– Давайте без патетики, Гувер! – махнул рукой Джонсон. – Я никак не могу до конца понять вашей игры. Если вы их ненавидите, то легко могли сделать так, чтобы Джон Кеннеди не выиграл выборы. Отдали бы Никсону^[12] это ваше досье – и все.

Гувер хитро улыбнулся:

– В отличие от Кеннеди Никсон чист. Ну, или скажем так: пока чист. Его не за что прихватить. И вряд ли он предложил бы моему другу, коим я смею все-таки считать вас, стать вице-президентом.

– Откуда такая забота обо мне? – усмехнулся Джонсон. – Дружеские чувства? Не верю.

– Сэр, я уже тридцать семь лет занимаю пост директора ФБР и не планирую в отставку. Малюсенькую дилетантскую конторку по ловле воришек я превратил в мощнейшую, самую эффективную и профессиональную спецслужбу в мире! Я пережил пятерых президентов, не каждый из них любил меня, но каждый – глубоко уважал то, что я делал. А братишка нынешнего – Бобби, вдруг ставший моим начальником, даже не убирает ноги со стола, когда я вхожу в кабинет!

– Вы прекрасно понимаете, что я как вице-президент не в силах решить ваши проблемы.

– Как вице-президент – да… – согласился Гувер, и вдруг его взгляд стал жестким и холодным, таким, что Джонсон даже вздрогнул. – Но если Кеннеди уйдет, президентом Соединенных Штатов автоматически становитесь вы.

Джонсон закашлялся. Судорожно пошарив в кармане, он вытащил ингалятор и, засунув его себе в нос, сделал пару глубоких вдохов. Через несколько секунд приступ отпустил. Спрятав ингалятор в карман, Джонсон вынул из лунки флаг, размеренным шагом отошел к мячику и стал прицеливаться, слегка помахивая клюшкой.

– Если серьезно, – наконец молвил он, – ваших материалов, Эдгар, достаточно лишь для небольшого семейного скандальчика. Связь президента с Ингой Арвад^[13], с этой нацистской подстилкой, была слишком давно и уже, как вы помните, нами отыграна, а все, что вы накопали нового после выборов – проститутки, стажерки да секретарши, – вряд ли потянет на серьезную политическую склоку.

– Он католик, сэр. А для католиков прелюбодеяние – смертный грех.

– Католики тоже каются. И покупают индульгенции, кстати. А денег у его папаши да и у самих братишек Кеннеди достаточно, чтобы заткнуть рот любой газетенке. Вот если б удалось накопать что-нибудь серьезное…

– Например?

– Ну, например, – Джонсон кисло усмехнулся, – что президент работает на советскую разведку. Или доказать, что он связан с мафией…

Гувер хотел что-то вставить, но Джонсон отмахнулся:

– Знаю-знаю, вы не любите это слово и всем доказываете, что мафии не существует. Кстати, почему, Эдгар?

– Я действительно так считаю, – неохотно ответил Гувер.

– Ну, не хотите, не говорите. Бог с ней, с этой мафией! Как и с советской разведкой. Но нужен хотя бы секс-скандал настоящий, а не с секретаршей.

– Что вы имеете в виду?

– С публичной, с известной фигурой – например, с какой-нибудь кинозвездой, которую обожает и хочет каждый мужик в этой стране и к которой ревнует каждая баба. Тогда все воспримут это как личную измену.

– Вы неплохой психолог, мистер вице-президент, – таинственно улыбнулся Гувер. – И я думаю, это вполне возможно.

– Возможно что?

– Секс-скандал со звездой.

– Вот как! И с кем же?

– С Мэрилин Монро. Во время предвыборной кампании она моталась за ним из штата в штат, наплевав на контракты с киностудиями, их пару раз видели вместе в достаточно приватной обстановке…

– Все это слухи, Эдгар. Никакой фактуры нет.

– Будет, – уверенно сказал Гувер.

– Ну и прекрасно! – замахиваясь клюшкой, воскликнул Джонсон и с ехидной улыбочкой добавил: – Если вы еще докажете, что Монро связана с мафией… извините, с преступностью, и работает на КГБ, вы заслужите памятник при жизни.

– Памятник мне не нужен, сэр. Но когда вы станете президентом, я надеюсь, вы не забудете услугу, которую я вам оказал.

– Продолжайте работать, Эдгар. Вы же знаете, я всегда готов вас поддержать. Пока я не очень верю в удачу, но вот если накопаете факты, то тогда мы сразу… – Джонсон хитро улыбнулся, замахиваясь клюшкой, – бац – и в дамки!

