“Приличные девочки не кричат на улицах, – сидело в голове. – Тем более, никто не собирается причинять тебе вред”. Но в ту минуту она как нельзя лучше понимала девчонок, которые не зовут на помощь, когда их тащат в машину или лесопарк. Они молчат не от шока, им просто стыдно, неудобно кричать. Нам с детства внушают, что поднимать шум в общественном месте неприлично. И мы не шумим, пока не станет слишком поздно.

Неожиданное избавление явилось к Кате в лице кудрявой подружки невесты Яны. Вытирая бумажной салфеткой пот с выпуклого загорелого лба, она летела к выходу, то и дело поскальзываясь на непривычно высоких каблуках.

– Катька! – крикнула она издали. – Ты спятила? Тебя все обыскались. Давай сюда, срочно!

Рука Дракона разжалась. С улыбкой он пожелал хорошего вечера и испарился. Катя потом так и не могла вспомнить, сказала ему “спасибо” или нет.

Эта история могла бы закончиться там, на пороге банкетного зала, в душистых объятиях Яны. Но Дракон не был похож ни на одного человека, которого она знала.

Дней через пять в Катиной квартире раздался телефонный звонок. Она вернулась с работы, успела проглотить бутерброд и пол-литровку кефира, после чего намеревалась забраться с ногами на продавленный диван и почитать часика два что-нибудь для души.

Но не успела она зажечь торшер, как затарахтел домашний телефон. Домой в ту пору уже почти не звонили, у всех были сотовые, лишь изредка объявлялись друзья умершей матери квартирной хозяйки или телефонная служба напоминала о необходимости внести ежемесячный платёж. Кати могло не оказаться дома, она могла не ответить на звонок или попросту не успеть поднять трубку. Но она успела.

– 

Алло!

Катя собиралась отчеканить что-то вроде: “Нет, Лариса Викторовна умерла, Ирина здесь больше не живёт, если хотите, могу дать новый телефон”. Она даже присела на край тумбы и взяла в руки записную книжку, чтобы продиктовать номер Ирины, но на другом конце провода раздался вкрадчивый голос Дракона:

– 

Катенька? А я вас нашёл.

Она вздрогнула. Было в этом что-то пугающее. Некстати вспомнился старый фильм с Бельмондо, где несчастная женщина, выведенная из равновесия звонками маньяка, выбрасывается из окна.

– 

Кто это?

– 

Надо же, не узнали… А коллеги говорят, что голос у меня особенный, запоминающийся, – он назвал своё имя.

– 

Ах да, – понимая, что дальше притворяться бесполезно, Катя затараторила, – я, кажется, забыла поблагодарить…

– 

Ваши прелестные глаза сделали это за вас.

Катя прекрасно видела своё отражение в зеркале: полноватая, с расплывшимся овалом лица, крупным деревенским носом и маленькими глазами в окружении белёсых ресниц. Она всегда знала, что не красавица, но то был один из худших периодов в её жизни.

– 

Вы давно были в Царицыно?

“Вообще не была”, – едва не вырвалось у неё, но она вовремя осеклась. Нужно поддерживать реноме.

– 

Довольно давно, когда только приехала…

И снова промах! В прошлый раз Катя ушла от ответа на вопрос о том, москвичка она или нет. В чём она точно не была сильна, так это в притворстве и создании интересного образа. Она всегда говорила, что думала. Совсем как мама. И всё же маму – такую – папа любил. Почему бы и ей не попробовать быть собой? Разве она, Катя, недостаточно много притворялась, разыгрывая перед первым мужем циничную и нахальную богемную девицу? Впрочем, удавалось ей это не очень хорошо.

4      

Таня ещё спала. Даже в младенческом возрасте она была спокойной и редко будила Катю плачем. Наверное, берегла.

Катя спустила ноги на паркетный пол. Папа говорил, что деревянный пол не бывает холодным. Он ошибался. Считается, что с годами понимаешь правоту родителей, но она всё чаще убеждалась, что они были не правы.

Она держала босые ноги на полу, пока они не покрылись гусиной кожей – хотелось почувствовать, что она в своём доме, а не в драконьем гнезде, где в каждом углу прячутся монстры.

