– На острове есть небольшой дом для работников. Там все и живут.

– А что за комнаты в административном блоке?

– Они для охраны и дежурных. А также для наших посетителей, – протянула медсестра, оглядываясь по сторонам. – Время позднее. Мне пора возвращаться к обходу. Все вопросы лучше задавать мистеру Берну, сомневаюсь, что я могу вас проинформировать.

– Как раз вы можете проинформировать нас гораздо лучше мистера Берна, мисс… – Роберт запнулся, пытаясь разглядеть имя на бейджике.

– Жаклин Элвуд. Мне действительно пора.

Женщина склонила голову и торопливо направилась к входу в угрюмое здание, безмолвным палачом нависшее над смирившейся жертвой, слепо бегущей на эшафот. Детективам оставалось лишь последовать за дежурной, чтобы не остаться на улице под светом ярких прожекторов.

***

В коридоре Джейн хотела уже достать ключ из кармана джинсов, однако ее ловко перехватили и одним рывком утянули в соседнюю комнату. Роберт успел вовремя уклониться от порывистого удара локтем коллеги.

– Зачем пугаешь так? – ошарашенно спросила она.

– Не теряй бдительность, детектив. Тогда тебя никто врасплох застать не сможет, – бросил он, садясь на кровать. – Завтра встаем в восемь утра и разделяемся. Я пойду к мистеру Берну, а ты побеседуй с охранником. Похоже, здесь только он способен произносить больше одного слова в минуту.

Он недовольно скривился, произнося эту фразу. В иных обстоятельствах он, несомненно, посчитал бы такое качество отталкивающим и раздражающим, однако на контрасте с остальными работниками клиники Блейк казался даром свыше, иначе сказать было нельзя.

– Тут связь не ловит, – устало подметила Джейн, потирая виски. – Давай тогда в одиннадцать встретимся в кафетерии. Он на первом этаже, нужно пройти налево от холла.

– Успела изучить карту пожарной безопасности? – уточнил детектив.

– А что еще оставалось? Нам ничего толком не сказали.

– Перед сном закрой двери на все замки и проверь окна, – бросил Роберт, открывая напарнице дверь. – На всякий случай.

Джейн всмотрелась в потухшие зеленые глаза Роберта, чтобы уловить в них хотя бы тень беспокойства, что он пытался облачить в слова, однако не нашла в них ничего, кроме отражения своей собственной потерянности. Так странно было понимать, что ее вечно уверенный и равнодушный коллега оказался также подвержен странному влиянию клиники. Всего за вечер, даже не встретившись с пациентами, оба детектива остро ощутили атмосферу безнадежности, пропитавшей вязкую тишину пустых коридоров. Однако было что-то страшнее молчания: крики.

Эхом они разносились по обезлюдевшим этажам клиники «Фаррер», будто ища жертву, в голову которой можно пробраться. И Джейн не хотела стать добычей. Поэтому она спешно кивнула и направилась к себе в комнату почти бегом, гонимая иррациональным страхом, вмиг захвативший разум. Такой ужас она в последний раз испытывала в девять лет, когда, выключив свет, со всех ног неслась под одеяло, будто могла найти в нем защиту от тех монстров, что, несомненно, таились во тьме.

И сейчас она бежала, лихорадочно закрывая замки. Однако сложнее всего было погнать с задворок разгоряченного сознания один вопрос: она заперлась от монстров или закрыла себя с ними?

***

В процедурной было пусто. Джейн испуганно распахнула глаза и оглянулась по сторонам. Скованное тело пронзила боль. С силой дернув руку, Рид обнаружила широкие кожаные наручники, врезавшиеся в кожу. Страх ядом разливался по венам, разгоняя разгоряченную кровь. Где-то за спиной Джейн раздался протяжный жалобный писк медицинской аппаратуры, однако ремни, змеями обвившие все тело, не давали и шанса оглянуться назад.

Крик застревал в горле. Словно рыба, выброшенная на берег, девушка хватала ртом воздух с широко распахнутыми глазами. Джейн не могла сделать ничего. Ее лишили права шевелиться и издавать звуки, заперли в ее собственном теле. Отчаянно хотелось содрать кожу, что будто душила ее.