Джонсон ловко толкнул мяч клюшкой, и тот медленно покатился точно к цели. Но когда мяч уже практически соскользнул в лунку, из нее, словно чертик из шкатулки, вылез здоровенный рогатый жук – мяч задел его и откатился в сторону.

– Если только нам кто-нибудь не помешает… – криво усмехнулся Гувер.

* * *

На сцене «Кэт-Кит-Клаб», одного из самых популярных кабаре Западного Берлина, визгливо и задорно гремел пестрый канкан.

Расположившийся за столиком в дальнем углу Олейников щелкнул пальцами и показал пробегавшему мимо официанту свой опустевший стакан. Тот с пониманием кивнул и уже через минуту вернулся с очередной порцией виски. Петр задумчиво глянул сквозь плескавшуюся в стакане янтарную жидкость на мелькавший на сцене калейдоскоп женских юбок и сделал большой глоток.

– Перешли на виски? – услышал он ироничный голос за спиной. – Неужели после возведения стены Советами водка здесь в дефиците?

Олейников обернулся – перед ним стоял лучезарно улыбающийся Холгер Тоффрой.

– Вживаюсь в роль, – не менее лучезарно улыбнулся ему в ответ Петр, жестом приглашая присесть за его столик. – В Берлине, конечно, надо пить шнапс. Но я теперь как-никак американский журналист, а они предпочитают виски.

– Похвально, мистер Грин, – продолжая светиться в улыбке, опустился в кресло Тоффрой. – Давненько мы не виделись… Лет десять?

– Одиннадцать, – поправил Олейников, – уже одиннадцать.

– Я совру, сказав, что вы совсем не изменились, – вглядываясь в Олейникова, усмехнулся Тоффрой. – Но вот глаза… Взгляд остался прежним.

– Что делать, – нарочито вздохнул Петр, – годы берут свое.

– Да… годы… – задумчиво протянул Тоффрой, оглядывая зал. – Вам, наверное, многое хочется рассказать мне про эти годы, не так ли?

– Не… не так… – отрицательно покачал головой Олейников и залпом допил виски. – Про годы я вам потом все напишу в деталях – готовый роман практически. Можете издать, только гонорар, чур, пополам. А сейчас мне нужно поведать вам нечто более душераздирающее…

* * *

– Алена! – распахнув дверь, которая, как и прежде, оказалась не заперта, в прихожую виллы вошел Зорин. – Нам пора в аэропорт!

Никто не отозвался.

Зорин заглянул в гостиную, осмотрел кухню, с нарастающим волнением поднялся на второй этаж и вошел в спальню – никого.

Холодок неприятной догадки пробежал по его спине, майор подскочил к платяному шкафу и распахнул дверцы – уныло качнулись голые вешалки, с насмешкой блеснули чистые полки, скрипнула приоткрытая дверца пустого сейфа.

Зорин в растерянности огляделся по сторонам, присел на краешек кровати и, достав дрожащими пальцами пачку «Казбека», закурил.

* * *

А на сцене кабаре в сопровождении небольшого оркестрика, с виртуозной небрежностью стуча по клавишам рояля пухлыми пальцами-сардельками, обильно украшенными яркими перстнями, и скалясь вспыхивающими в лучах софитов белоснежными зубами, зажигательно пел обаятельный чернокожий толстяк:

 
Hit the road Jack
And don’t you come back
No more, no more, no more, no more,
Hit the road Jack
And don’t you come back no more,
What you say?^[14]
 

Не переставая распевать, он периодически бросал клавиши и начинал то отбивать ритм, хлопая ладонью по такому же вороненому, как и он сам, полированному телу рояля, то, забавно подбрасывая фалды своего фрака, быстро и неожиданно ловко для своей комплекции крутился на винтовой табуретке, стреляя глазами-прожекторами во все стороны.

– И сколько их всего? – поинтересовался Тоффрой у Олейникова, который неожиданно прервал свой рассказ и с любопытством, переходящим в восхищение, взирал на зажигательного певца.

– Что? – не поворачивая головы переспросил Петр.

– Сколько всего человек в агентурной сети? – с легким раздражением в голосе повторил вопрос генерал.

– Точно не знаю, – пожал плечами Олейников. – Думаю, не один десяток. Вы любите джаз?

– Какой к черту джаз! – вспыхнул Тоффрой. – Во-первых, это не джаз, а во-вторых, мы здесь не для того…

– Тише, тише, – повернулся к нему Олейников. – Ну не джаз – так не джаз, не кипятитесь. Просто я не исключаю, что и в этом заведении есть кто-нибудь, кто работает на советскую разведку. Сюда же часто захаживают ваши вояки – прекрасное место для сбора информации и вербовки. Ведите себя естественней! И тише.