На полу в доме Дракона лежал гладкий линолеум в белый и чёрный ромбик. Сначала он хотел уложить паркет, но вскоре понял, что не хватит ни денег, ни умения, а нанимать рабочих не захотел. “Мужчина должен сам обустроить свой дом!”, – говорил он, загораживая шкафом пузыри на обоях. Танюшка ползала по брошенному на холодный бетон старому ковру. “В доме, куда мы принесём мою дочь, всё должно быть идеально!”

Стараясь не наступать на скрипучие половицы, Катя прошла на кухню, зажгла одну за другой конфорки на плите и, глядя как качаются на сквозняке васильковые головки, принялась готовить кофе.

Катя говорила себе каждое утро, что с кофеином надо заканчивать, заталкивала банку на самую верхнюю полку, и всё равно по нескольку раз в день возвращала банку из ссылки. Это был своеобразный ритуал. Сначала она влезала на табуретку и, балансируя на одной ноге, доставала большую тётушкину турку. Любовно поглаживая крутые медные бока, Катя ставила её на стол и отмеряла ложечкой молотый кофе. Тётушкина турка проехала с ней немало километров: из Питера на Урал, с Урала в Москву, из Москвы в Питер. Однажды в общежитии её стащили, и Катя, мало надеясь на успех, повесила в кухне трогательное объявление. На следующий день турку – исцарапанную, грязную – подкинули к дверям комнаты. Вмятина на боку образовалась, когда Дракон метнул её в стену.

Родители тщетно пытались отговорить Катю от переезда в Петербург. Им не хотелось отпускать едва оправившуюся после побега из драконьего гнезда дочь с ребёнком в огромный чужой город. К тому же тётушкина квартира за несколько лет обветшала, осыпалась, пропиталась пылью. Катя стёрла руки до кровавых мозолей, приводя в порядок новый дом, который казался чужим и холодным. Однажды, когда папа ушёл за какими-то проводами и трубами, она всласть наплакалась, забившись в угол кухни. Непривычно высокие потолки, неудобная ванная, отделённая от кухни хлипкой перегородкой, и хищный гул газовой колонки нагоняли тоску, но слезы были минутной слабостью. Катя слишком хорошо знала, чего стоит бояться на самом деле. Вернее, не чего, а кого.

Она купила люстру, привезла тётушкину турку, развесила на кухонной стене аляповатые сувенирные тарелочки из трёх мест, где успела побывать в свои тридцать три: Карлов мост, Бранденбургские ворота и Тракайский замок. С Драконом они ни разу не ездили дальше Подмосковья.

“За границу, Катюша, должны ездить те, кто заслужил, понимаешь? Те, кому доступны сокровища мировой культуры, кто понимает прекрасное. Человек должен достаточно развиться для этого, перерасти уровень челночки с Камского рынка. А то получается “пустите Дуньку в Европу”.

Катя одёрнула себя: неужели она не может не думать о Драконе хотя бы пять минут? Она ссылалась на него, как прежде цитировали Ленина и Маркса – к месту и не к месту. “Челночка с Камского рынка” – это он о Маме, преподавателе немецкого языка, кандидате филологических наук, которая в начале девяностых вынуждена была три года торговать спортивными костюмами на китайском рынке. Зачем она только рассказала ему об этом?

Конфорка зашипела и погасла – кофе перелился через край. Катя торопливо сдёрнула турку с плиты, обжигая пальцы. Вместо кофе на дне плескалась коричневая бурда, в основном гуща, которую она, подумав, целиком опрокинула в чашку. Привычно согрела руки о фарфоровые ребра, сделала робкий глоток… Горьковато, но пить можно.

Катя подошла к окну и взглянула на яркое безоблачное небо. Морозно и солнечно, как на Урале. Хороший знак. День должен быть замечательным.

Она улыбнулась и опустила взгляд вниз, на бульвар. Чашка выскользнула из рук и ударилась о подоконник. Кофе брызнул во все стороны, фарфоровая ручка откололась и жалобно звякнула о чугунный радиатор.

На бульваре стоял Дракон и смотрел прямо на неё.

5

Бежать! Эта мысль пришла в голову первой, и Катя развернулась, чтобы выскочить в коридор, но услышала, как в комнате завозилась, выбираясь из гнезда одеял, Танюша. Это мгновенно отрезвило. Бежать некуда. Они в осаде.

