– Юдит, зови меня просто Питер, – улыбнулся Лоуфорд. – Пойдемте-ка скорее к бассейну – мой друг уже истосковался в одиночестве.
И, приобняв хохочущих девиц за талии, Лоуфорд увлек их в глубину сада.
Охранник вздохнул и направился к скамейке возле калитки, не заметив, как в слуховом окне на крыше соседней виллы блеснул объектив фотоаппарата и раздался едва слышимый звук сработавшего затвора.
* * *
Проплыв с десяток метров под водой, Джон Кеннеди вынырнул у самой кромки бассейна и фыркнул от удовольствия – боль уже отступила. И тут же прямо перед его глазами возникло улыбающееся лицо Лоуфорда, присевшего на корточки у кромки бассейна.
– А к нам гости, – подмигнул Лоуфорд, протягивая президенту стакан с виски. – Лола и Юдит. Между прочим, начинающие киноактрисы… – Лоуфорд обернулся и послал обнадеживающую улыбку стоящим у него за спиной девицам: – И, вполне возможно, будущие звезды Голливуда!
Кеннеди с любопытством обвел оценивающим взглядом слегка стушевавшихся девиц, взял из рук Лоуфорда стакан и приподнял его в приветствии.
– Приветик, крошки! – весело воскликнул он, сделав большой глоток. – Водичка сегодня чудесная – очень рекомендую!
Девицы переглянулись.
– А я купальник не взяла, – смущенно пролепетала Юдит.
– Может, у вас найдется что-нибудь? – поинтересовалась Лола и тут же осеклась, заметив сквозь прозрачную воду, что на Кеннеди нет купальных плавок.
– Милые барышни, – рассмеялся Лоуфорд, – когда вы станете суперпопулярными, купальники пригодятся вам для фотосессий на обложку журнала «Лайф», а сейчас не вижу смысла прятать под клочками материи ваши замечательные прелести.
И подавая пример, Лоуфорд сбросил с себя халат и, сверкнув загорелыми ягодицами, нырнул в воду.
Девицы еще раз переглянулись, хихикнули и, быстро скинув с себя всю одежду, с отчаянно-веселым визгом бултыхнулись в бассейн.
* * *
На стол директора ЦРУ упала пачка фотографий: вот Олейников на скамейке возле церкви кайзера Вильгельма читает газету, вот долговязый мужчина выходит из метро, вот Олейников разговаривает с ним, затем долговязый берет из рук Олейникова ту самую банкноту…
– Но это невозможно! – вскричал Даллес, откидываясь на спинку кресла. – Не далее как пару недель назад вы сами утверждали, что Рей Стоун – один из лучших наших сотрудников в Западном Берлине!
– Я был в нем абсолютно уверен, сэр, – сухо ответил сидевший напротив него генерал Тоффрой. – И пока у меня нет особых оснований доверять Дедалу.
– Однако факт остается фактом, – покачал головой Даллес. – На встречу Стоун пришел, явка сработала, пароль – тоже, банкноту с микрошифром он взял.
Тоффрой молчал, теребя пальцами подбородок.
Даллес встал из-за стола, прошелся по кабинету и, закурив свою любимую трубку, задумчиво уставился в окно.
– Вы установили наблюдение за Стоуном? – наконец спросил он.
– Пока ничего подозрительного, сэр. Честно говоря, я не очень верю…
– А что за текст на банкноте? – перебил его Даллес. – Удалось прочесть?
– Дедал утверждает, что ключ к шифру ему неизвестен, но задание резиденту как-то связано с операцией по дезинформации. Русские хотят убедить нас, что их ядерный потенциал намного меньше нашего. Я передал копию банкноты нашим специалистам, они работают, но пока результата нет.
– Ну и что вы планируете делать?
– До следующего контакта Дедала с резидентом КГБ в Париже еще три недели. Дедал хотел остаться до этой встречи в Европе, но я предложил, чтобы он приехал в Америку. Здесь я смогу организовать соответствующую проверку.