Она сжала ладони в кулаки и зажмурилась, будто маленький ребенок, желавший спрятаться от реальности в темноте опущенных век. Так ведь проще: отвернуться, закрыть глаза и притворяться, что ничего не происходит. Сделать вид, что жизнь – это затянувшийся европейский артхаусный фильм, где даже актеры не понимают ни сюжета, ни смысла.

Дереализация спасает.

Как удивительно работает человеческий разум, если один маленький сбой способен стереть пространство и время, неизбежно вынуждая задаться вопросом о субъективности реальности. Солипсизм пугал и обнадеживал одновременно. Если вся жизнь – плод воображения или жестокая симуляция, то в ней непременно должны действовать основные правила построения сюжета, например, главный герой не должен умереть.

Однако хуже становилось, если на миг допустить мысль о том, что Джейн – вовсе не главный герой даже в своей собственной истории. Она – второстепенный персонаж, вспомогательный инструмент и набор функций без личности. Скучная и пресная, однако моментами необходимая для продвижения истории. Обремененная выученной беспомощностью она отпустила бразды правления, послушно отдавая всю полноту власти бездушному автору, играющему в бога.

Нет, так Джейн жить не хотела. Боялась. Именно страх вынудил ее выучить одно простое правило: никто не спасет ее, кроме нее самой. В свой истории Джейн должна быть жертвой и спасителем; загадкой и решением; вопросом и ответом. Поэтому надо действовать.

Девушка плотно прижала большой палец к мизинцу и попыталась вытянуть руки из оков, однако все было безуспешно. Детектив смогла добиться лишь протестующего крика приборов.

Как она вообще оказалась в таком положении? Воспоминания мелькали, подобно юрким рыбам в темном омуте: Джейн все пыталась ухватить хотя бы одну мысль, однако она, насмешливо виляя хвостом, погружалась еще глубже, пока совсем не пропадала из вида. Однако это все было не так важно, как острая необходимость выбраться.

Щелчок.

Джейн посмотрела вправо, глаза вмиг пронзила острая боль, а все вокруг заволокло мутной пеленой. Рид заметила несколько белых движущихся пятен: врачи. Она хотела попросить о помощи, потребовать объяснений, однако была нема. Вместо слов с губ, спотыкаясь, срывались нечленораздельные звуки, больше походившие на скулеж или звериный вой.

– Орбитокласт, – властно произнес мужской голос.

Медсестра, лицо которой полностью было скрыто белой маской, зазвенела инструментами на металлическом столике, пока не выудила нужный: длинный, походивший на штопор без резьбы предмет. Джейн задергалась, осознавая, где она видела подобный инструмент.

Лоботомия.

Врач равнодушно натянул на руку перчатку и склонился прямо над Джейн, оглядывая ее лоб, будто художник пустой холст. Теперь она смотрела на свое тело будто со стороны – теперь ей была недоступна такая роскошь, как немой протест или плачь. Беспомощность зрителя.

Мужчина приставил острый конец орбитокласта ко лбу и схватил большой молоток, с которого на чистый белый кафель сгустками стекала вязкая кровь.

Крик. Он освобождал, разрушал и собирал заново. Он лечил и калечил одновременно. Джейн распахнула глаза в полной темноте, судорожно хватаясь рукой за влажную простынь, пропитавшуюся ее холодным потом. Сквозь приоткрытое окно в комнату прокрался дождь. Девушка осторожно села, осматривая свои бледные трясущиеся руки.

– Это сон. Это всего лишь сон, – шептала она себе, словно мантру. Мантра безбожника.

Она не могла в это поверить и ощупывала свой лоб, будто могла найти там зияющую рану, однако чувствовала лишь капельки пота на скользкой коже. Джейн прикрыла глаза и зачесала назад волосы. Ей отчаянно хотелось отправиться на прогулку и позволить свежему воздуху проветрить голову, полную гниющих и разлагающихся мыслей и страхов, однако одного взгляда через решетку на окне хватило, чтобы отбросить эту идею. Не сумев унять дрожь во всем теле, девушка приподнялась и дотянулась до бутылки воды в своей дорожной сумке.