Пружины Таниной кровати громко заскрипели. “Ребёнку нужен новый матрас”, – машинально подумала Катя и попыталась вцепиться в эту мысль, чтобы вынырнуть из панического болота. Заплатят аванс за дистанционные курсы, и она сможет купить обогреватель, матрас и новые обои для кухни. Самые простые. Без этого никак – придут из органов опеки, а у неё обои в пятнах, и ребёнок спит в толстовке. Решат, что она плохая мать. Нельзя быть плохой матерью – Дракон выглядит слишком хорошим отцом.

Чёрт! Теперь мозг застрял на этом словосочетании.

“Катюша, родить – это ещё не значит быть матерью. Матерью этой девочке стану я. У меня гораздо больше опыта и, конечно, моя голова не забита ток-шоу и показами мод. Ты стала своего рода инкубатором для моей дочери, дочери Дракона, и спасибо тебе за это большое…”

Чтобы привести мысли в порядок, Катя собрала с пола осколки чашки и промокнула салфетками кофейную лужицу. С бумажных обоев пятна вряд ли отмоются, придётся переклеивать полотнище. Зато можно будет съездить в ИКЕА и купить новую кружку. Катя ни разу в жизни не была в ИКЕА. В П. её так и не построили, а в Москве был Дракон, который бдительно следил, как бы она не потратила пару сотен на потеху для скудного бабского умишка. Он держал все деньги у себя, как скупой рыцарь. Однажды она оставила на своей карточке две тысячи, полученные за репетиторство, чтобы купить туфли. Он устроил скандал и потребовал, чтобы ученики переводили деньги на его карту.

Не думать о Драконе! Иначе начнётся паника.

По коридору шлёпала босыми ногами Танюшка, и Кате нужно было спешить навстречу.

– 

Доброе утро, зайка. Не ходи босиком – простудишься.

– 

Мам, что-то случилось?

– 

Ничего, малыш, – пытаясь унять дрожь, ответила Катя, – я разбила старую чашку. Случайно.

– 

Мама, ты боишься?

– 

Нет, нет, что ты, – затараторила она. – Пойдём умываться?

– 

Что-то случилось, – совсем по-взрослому, без вопросительной интонации подытожила Танюша.

Пока девочка возилась в ванной, Катя проверила замки на входной двери и аккуратно выглянула в окно. Дракона не было. Может быть, почудилось? После жизни с таким, как он, у кого хочешь крыша поедет.

– 

Сейчас сварю рисовую кашу. С изюмом, – нараспев говорила она, бестолково открывая банки с крупами. – Да где же рис?

И тут грянул звонок – оглушительно, с переливами. Отзвуки, казалось, брызнули в дальние уголки квартиры, раскатились по углам и замерли в ожидании. Катя так отвыкла от этого звука, что сперва не осознала – звонят в дверь.

– 

Кто это? – спросила Танюшка испуганным шёпотом.

В огромных голубых глазах дрожал ужас.

– 

Не знаю, – соврала Катя.

Она не могла знать наверняка, но чувствовала: сразу обдало ледяной волной, и воздух не хотел входить в лёгкие, примерзая к губам.

– 

Сиди здесь, – выдавила она и медленно пошла к двери, уже не выбирая, куда наступить.

Паркетины жалобно кряхтели под ногами. Хотелось, чтобы коридор не кончался, уходил в бесконечность, за горизонт, на небо. Уйти, сбежать туда, закончить это всё одним махом, но Таня… Вот и сейчас она молча стоит за спиной в треугольнике света – хрупкая фигурка с опущенными плечами.

Отец настоял на том, чтобы установить массивную железную дверь, но Кате показалось, что от Дракона её отделяет преграда толщиной в лист бумаги. Обычно с лестничной площадки не доносилось ни звука, но теперь ей чудился шелест, похожий на змеиное шипение:

– 

Катюша, открой. Твой

ясенёк

пришёл за тобой.

Она сходит с ума. Шёпот ползёт в щели, проникает сквозь стены, вливается в чёрное окошко вентиляции, расчерченное на квадраты, как шоколадная плитка. “Ясенёк” – ласковое белорусское словечко, которым называла Дракона мать в те редкие минуты, когда вообще вспоминала о том, что помимо плана партийной работы у неё, оказывается, есть сын. Дракон требовал, чтобы Катя в минуты нежности называла его именно так.