Тоффрой нервно оглядел зал – после слов Олейникова многие посетители да и официанты показались ему подозрительными.

– Давайте лучше выпьем! – предложил Петр, пододвигаясь к генералу поближе, поднимая одной рукой стакан с виски, а другой незаметно для окружающих протягивая Тоффрою банкноты, которые он получил от Плужникова. – Возьмите и быстро спрячьте в карман. Рассматривать будете дома. Здесь четыре купюры: марки, франки, фунты и доллары.

Тоффрой взял деньги, но в карман не убрал, а сжал в кулаке.

– Итак, – продолжил Олейников, – сеть агентов весьма широка, они хорошо законспирированы, так хорошо, что вы никогда бы не заподозрили никого из них. Они есть в правительствах и штабах, в научных и инженерных лабораториях, в ФБР и даже у вас в ЦРУ! Все ваши структуры давно изъедены молью, генерал. Кругом предатели и шпионы. Имен агентов я не знаю, мне были даны лишь выходы на резидентов: в Западном Берлине, Франции, Англии и США. Я дам вам ниточку, а вы, если потянете хорошенько, – распутаете весь клубок.

– Ну имена хотя бы этих четырех вы знаете?

– Нет. И упреждая следующий вопрос – в лицо я тоже никого не знаю, фотокарточек их не видел, но вот каждому из них была предъявлена фотография моей персоны – они сами опознают меня при встрече. Им я должен отдать эти банкноты: марки – в Берлине, франки – в Париже, фунты и доллары, как даже вам нетрудно догадаться, – в Англии и в США соответственно. На каждой купюре микрошифр с заданиями и инструкциями. Так что сделайте копии, а оригиналы верните мне.

– И что там за задания и инструкции? – спросил Тоффрой.

– Шифр на банкнотах мне неизвестен, – пожал плечами Олейников. – Но я знаю, что сеть планируется задействовать в крупномасштабной операции КГБ по дезинформации – убедить вас, что Советский Союз сильно отстает от США по количеству ядерных боеприпасов.

– Зачем это?

– Ну, поверив в свое ядерное преимущество, вы почувствуете безнаказанность и решите, например, в ответ на возведение берлинской стены нанести удар обычными вооружениями по Восточной Германии. СССР выступит в ООН, объявит вас агрессором и в глазах мировой общественности будет иметь право использовать свои войска. А когда советские танки войдут в Париж…

– В Париж? – ухмыльнулся Тоффрой.

– Вы думаете, они ограничатся Западным Берлином? – рассмеялся Олейников. – В Париж, мой генерал, в Париж! А также в Рим и, не исключаю, что в Лондон… Войск у них в Европе намного больше, чем у всех стран НАТО, вместе взятых. Вы замахнетесь ядерной дубиной, и тут-то Советы опубликуют истинную информацию – сколько у них по сусекам ракет припрятано. И когда вы поймете, что их ядерный ответ будет для вас неприемлем и откажитесь от нанесения удара, игра уже будет сыграна – вся Европа станет коммунистической!

Тоффрой напряженно слушал. В его глазах одновременно играли искорки и тревоги и недоверия.

– И еще, – продолжил Олейников. – Я знаю, что КГБ планирует в ближайшее время забросить на Запад под видом предателей-перебежчиков несколько новых агентов из СССР, которые подтвердили бы вам эту дезинформацию.

– Вас, например? – усмехнулся генерал.

Олейников рассмеялся:

– Как быстро вы меня раскусили! Ладно, верните мне банкноты, я ими хоть здесь в баре расплачусь или вон певцу этому замечательному чаевые дам.

И Петр потянулся было за банкнотами, но Тоффрой быстро сунул их в карман, подозрительно поглядывая на чернокожего певца, который, продолжая петь и пританцовывать, уже спустился со сцены и шел меж столиков в их сторону.

– Он что? Один из них? – съязвил Тоффрой.

– Ага, – расхохотался Петр. – Типичный русский парень из Сибири. Но, к сожалению, он абсолютно не укладывается в схему контактов с резидентами.

– Да? И какова же схема?

– В определенные даты я должен находится в том или ином городе. Резидент сам найдет меня и неким способом обозначит место и время встречи.

– Неким? Каким?