Через несколько минут первобытный ужас от пережитого кошмара начал развеиваться. Стук капель по стеклу слегка успокаивал своей монотонностью и привычностью. Джейн старалась не осматриваться по сторонам: она не хотела вновь видеть скудный интерьер своего временного пристанища, не хотела случайно поймать взглядом навязчивый призрак жуткого сна.

Однако она еще не знала, – или, быть может, не хотела признавать – что кошмары впредь происходят далеко не во снах. Монстры оттуда пробрались в реальность, нашли свое воплощение в окружающих людях, новостях и событиях.

Монстры больше не прятались под кроватью, они поселились в голове.

***

Роберт стоял в душе, стараясь успокоить сердце, так настойчиво бившееся прямо о ребра, будто стремясь сломать их и вырваться наружу. Холодная вода отрезвляла, стала универсальным лекарством от похмелья, безрассудства, ярости и редких кошмаров. Он не видел сны так давно, что сумел позабыть это чувство безысходности и обреченности по пробуждению, когда паникующий мозг еще не понимает, что обманул сам себя. Реальность кажется далекой и ненастоящей, а сознание раз за разом проигрывает постепенно тлеющие в памяти отрывки сна.

В своих кошмарах Роберт всегда был одинок, но не один. В его сны часто приходили толпы незваных гостей, что безмолвно наблюдали за его муками. Они не делали ничего, что могло бы разрушить неизменный флер равнодушия. В этот раз они также молча смотрели, как Палмер захлебывается в черной вязкой субстанции. Безликая толпа плотно обступила края ямы, склонилась, закрывая свет. Люди больше походили на стаю стервятников, что с предвкушением ждет кончины жертвы, дабы полакомиться свежей плотью. Роберт тонул и захлебывался, чувствуя, как чернота забивает сначала рот и нос, а затем проникает внутрь, чтобы заполнить легкие. Он растворялся во тьме на потеху публике. Грустный арлекин, никогда не желавший такой судьбы.

Сквозь тучи забрезжили слабые лучи рассветного солнца, а Роберт уже и не помнил, когда перестал воспринимать начало нового дня как чистый лист или свежий старт. Каждый рассвет – еще одна строчка в скомканной истории жизни. Еще один приговор, еще секунда в обратном отсчете. Когда-нибудь Палмер подсчитает, сколько рассветов он встретил за свою жизнь. Он подведет скромную статистику, когда услышит, как смерть начинает скрести ногтями крышку гроба, в который Роберт загнал себя многим раньше срока. Он обязательно вспомнит все выпитые чашки мерзкого кофе, выкуренные сигареты и встреченные рассветы. Быть может, посчитает даже раскрытые дела и увиденные за жизнь трупы. Но пока время не пришло. Роберт верил в это, потому что жизнь не может оборваться на полуслове. Не у него. Пусть он видел сотни тел молодых людей, явно не ждавших свою кончину так рано, он продолжал слепо верить в то, что он особенный. Верил, что у него впереди еще половина жизни, а это, по меньшей мере, тридцать лет.

Сейчас Роберт не желал думать о таких мрачных вещах. По правде говоря, он не хотел думать ни о чем. Хотел заглушить этот несмолкаемый скоп голосов и мыслей в своей голове. Хотел хотя бы на час избавиться от зудящего чувства в висках. Поэтому он открыл форточку и выудил сигарету из кармана. Дым змеей пополз по стене и выскользнул наружу, чтобы разбавить влажный воздух своей горечью.

Впереди был, несомненно, трудный день, однако едва ли он мог стать труднее, чем остальная бесконечная вереница безликих суток, поэтому Роберт был готов. Взглянув на часы, он снял со спинки стула слегка мятую рубашку, закатал рукава и зашнуровал кроссовки, которые так ненавидел капитан, желавший, чтобы детективы вышагивали по грязным местам преступлений в налакированных туфлях. Здесь, в самой глуши, в психиатрической клинике, он мог позволить себе эта маленькую свободу.

Иронично.