Весна дождём стучится в календарь,
но как-то преждевременно, до срока.
Ещё в обед горит уже фонарь —
иначе тьма и вечная морока
с определением – куда зашёл ты. Где
теперь находишься, который день недели?
Огромная луна висит в окне,
и ты глядишь, ещё не встав с постели,
на отражение и, видимо, оно
тебя совсем, совсем не вдохновляет
на подвиги. Давай пойдём в кино
или куда-нибудь, где нас не знают.
Давай попробуем расплавленный фонарь
поздравить с праздником каким-нибудь – неважно.
Переиначим зимний календарь
по-новому и закрепим бумажно,
чернилами. Какая ерунда
на улице – и снег, и дождь, и листья
сушёные. Ворона без труда
читает глупых очевидцев мысли,
не размышляя о своей судьбе,
что так длинна. В означенных пределах
дороже сыр – не мысли о себе,
что в ветках прячет, в общем – неумело.
Его бы, сыр, в бумагу завернуть,
переложить в коробку и подальше
прибрать от глаз голодных. Умыкнуть
от соглядатаев, что не было, как раньше.
Послушай, может быть, опять пойдём
куда-нибудь, пока ещё погода
не запечатала дождём дверной проём,
и есть возможность выйти на свободу.
В какой-нибудь проулок завернуть
и спрятаться от глупых очевидцев.
Вокзал недалеко – туда нырнуть
возможно – в сумму??? к незнакомым лицам.
Таким же, как и мы для них. Пойдём,
откроем заново знакомый с детства город
и, может быть, забытую найдём
соломинку, что вытащит за ворот
со дна дождя. Забудем о делах,
о неуплаченной квартплате, о проблемах —
так краток век, что время на словах
заботится о наших переменах.
Январь 19 2013 г.
Соглядатай. Соучастник,
охраняющий меня —
Ангел мой, душеприказчик —
я полцарства за коня —
не отмеряю. Не выйдет.
Сам в квартире на пять душ
прозябаю, где в сортире —
мойка, прачечная, душ.
По углам, помимо пыли,
книги, вещи и цветы.
Мысли в голове остыли
от такой вот красоты.
Ты прости меня, любезный,
что я к месту или нет
размышляю о полезном
и молчу всегда в ответ
на твои ко мне упрёки —
я, конечно, не святой,
но зато – без подоплёки,
парень, в общем-то, простой,
вышедший из подворотни
и с истерзанной душой.
Лучше, посмотри напротив,
как глумятся над собой.
Январь 19 2013 г.
Двое на ступеньках перед входом
в церковь что-то громко обсуждают —
справа или слева от прохода
должен крест стоять… Не замечают,
что уже подряд который вечер
разговор, как колесо – по кругу.
Телефонный вызов не отвечен.
И жена ушла от злости к другу —
инженеру – он не на ступенях,
дома спит, зажав в руках подушку.
Мысли о котлетах, о пельменях
теребят его больную душу.
Каждый раз, ворочаясь в кровати,
объяснения сомненьям не находит —
кажется, ну вот, они, объятья,
а любовь чего-то не приходит.
А вокруг уже который вечер
бабочки, как ангелы, летают.
Справа или слева ставить свечи —
всё равно! И Бог об этом знает.
Январь 19 2013 г.
Спросишь дорогу в городе, где названья
перепутаны временем – и потеряешь время
в поисках нужного адреса – по незнанью
ориентируясь по старым уже строеньям.
Будешь блуждать по вывескам, как по нотам.
Перебирая каждую в поисках нужной,
думаешь – как там Создателю было с работой
при Сотворении? – кто там помог со службой.
И если не повезёт отыскать похожий
дом – отпусти на волю свои желанья —
видимо, так суждено, – как сказал прохожий,
видя, как ты собираешь в горсть названья
несуществующей жизни. Купи открытки
с новыми видами – просто уже на память,
чтобы хранить, как дом на спине улитки —
поближе к сердцу, чтобы всегда руками
можно потрогать было. В вагоне сыро.
Пересекая площадь, трамвай качает,
как малую лодку в море, где всё, что было —
воспоминания – где-то ещё вначале,
где адреса по списку кремлёвских старцев,
что пережив эпоху, ушли в забвенье.
Дальше – сплошные цифры, а к ним мытарства
переселенцев, замученных во спасенье.
Видимо, прав был Автор, что всё проходит.
Дальше ещё про камни, про радость жизни.
Только глядишь – последний трамвай уходит —
и ничего от жизни! Остаток мысли…
Январь 20 2013 г.
С улыбкой бабочка кружит под потолком.
Откуда-то взялась в такое время —
ненастное. Ведь знает, что потом —
не возвратится. И мои сомненья
по поводу погоды – в самый раз —
не лучший вариант на самом деле
для жизни бабочки. И оттого рассказ
кончается, как всё – в конце недели,
воскресным утром. Медленная тень
от бабочки скользит по одеялу,
от края к краю, тормоша постель
своим присутствием, но, кажется, так мало
её в пространстве комнаты. Она
кружит себе, кружит о штукатурку,
как экземпляр, проснувшийся сполна,
чтоб завтра стать засушенной фигуркой
в каком-нибудь углу среди вещей,
чей смысл даже в списках не означен…
И в понедельник, разобрав постель,
найду кусочек, в складках, на удачу.
Январь 20 2013 г.
Я пробовал отказываться от
всего, что о тебе напоминало.