Однажды, забывшись, она назвала его зайчиком. Нет, он не кричал. Монотонным голосом, словно псалтырь читая, объяснил, что на Руси никогда не использовали названия животных, обращаясь к супругу или ребёнку. Каждое его слово казалось отлитым из презрительного высокомерия. Катя краснела, как школьница у доски, и бормотала что-то в своё оправдание. Закончил отповедь Дракон тем, что назвал её ясочкой.

Никогда эти метры не казались ей такими длинными. Шаг-вдох, шаг-выдох, – напоминала она себе. Только не забывать дышать, иначе утонешь в панике. Шаг-вдох… Коснувшись ладонью прохладного дерматина, она немного успокоилась и замерла, прислушиваясь.

– 

Открой дверь. Я пришёл. Мы всегда будем вместе.

Мы всегда будем вместе.

– 

Если ты ещё раз позволишь себе замахнуться на меня при нашей дочери…

– 

И что ты сделаешь, глупышка?

– 

Сниму побои. Пойду в полицию, в опеку, к уполномоченному по правам человека. Я добьюсь, чтобы тебе запретили даже подходить к нам.

– 

Это в Америке есть запрет, а у нас – подходи, сколько заблагорассудится. Мы в России, то есть наполовину в Азии. Тебе ли, уралочке (сказал, как змею выплюнул), этого не знать? Жена – собственность мужа, – и он довольно хохотнул.

– 

Раньше ты так не говорил.

– 

Я раньше так и не думал, Катюша. Ты казалась мне разумной и порядочной, а оказалась эгоистичной истеричкой. Не такой матери я хотел для продолжения своего Рода.

– 

Мама, кто там?

Испуганный писк вырвал Катю из оцепенения. И снова брызнул звонок – настойчивый и уверенный. Звонок хозяина, который пришёл забрать то, что принадлежит ему по праву.

– 

Это…

– 

Это папа?

– 

Да.

Катя шагнула к дочери и опустилась на корточки.

– 

Он пришёл за мной? Забрать меня? Он будет тебя бить?

Таню трясло так, что пришлось отнести её в постель и закутать в одеяло.

– Не бойся, моя зайка. Мама с тобой. Сейчас мама приготовит поесть. Мама никому не даст тебя в обиду.

Катя повторяла эти слова, как мантру, шагая по скрипучим половицам в кухню. По пути она посмотрелась в зеркало и испугалась окончательно: солнечный свет, падающий из кухни, высветил серое измождённое лицо женщины с затравленным взглядом, в котором осталось мало человеческого. Ведь ещё вчера, даже сегодня утром она была другой, а сейчас в зеркале отражалась Жена Дракона. Инкубатор. Ясочка. Катюша. Она умоляла родителей и друзей никогда больше не называть ее так. Однажды, когда на детской площадке мужчина позвал дочь по имени – Катюшей, она подхватила Таню и бежала, пока не почувствовала, что вот-вот упадёт. Истеричка чёртова.

Сражение ещё и не начиналось, а она уже чувствовала себя обессиленной и опустошенной. Отчаявшись найти рис, она наскоро приготовила омлет и пошла за дочерью в комнату.

– 

Мама, смотри, какое солнышко!

Танюша стояла на подоконнике, облитая ярким зимним солнце, очерченная по контуру золотом. Катя машинально отметила, какими тоненькими выглядят дочкины ножки в старых фланелевых штанишках.

Господи, да она же стоит в оконном проёме! Он может её увидеть! Уже потом пришло осознание того, что стоять на подоконнике в принципе небезопасно для ребёнка, но для неё тогда не существовало большей опасности, чем он – бывший муж и Танин отец. Дракон.

Она схватила дочь на руки, стащила с подоконника и замерла, чувствуя, как бешено колотится сердце. Каких-то полчаса назад у них обеих была упорядоченная жизнь. Её жизнь. Её дом. Её дочь. А теперь всё это снова принадлежало ему.

– 

Нельзя стоять на окне, – бормотала Катя. – Очень опасно…

6

Дракон сидит на подоконнике четырнадцатого этажа с крошечной Танюшей на руках. Мороз, но окно распахнуто настежь, и в бархатной темноте неслышно падает снег. Красота пейзажа за окном делает происходящее каким-то нереальным.

“Это твой мир, Татьяна, – нараспев тянет он. – Это наш мир. Мы – особенные люди, мы драконы, которым нет дела до овец. Мы смотрим на мир сверху вниз”.