– Вы предложили? – удивился Даллес. – А если он исчезнет? Вы должны были привезти его с собой!
– Он не исчезнет, сэр. Если это игра русских, то он должен ее продолжить, а если он действительно работает на нас, то не исчезнет тем более. В любом случае зачем же демонстрировать ему мое недоверие? Я предложил ему немного отдохнуть, развлечься, сказал, что он это заслужил.
– И он легко согласился?
– Он согласился, когда я сказал, что ему стоит повидаться со своим стариком-отцом, который весьма неважно себя чувствует. Сегодня Дедал вылетает.
– И вы устроите ему проверку?
– Так точно, сэр. По форме «Doomsday»[16].
– «Doomsday»? – прищурился Даллес. – И даже включая…
– Да, сэр, – опередил его Тоффрой, – даже включая стадии «Ад» и «Рай».
* * *
– Заканчивается посадка на рейс авиакомпании «Пан Америкэн Ворлд Эйрвэйз», следующий до Лос-Анджелеса с промежуточной посадкой во Франкфурте… – гулко пронесся по залам западноберлинского аэропорта Темпельхоф голос диктора.
Олейников, помахивая небольшим чемоданчиком в руках, подошел к стойке регистрации и протянул паспорт и билет.
– Добрый день, мистер Грин, – заглянув в документы, приветливо улыбнулась ему дежурившая на стойке девушка. – Ваш багаж оформлять до Франкфурта или сразу до Лос-Анджелеса?
– До Лос-Анджелеса, солнце мое, сразу до Лос-Анджелеса! – одарил Олейников барышню ответной улыбкой и, поставив свой чемодан на багажную ленту и получив квитанцию, направился к выходу на летное поле.
Спустя мгновение двери центрального входа в аэропорт распахнулись, и по каменному полу звонко зацокали каблучки-шпильки.
– Будьте добры, один билет до Лос-Анджелеса через Франкфурт на сегодняшний рейс! – пробудил задремавшую было кассиршу запыхавшийся женский голос в окошке кассы.
Кассирша подняла блеклые глаза и сквозь зевок еле разборчиво пробурчала:
– Продажа билетов на этот рейс закрыта, регистрация уже закончилась.
– Что же делать? – всхлипнул женский голос. – Мне очень, очень нужно в Лос-Анджелес!
Кассирша неторопливо полистала расписание и наконец предложила:
– Через час рейс до Лондона, с пересадкой – в Нью-Йорк. Дальше уже как-нибудь доберетесь.
– Давайте! – быстро протянула в окошко деньги тонкая женская рука.
– Ваше имя, пожалуйста, – попросила кассирша, доставая бланк билета, и осеклась, уставившись на массивный, невероятной красоты рубиновый перстень, сверкнувший на пальце пассажирки.
– Эльза… Эльза Рух, – отдернула руку Алена, заметив изумленно-завистливый взгляд кассирши.
* * *
Самолет набрал высоту. Соседнее место было свободно, Олейников устроился поудобнее, закрыл глаза и уже было задремал, как сквозь накатывавшие волны сновидений до него донесся доброжелательно-бархатный бас:
– Позвольте теперь я угощу вас стаканчиком виски?
Олейников открыл глаза – с бутылкой виски в руках, сверкая белоснежными зубами, Петру улыбался тот самый чернокожий певец-толстяк, чье выступление так понравилось ему во время встречи с Тоффроем в кабаре «Кэт-Кит-Клаб».
– Джим, Джим Кинг, – протянул руку певец. – Тогда я не успел представиться – меня позвали на сцену, мы даже не допили наш виски.
Олейников улыбнулся в ответ и протянул руку:
– Ваше имя я видел на афише. Кинг![17] Вы и впрямь настоящий король… король сцены!