Я даже позабыл про Новый год,
чтоб каждый год не начинать сначала
историю, которая свела
в одной квартире всех, когда-то живших
на этой территории. Угла
не предоставив даже вновь прибывшим —
без надобности для тебя они,
как мелочь в продырявленном кармане,
что сыпется на землю – лишь толкни
её рукой и звоном не обманет
прощальным – навсегда. В былые дни
и я глядел не эти превращенья
в границах комнаты. Разрушенный камин
и угли в нём почти что без движенья —
лишь иногда их трогает сквозняк
своим дыханием, но дверь всегда открыта,
и он уходит, как печальный враг,
когда на поле армия разбита —
и только по количеству потерь
историк узнаёт о пораженьи.
Ни раненым, ни выжившим теперь
не скрыться от людского осужденья
в каком-нибудь заштатном городке,
где только церковь и хранит молчанье
о пережитом. Лодки по реке
везут погибших, как напоминанье
свидетелям. Глаз привыкает вновь
мириться с окружающим пейзажем,
но об бесцветья утром стынет кровь
и сердце чаще бьётся как-то даже.
У города не спросишь, отчего
он так состарился – ни войн, ни лихорадки
какой-нибудь. Немытое окно
бросает тень на жёлтую тетрадку
на письменном столе, когда-то он —
свидетель и участник. Только странно —
не сохранился голубой плафон
и вазочка на стойке у дивана —
должно быть, время. И когда теперь
всё это видится в другом, волшебном свете —
мысль не торопится за сквозняком за дверь,
а топчется, как призрак, на паркете,
желая разобраться до конца —
что, где, куда, зачем – на самом деле,
передавая знаками лица
своё волнение и то, что не успели
стереть морщины. Память не стереть.
Я пробовал – бессмысленная трата,
но на тебя не стоит так смотреть —
воспоминанье о тебе всегда чревато
каким-нибудь несчастьем. У тебя
какой-то дар – всё превращать в руины.
И даже просто, нитку теребя —
соорудишь петлю для половины
тебя любивших. И твои черты,
как отражение, всегда на старом месте.
Возможно, сильно задержалась ты
и мстишь за то, что мы уже не вместе,
а как-то рядом, где-то среди книг —
между Довлатовым и Бродским – посредине,
к чему ещё читатель не привык,
но глаз цепляется к сюжету на картине
среди других. Возможно, что окно
способствует, ну, т. е. освещенье.
У мастеров так славилось оно —
у тех, других – эпохи Возрождения.
А ныне… Ныне – погляди в окно-
ворона сыр клюёт, не уставая,
на полотне – банальное кино,
где каждый, с первых кадров, узнаваем,
как ты и я – в былые времена,
но по другому поводу. Не помню —
ты старше или младше, впрочем, я
согласен младше быть.. А время – тронь и-
переведёт, опять, на час вперёд,
как штраф за срочность, чтоб не баловали
с календарём. Кто после разберёт —
что там хранится, в сумрачном подвале
среди других, неназванных вещей,
с плафоном вместе, с вазочкой разбитой —
по случаю, где там же, среди комнат,
хранится привезённое корыто
из дальних странствий. Кажется, оно
разбилось тоже, пережив хозяев,
но ненадолго. Впрочем, всё равно —
сгодится для рассказа, где был крайним
старик у моря. Захудалый сад
перед окном и выцветшая башня —
от времени – глядят на всё подряд,
не выспавшись после гостей вчерашних
уже не к месту заглянувших на
огонь в окне. Глядишь на очевидцев
и думаешь – наверное, вот так
и будет выглядеть какой-нибудь убийца,
умеющий читать, писать, играть
на пианино, что в углу за шторой,
стоит в пыли. Хозяйская кровать
останется холодной в эту пору
из-за гостей. А впрочем, всё равно,
какая разница, что там, в окне напротив —
комедию играют иль кино,
трагичное в конце – на обороте,
с изнанки, так сказать, текущих дней,
что всё длинней, а ноги всё короче…
И память, хоть и выглядит бодрей —
но слишком много в тексте многоточий,
как и должно быть, видимо, уже…
Погода за окном – лишь продлевает
своё присутствие. Деревья в неглиже
столбят пейзаж. Ничто не предвещает
ни радости, ни праздника в душе…
Старик глядит на море молчаливо,
страдая по растерзанным уже
снастям. Луна в окошке сиротливо
торчит меж веток голых – напоказ,
страдая тоже, как и все в округе,
от бессердечия погоды, что сейчас
готовится отдать округу – вьюге
во временное пользованье. Час,
когда закончится бесчинство – не известен.
Но лучше кончить здесь сейчас рассказ,
пока не слышно заунывных песен.
Январь 21 2013 г.
…и гость приходит, опуская взгляд —
он опоздал и из пустых карманов
обещанные вина не торчат,
хотя он трезв или почти не пьяный,
но выглядит не очень. У него
все рукава испачканы в побелке —
в подъезде, да, действительно темно —
свет на Ростральных, видимо, на Стрелке
остался ночевать. Его рукав,
по ходу правый, выпачкан сильнее —
он отряхнулся, но уже устав —
не до конца – следы ещё белеют
на рукаве. Он даже – Виноват, —
сказал, когда его прижали к стенке,
опять белёной… Жёлтый циферблат
всем завещал конец игры по стрелке…
Он обещал, что местный армянин
ему продаст вино так – сверхурочно,
но всем казалось, если он один
пойдёт за ним, то трезвыми все – точно —
останутся до самого утра
и будут куковать под звон гитары —
нестройной. И ребята со двора
предложат выпить выжимку агавы,
чтоб не скукожило совсем, в конце концов.
И гость молчит, как нанятый убийца.
Ему хозяйка плюнула в лицо,
а он утёрся и с деньгами скрылся…
Январь 21 2013 г.
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке
Другие проекты