– Ну сегодня все было весьма банально – на улице ко мне пристал мальчишка, типа попрошайка, я дал ему пару монет, он схватил, буркнул, что какой-то дяденька ждет меня завтра на улице Курфюрстендамм, у церкви кайзера Вильгельма в два часа пополудни, и исчез.

– Завтра?!

– Ага, – кивнул Олейников, вовсю улыбаясь приближающемуся к их столику певцу. – Так что постарайтесь успеть организовать там ваше наблюдение. И не забудьте, кстати, до этого времени вернуть мне оригиналы банкнот.

Музыка стихла, когда чернокожий артист остановился прямо у столика Олейникова и Тоффроя. Зал разразился шквалом аплодисментов. Петр замахал руками официанту, показывая три пальца, и тот мгновенно принес три порции виски.

– Шикарная, шикарная песня! – восторженно воскликнул Олейников, жестом приглашая певца сесть к ним за столик. – Все-таки наша американская музыка лучшая в мире! Тем более в таком великолепном исполнении! Вы тут на гастролях?

– Завершаю тур по Европе, – улыбнулся певец, опуская свое неимоверно объемное тело на диванчик рядом с Тоффроем.

– Могу я предложить вам стаканчик виски? – улыбнулся в ответ Олейников.

– С превеликим удовольствием! – воскликнул певец, вжимая Тоффроя в подлокотник дивана.

– Как я понимаю, мы уже все обсудили. Так что я, пожалуй, пойду, – с трудом вырываясь из тисков, буркнул Тоффрой, встал и направился к выходу.

– Куда же ваш друг? – улыбнулся Олейникову певец и показал на полные стаканы на столе: – Три на двоих не делится.

– Мой друг очень торопится. Завтра ему предстоит романтическое свидание, и ему надо посоветоваться с мамой, как сделать так, чтобы свидание прошло незабываемо, – пояснил с улыбкой Олейников. – Что же касается того, что «три на двоих не делится», то я, хоть и не силен в арифметике, но догадываюсь: если удвоить заказ, то проблема решится сама собой.

И Петр еще раз махнул официанту, показывая три пальца.

* * *

На киноэкране загорелая рука крутанула ручку настройки радиоприемника – и над пляжем зазвучал бодрый «Танец маленьких лебедей». Самый крутой стиляга средь толпы отдыхающих, в невероятно модных черных очках, развалившись в шезлонге, вгляделся в морскую даль и с восхищением заметил:

– Красиво плывут…

– Кто? – поинтересовалась с соседнего лежака импозантная дама.

– Вон та группа… в полосатых купальниках…

Переполненный зал военной комендатуры Потсдама, где шла премьера привезенной из Москвы кинокомедии «Полосатый рейс»^[15], взорвался бурным хохотом.

– Товарищ Плужников! – отчаянно крутя головой и пытаясь высмотреть в темноте фигуру генерала, шепотом позвал вошедший в зал Зорин.

На него зацыкали. Майор скользнул в проход и, пригнувшись, стал пробираться вдоль рядов. Очередная вспышка хохота – и Зорину удалось расслышать басовитый смех генерала. Спотыкаясь о ноги и извиняясь во все стороны, майор пробрался к Плужникову и присел на пол рядом с ним. Плужников, не отрываясь, смотрел на экран и от души хохотал.

– Товарищ генерал! – дернул Зорин за рукав Плужникова.

Тот опустил глаза и от неожиданности вздрогнул.

– Ты почему не в самолете? – с недоумением спросил он.

– Товарищ генерал, – прошептал Зорин, – Алена пропала…

* * *

Плужников с Зориным быстро шли по коридорам комендатуры.

– А в 18:40 она, предъявив швейцарский паспорт на имя Эльзы Рух, перешла в Западный сектор Берлина через КПП «Чарли»… – докладывал Зорин.

– Почему ж ты не изъял у нее документы прикрытия? – воскликнул Плужников, останавливаясь и бросая сердитый взгляд на майора.

Зорин заморгал глазами, не зная, что ответить.

– Ну да, я ведь тоже не изъял… – вздохнул Плужников и задумался. – Даже представить себе такого не мог.

– Я же говорил, товарищ генерал, гнилая творческая интеллигенция. Она не только паспорт, даже деньги из сейфа прихватила…

Плужников в сердцах махнул рукой.

– Павел Михайлович, я вот что подумал… – начал Зорин.

– Опасно, очень опасно… – словно не слыша майора, в задумчивости проговорил Плужников. – М-да… Не начавшись, получается, операция провалена. Надо срочно отзывать Петра!

– Товарищ генерал, – шепотом заговорил Зорин, – а что, если Олейников сам в курсе?