– Это мой сценический псевдоним, – слегка смутился Кинг. – Вообще-то мое настоящее имя Вандула Мзикубуба Зумакухле Мнгомитузулу, но, к сожалению, не все могут это выговорить.
Олейников рассмеялся, жестом приглашая Джима присесть рядышком.
– Питер Грин, журналист, – представился Петр.
– Во Франкфурт? – спросил Кинг, втискивая пышные телеса в очевидно узкое для них пространство между подлокотниками соседнего с Олейниковым места. – Или до конечной?
– До конечной, – улыбнулся Петр.
– Прекрасно! – обрадовался Джим, наконец-то усевшись в кресле, и показал на бутылку скотча: – А то бы я один не осилил…
Перед ними тут же возникла стюардесса.
– Попрошу вас, – сухо обратилась она к Джиму, – занять свое место в хвосте самолета!
– А в чем дело? – нахмурился Петр. – Насколько я знаю, правила дозволяют занять любое свободное место.
– Крошка, наверное, родом из Алабамы или Джорджии, – вздохнул, пытаясь встать с кресла, зажатый крепкими объятиями подлокотников Джим, – и привыкла, что в автобусах у них первые ряды только для белых.
– Джим, останься! – удержал его за руку Олейников и повернулся к стюардессе. – Вы, наверное, не знаете, что закон о сегрегации в транспорте был отменен еще пять лет назад? Я – журналист и думаю, что руководству вашей авиакомпании вряд ли понравится, если в газетах напишут о проявлении расизма на борту.
Стюардесса задумалась, фыркнула и, пренебрежительно глянув на Джима, удалилась с надменным видом.
* * *
– А что вы все так за него ратуете? – подозрительно нахмурился Хрущев, сидя задрав коленки, в ярко-красном надувном круге, покачивающемся на ласковых черноморских волнах. – Сначала Тусклов, теперь ты вот.
Плавающий вокруг него Бережнев (с неизменной для морских купаний белой кепкой на голове) отфыркнулся от ударившей в нос волны и выдал заранее подготовленный ответ:
– Молодежь в руководстве нужна, Никита Сергеевич, вы же сами говорили. Старики за пайки держатся, работать уже не могут. Вы их правомерно критикуете, но они в глаза критику принимают, а за глаза вас недолюбливают. Шепчутся между собой. Пока брожение в кипение не перешло, надо бы и ЦК обновить, и КГБ почистить. А он – идеальная кандидатура.
– Я ж его раньше как сына любил, – с обидой в голосе выдавил Хрущев, пытаясь подтянуть сползающие с первосекретарских ягодиц черные семейные трусы, – а он с фанфароном с этим – с Киреченко связался, каждый день к нему бегал, докладывал…
– Вы тогда часто отсутствовали, Никита Сергеевич, по заграницам ездили, важными международными делами занимались. А ему надо же было с кем-то в ЦК взаимодействовать? Вот он и общался с Киреченко, которого вы, между прочим, сами вторым секретарем ЦК и сделали.
– Хочешь сказать, я виноват? – вспыхнул Хрущев.
Бережнев чуть не захлебнулся от испуга.
– Да что вы, Никита Сергеевич, я не это имел в виду! Кто ж знал, что Киреченко так себя поведет? На первый взгляд – настоящий партиец, работать умеет, инициативен, грамотен – все мы ему тогда поверили.
– Да-а, зазнался тогда Киреченко, все кадры под себя подмял, – поморщился Никита. – Да и человечишка никудышный оказался. Помнишь, на охоте, я ему говорю: «Это я кабана застрелил», а он: «Мой выстрел, мой выстрел…»
– Я точно видел, Никита Сергеевич – ваш выстрел был. Прямо под лопатку! Снайперски!
Хрущев не сдержал самодовольной улыбки.
