Визг шин, облако пыли, короткий след света – и всё. Как будто его и не было.