– В смысле? – переспросил генерал.

– Ну, если Олейников сам ее побег и организовал?! – выдохнул Зорин.

* * *

Разглядывая пестрые витрины магазинов, Олейников прошелся по бульвару Курфюрстендамм, глянул на «Полый зуб» – разрушенную колокольню церкви кайзера Вильгельма, которую, как память, так и не стали восстанавливать после войны, подивился паре модерновых зданий по бокам от нее, напоминавших по форме пудреницу и губную помаду (так их и прозвали местные жители), и, присев на скамеечке неподалеку от церкви, развернул газету.

Краем глаза Петр приметил припаркованный на противоположной стороне улицы «Мерседес» с двумя скучающими парнями в серых, явно пошитых в одном ателье, костюмах. Еще один тип из этого же «ателье» прогуливался вокруг костела и щелкал фотоаппаратом, настойчиво изображая из себя туриста.

Через пару минут один из «скучавших» в «Мерседесе» заметил долговязого худощавого человека, который, выйдя из метро, уверенно направился в сторону Олейникова. Заметил его и «турист», скрытно щелкнув пару раз фотоаппаратом.

Долговязый подошел к скамейке и что-то спросил у Петра. Тот кивнул, встал и, обмолвившись с незнакомцем парой слов, протянул ему банкноту.

«Турист» яростно защелкал фотоаппаратом.

Долговязый взял купюру, покрутил ее в руках и спрятал в бумажник. Олейников еще что-то спросил у него, долговязый кивнул, они попрощались и разошлись в разные стороны.

* * *

В столь поздний час на шоссе Палисад Бич Роуд, тянущемся вдоль побережья Санта-Моники, пригорода Лос-Анджелеса, было пустынно и тихо – так тихо, что можно было слышать шепот прибоя почти успокоившегося океана, доносимый легкими дуновениями ночного бриза. Словно накатила еще одна волна, прошуршали по асфальту шины, и к двухэтажной вилле, построенной в стиле испанских средневековых особняков, величественно подкатил длинный белоснежный лимузин, высветив фарами табличку с номером 625, прикрученную к глухой калитке в высоком каменном заборе, окружавшем виллу.

Из машины, преисполненный чувства собственного достоинства, появился одетый с иголочки водитель и, неторопливо обойдя лимузин, галантно распахнул заднюю дверцу. На тротуар выпорхнула пара девиц в кокетливых платьицах и, задорно щебеча и торопливо стуча каблучками, направилась к калитке. Водитель обогнал их, постучал условным сигналом в калитку – и та тут же распахнулась.

* * *

Дрожащие мужские руки отвернули красную крышечку пузырька и вытрясли на ладонь сине-белую капсулу. Секунда, две… сомнение… и на ладонь высыпалась вторая капсула – последняя в пузырьке.

Сидевший в шезлонге у бассейна на заднем дворе испанской вилы Джон Кеннеди посмотрел в пустой пузырек, поморщился от боли, вздохнул… и решительно отправил в рот обе капсулы, полученные им на крайний случай от доктора Неболита.

* * *

– Одну минуточку, леди! – остановил хихикающих девиц, как только они оказались во внутреннем дворе виллы, суровый охранник в строгом черном костюме. – Будьте любезны пройти досмотр и показать содержимое ваших сумочек.

– Брайан, Брайан… – раздался мягкий, но властный голос, и из темноты двора, укоризненно покачивая головой, вышел, завязывая пояс купального халата, эффектный темноволосый мужчина с черными густыми бровями. – Я же говорил тебе, что в моем доме появляются исключительно надежные люди, не требующие никакого досмотра.

– Но, мистер Лоуфорд… – попытался возразить охранник.

– Вау! – восхищенно взвизгнула одна из девиц, пухленькая и грудастая, толкая локтем свою подружку. – Это же Питер Лоуфорд! Кинозвезда!

– Мистер Лоуфорд, – продолжил охранник, – я просто выполняю свою работу, и господин президент может быть недоволен, если…

– Он будет недоволен, – прервал охранника Лоуфорд, переходя на злобный шепот, – если вы будете во всеуслышание его так называть, и еще больше будет недоволен, если у этих очаровательных барышень испортится настроение! А вы знаете, что бывает…

– Мистер Лоуфорд! – не дав ему договорить, бросилась к нему пухленькая девица. – Это же вы снимались в «Одиннадцать друзей Оушена»!

– Дорогуша, как тебя зовут? – самодовольно прищурился Лоуфорд, разглядывая ее пышную грудь.

– Юдит.