– Ладно, – уже благодушно буркнул он и махнул в сторону оборудованного на пляже навеса, возле которого нервно переминались с ноги на ногу двое охранников, – поплыли к берегу, а то эти, вон, изволновались. Ну а Семидольного вашего, так и быть – прощаю.
* * *
Виски сработало. Склонившись головами друг к другу, Олейников и Кинг подпевали в тон гулу самолетных двигателей:
– И я буду любить всегда! – махнул рукой Джим и подернутыми то ли слезами, то ли пьяной поволокой глазами растроганно посмотрел на Олейникова: – Как ты говоришь? Согласно анамнезу?
В ответ тот кивнул.
– Надо запомнить, – сказал Джим, вздымая указательный палец вверх.
Олейников опять кивнул и тихонечко пропел:
– And I always will…
– Да… – выдохнул Джим, разливая остатки виски по стаканам. – Элвис Пресли – великий певец! Но я больше люблю Фрэнки.
– Синатру?
– Синатру. Помнишь, как по телевизору год назад Фрэнки спел эту песню?
– Это когда они дуэтом с Элвисом…
– Уважаемые дамы и господа! – прервал Олейникова голос из динамиков. – Через пятнадцать минут наш самолет совершит посадку в аэропорту Лос-Анджелеса. Просьба занять свои места и пристегнуть ремни безопасности…
– …когда они вдвоем с Элвисом пели? – продолжил Петр.
– Ну да, – кивнул Джим, рассматривая на просвет плескавшиеся в стакане виски. – Я, между прочим, с Фрэнки тоже не раз дуэтом пел…
– Да ладно! – удивился Олейников. – Вы приятели?
Джим гордо кивнул.
– Познакомить можешь? – придвинулся к нему Олейников. – Я давно мечтал взять у него интервью.
Джим, прищурившись, посмотрел на Олейникова:
– Тебя? С Фрэнки?
Петр кивнул. Джим выдержал паузу, улыбнулся своей очаровательной белозубой улыбкой, чокнулся с Олейниковым и залпом допил виски до дна:
– Да без проблем. Согласно анамнезу!
* * *
Раз пять попрощавшись с Джимом и наконец расставшись, Олейников вышел из весьма причудливого нового здания Лос-Анджелесского аэропорта, напоминавшего по форме то ли летающую тарелку, то ли огромного краба, и направился к таксомоторной стоянке.
– 8080, бульвар Сансет, – назвал он адрес, опускаясь на заднее сиденье мгновенно подкатившего такси.
За окном замелькали знаменитые лос-анджелесские бульвары. Миновав Сепульведу, такси свернуло на Санта-Монику и помчалось в сторону Беверли-Хиллс. Олейников прильнул к окну – он не был здесь почти двенадцать лет.
* * *
– Merda![19] – злобно сплюнул Сэм Джанкано – загорелый, щуплый, лет пятидесяти с небольшим итальянец в черных очках и кричаще-модных плавках, швырнув за борт своей белоснежной яхты только что прикуренную сигару, и рявкнул, подзывая своего помощника: – Карлос! Где ты, твою мать?!
Из-за спины Джанкано как черт из табакерки выскочил здоровенный детина.
– Я шдесь, бошш! – с присвистом прошепелявил он, придурковато улыбаясь лишенным двух передних зубов ртом.
– Что это за хрень? – тыкнул пальцем в коробку с сигарами Джанкано. – Ты же знаешь, я курю только «Ромео и Джульетту»!
– Бошш, это «Ромео и Шульетта…» – залепетал Карлос. – Вот на коробке напишано.
– Я курю настоящую «Ромео и Джульетту»! Кубинскую! – вспыхнул Джанкано. – А не эту доминиканскую подделку. Принеси мне коробку из моей каюты!
Карлос исчез так же быстро, как и появился.