Катя, как была, – в пальто и зимних сапогах – ползёт на коленях по бетонному полу. Тонкие колготки порвались, и бетон царапает кожу, но она ничего не чувствует. “Пожалуйста, – умоляет она, – положи Танюшу в кроватку. Ей холодно и страшно. Это опасно. Умоляю тебя”. Слёзы льются по щекам, их неожиданно много, как в индийском кино. Она слишком хорошо понимает, что ему ничего не стоит кануть с девочкой туда, в эту мягкую темноту, которая сомкнётся над их головами.

Катю трясло так, что пришлось сцепить зубы намертво. Больше всего она хотела сейчас оказаться в П. за старым письменным столом, который служил ещё Маме, когда она была школьницей. Закатное солнце рыжим лучом протыкает окно, расчерчивая комнату на тёмные и светлые квадраты. Колеблется лёгкая занавеска. Над столом громоздятся забитые книгами полки, из кресла за ней наблюдает потёртый плюшевый медвежонок с белой пуговицей вместо левого глаза.

Мама заходит в комнату в лёгком полосатом сарафане. На загорелых плечах – белые следы от бретелек. Она заглядывает в тетрадь, одобрительно кивает и ставит на стол блюдце черешни и чашку чая. “Варенье не понесу, – ворчит она. – В прошлый раз ты испачкала ковёр, а чистить пришлось папе. Хочешь варенья – приходи на кухню”. За маминой спиной раскатисто хохочет папа: “Катька, всё варенье съем, нисколечко не оставлю”. Знакомо тикают часы. За окном, как снег, летит тополиный пух…

Кате не следовало уезжать в Петербург. Это была глупая мечта глупой амбициозной девочки: покорить Москву, потом сбежать в Петербург. Когда-то она доказывала своей сильной маме, что тоже может так: наотмашь, по-мужски, без чужой помощи. Доказывала одноклассницам, для которых была дурищей и юродивой, что может устроиться лучше, чем они – с их короткими юбками и голубыми тенями до бровей. Получалось, прямо сказать, неважно.

Но теперь нельзя рубить с плеча: четыре года она отвечает не только за себя, но и за маленькую голубоглазую девочку, которая замерла на краешке кровати, жадно всматриваясь в Катино лицо. Она попыталась сесть на корточки, чтобы приблизить лицо к лицу дочери, но ноги не удержали, и пришлось опуститься на колени.

– 

Таня, – начала она, удивляясь тому, как хрипло и незнакомо звучит голос. – Ты помнишь папу?

Девочка отрывисто кивнула головой и показалась Кате удивительно похожей на отца. У дочери были Катины серо-голубые глаза, капризная нижняя губа и широкий носик уточкой, но в остальном – копия Дракона: посадка головы, королевская осанка, широкие жесты, неумение смущаться и проигрывать. Иногда Катя думала о том, что он не так уж безумен, когда твердит о силе своей крови.

– 

Понимаешь, папа часто вёл себя нехорошо… Поэтому мы уехали и не живём с ним больше…

– 

Я всё понимаю, – перебила Таня, и это прозвучало удивительно взросло, – я помню, мама. Он хотел ударить тебя…

…но не ударил. Иногда Катя думала, что лучше бы он тогда не сдержался. Его остановила Танюша, которая с плачем метнулась к матери, заслоняя собой. Маленькая смелая девочка. И всё же – ударь он Катю, можно было бы составить заявление в полицию или мировой суд – куда там пишут про такое? У неё появились бы доказательства. А так – её слово против его. Против слов его братьев и сестёр, соседей, друзей… “Идеальный отец”, “прекрасный муж”, “обходительный мужчина”, “импозантный”, “солидный”, “интеллигентный”…

Это они о нём. О человеке, который однажды вынес на помойку всю обувь, чтобы она не смогла пойти на занятия. О человеке, который, приближая своё лицо к Катиному так, что оно расплывалось, шептал нараспев: “Тебе никуда не деться от меня, Катюша. Мы повязаны кровавой клятвой – нашим ребёнком. Ты нужна ей, значит, нужна мне”. Больше всего в ту минуту Кате хотелось потерять сознание, но этого с ней никогда не случалось.

– 

Он болен, Танюша.

– 

У него головка болит?

– 

Да, малышка, да.