– Сигары – моя страсть, – продолжил прерванную вспышкой гнева беседу Джанкано, поворачиваясь к сидевшей напротив него Юдит, и, чтобы получше разглядеть ее пышно-манящие формы, стянутые грозившим вот-вот треснуть купальником вызывающе яркой расцветки, он приподнял черные очки, из-под которых блеснули колюче-серые, почти белесые глаза: – И несмотря на то, что Кастро отобрал у меня все мои гаванские казино, я по-прежнему курю только кубинские. А ты любишь кубинские сигары?
Юдит жеманно захихикала.
– Ладно! – махнул рукой Джанкано. – О чем они еще говорили?
– Да ни о чем… – еще подхихикивая, отмахнулась Юдит, но, столкнувшись с ледяным взглядом Джанкано, быстро и испуганно добавила: – Честное слово, мистер Джанкано! Мы искупались в бассейне, выпили и быстро разошлись по комнатам. Надо сказать, Джек прекрасный любовник.
– Джек? – удивился Джанкано.
– Все друзья его так зовут, мистер Джанкано, – пожала плечами Юдит, мгновенно преодолев испуг природной глупостью.
– Кого?
– Ну, Джона Кеннеди… Я его узнала, я видела его по телевизору. Господин президент разрешил мне тоже его называть Джеком.
– Идиотка! – выругался Джанкано и, покосившись на появившегося Карлоса с сигарной коробкой в руках, прошипел: – Я же предупреждал тебя никогда не упоминать президента.
– Но вы же сами спросили, мистер Джанкано…
– Дура какая! Что ты все заладила: мистер Джанкано, мистер Джанкано… Называй уж лучше Джеком.
– Хорошо, мистер Джек…
– Да не меня, дура! – Джанкано обреченно закатил глаза, вытащил из услужливо подставленной Карлосом коробки сигару, понюхал ее и, вставая, махнул рукой Юдит: – Пойдем лучше в каюту! Покажешь, какой Джек замечательный любовник.
* * *
На фоне зеленого буйства пышных елей и сосен, раскидистых пальм, устремленных в небо эвкалиптов и махровых акаций дерзко пламенела красночерепичная крыша старинного особняка. Вдоль дорожки, ведущей к дому, благоухали розы, мальвы и люпины, а вокруг просторной открытой террасы, окружавшей дом, в висящих на перилах резных деревянных ящиках желтели калифорнийские маки.
Пройдя по дорожке, засыпанной мелким гравием, Олейников подошел к особняку, огляделся и, стараясь ступать осторожно, чтоб не скрипнули ступеньки, стал подниматься по лестнице на террасу, в дальнем углу которой в ротанговом кресле-качалке он приметил неподвижную человеческую фигуру.
Петр сделал несколько бесшумных шагов и осторожно положил руку на плечо дремавшему в кресле человеку. Тот вздрогнул, резко обернулся и выбросил вперед лежавшую под газетой на коленях руку – в грудь Олейникову уперся холодный ствол револьвера! Сквозь длинную седую челку голубые, хоть и усталые, но волевые глаза пристально смотрели на Олейникова. Плотно сжатые губы, прямой нос, немигающий взгляд подчеркивали решимость. Боясь пошевелиться, Петр осторожно улыбнулся. И вдруг губы хозяина дома задрожали, на ресницах блеснула слеза, рука с револьвером упала на колени, и он еле слышно прошептал, словно выдохнул:
– Петенька…
* * *
Шикарная яхта Джанкано величественно вошла в лос-анджелесскую бухту Марина-дель-Рей и уверенно пришвартовалась у центрального причала.
– А когда я получу свои деньги? Вы ведь мне заплатите? Как договаривались? – капризно морща носик и на ходу застегивая платье, тараторила Юдит, семеня по палубе за Джанкано к трапу.
Джанкано, уже облаченный в элегантный белоснежный костюм, резко обернулся:
– Послушай, крошка! Никогда не задавай мне таких вопросов. Выполнишь задание полностью – получишь деньги. Но если будешь трепаться…
За спиной Юдит выросла угрожающая фигура Карлоса, он крепко обхватил ее шею рукой, и выскочившее из ножа острое как бритва лезвие прижалось к девичьему горлу.
Юдит испуганно вскрикнула. Джанкано посмотрел в ее широко распахнутые от ужаса глаза, усмехнулся и небрежно кивнул Карлосу. Нож тут же исчез.
– И я буду сниматься в кино с Мэрилин Монро и с Синатрой? – словно ничего и не произошло, вновь защебетала Юдит.
– Все-таки некоторые люди у нас такие дуры… – покачал головой Джанкано и, звонко хлопнув Юдит по заднице, подтолкнул ее к трапу: – Я же сказал – будешь! Давай, а то я на важную встречу опоздаю.
Юдит, с трудом балансируя на шпильках, сбежала по трапу, отправила Джанкано воздушный поцелуй и, вдохновленная, скрылась из виду.
* * *
– Когда-то этот дом, – рассказывал Олейникову отец, водя его по комнатам, – принадлежал кинозвезде Алле Назимовой…
– Назимовой? Она что – из России? – удивился Олейников.
– Из Ялты. Начинала, между прочим, у Станиславского во МХАТе, гастролировала в Европе, потом романтическим вихрем занесло в Америку. И, представь себе, стала тут звездой! Сначала театральной, а потом и в Голливуде! А в году так в двадцатом купила вот этот дом и открыла в нем салон, который назвала в собственную честь: «Сад Аллы». Тогда это место, представь себе, было одним из самых модных. Только все почему-то называли его не «Сад Аллы», а «Сад Аллаха» – наверное, так проще по-английски звучало. Здесь и Чарли Чаплин бывал, и Рудольф Валентино… Шаляпин, представь себе, гостил как-то. О вечеринках на этой вилле ходили легенды: говорят, на одну из них все дамы пришли одетыми лишь в драгоценности; в конце вечера, представь себе, все приглашенные голышом попрыгали в огромный бассейн… Жуть! Ну а потом Назимова стала стареть, звезда ее потихоньку закатилась, перед войной она дом этот и продала. Пару лет назад на него один банкир нацелился, хотел снести да офис себе построить, но я, представь себе, перекупил…
– Да… – причмокнул Олейников, – неплохо живут простые американские инженеры.
– Чегой-то ты меня к простым причисляешь? – улыбнулся отец. – Имя Алекс Олейникофф – это, считай бренд! На моих винтах здесь, представь себе, половина всех вертолетов летает.
– Ну, извини, извини, не хотел тебя обидеть.
– А ты и не обидел, – рассмеялся Алекс. – Просто проявил неосведомленность.
– Батя, скажи, а чего ты не женишься? Почему один-то? Вон хозяйство у тебя какое! Ты ж еще бодр и крепок, богат, умен… Нашел бы себе кого-нибудь!
Алекс остановился, взгляд его посерьезнел.
– По хозяйству мне домработница помогает, сейчас стол нам накрывает, – сказал он. – Да и «кого-нибудь» мне не надо. Мы ведь с твоей матерью венчаны были. А я вот взял и сбежал. Струсил тогда, в восемнадцатом, и сбежал. Всю жизнь каюсь. Оправдываюсь – мол, уезжать она сама отказалась, я ж звал ее, уговаривал. Да и не сказала она мне тогда, что тебя под сердцем носит… Писал я ей первые годы, звал приехать, да не сразу сообразил-то, что такие письма НКВД вряд ли пропустит. Я тогда стал ей просто открытки отправлять, с самолетами да вертолетами. Чтоб знала, что я жив. Не писал ничего, а просто открыточку выбирал с самолетиком покрасивее и отправлял раз в месяц.
– Я помню эти открытки, – улыбнулся Олейников. – Она их в шкатулке хранила, перебирала часто и плакала. Только мне ничего так и не сказала.
О проекте
О подписке