– Дедал сообщил, что обладает весьма важной информацией о советской агентурной сети в Европе и в Америке. В том числе он утверждает, что один из наших высокопоставленных сотрудников в Западном Берлине работает на КГБ. Если это так, то это может объяснить, почему мы узнали о строительстве стены лишь когда оно началось. С учетом нынешней обстановки эта информация чрезвычайно важна. Не говоря уж о возможности получить имена русских агентов по всему миру! Даже если это – игра русских, то, проанализировав информацию Дедала как дезинформацию, мы сможем понять многое.

Даллес, соглашаясь, качнул головой и добавил:

– Возможно, это даст шанс получить достоверную информацию об атомном потенциале Советов. Сейчас это необычайно важно…

* * *

Двери распахнулись, и шестеро рослых офицеров КГБ, пыхтя и потея, внесли в овальный зал заседаний Кремля огромный деревянный макет водородной бомбы.

Сидевшие вместе с Хрущевым за большим круглым столом руководители партии и правительства: члены Президиума ЦК Леонид Бережнев, ведавший «ядерными вопросами», Михаил Тусклов – главный по «идеологии», Дмитрий Истинов – председатель Комиссии Президиума Совета министров СССР по военно-промышленным вопросам и человек двадцать военачальников и представителей научно-технической интеллигенции, допущенных к высшим секретам страны, которых Бережнев любил называть «бомбовиками», кто с удивлением, кто с восхищением, а кто и с опаской уставились на водруженную посреди зала громадную конструкцию.

Хрущев вскочил из-за стола, с горящими от возбуждения глазами подбежал к макету и ласково погладил полированную поверхность бомбы.

– Мы решили возобновить испытания ядерного оружия, – хитро улыбаясь, сообщил Хрущев. – Пора показать империалистам, на что мы способны! Что там эти американцы имеют? Две, пять, ну десять мегатонн на один заряд. А мы жахнем водородную бомбу небывалой мощности – в сто миллионов тонн тротила! Пять тысяч Хиросим сразу!

Хрущев еще раз ласково похлопал бомбу по блестящему брюху:

– Красавица! И это, между прочим, уменьшенная копия.

– Товарищи! – неожиданно подал голос с места академик Цукеров, прерывая уже начавшиеся в зале аплодисменты. – А вы не считаете, что возобновление испытаний нанесет ущерб переговорам о разоружении? Создание такого оружия, способного в миг уничтожить сотни тысяч людей…

– Сейчас, Андрей Дмитриевич, идет борьба, – обратился к Цукерову Тусклов и замахал руками, чтобы осадить нарождавшийся гул в зале, – сражение, так сказать, не на жизнь, а на смерть между силами империализма и коммунизма. От исхода этой борьбы зависит будущее всего человечества. И ради нашей победы, ради светлого будущего мы готовы на любые жертвы – сотни, тысячи, миллионы!

Хрущев одобрительно кивнул Тусклову и, считая дискуссию закрытой, направился к своему месту.

– Такая арифметика неправомерна принципиально, – возразил Цукеров. – Мы слишком мало знаем о законах истории, будущее непредсказуемо, а мы – не боги. Мы должны исходить из конкретных нравственных критериев, которые категорически диктуют нам – не убий!

Хрущев побагровел, развернулся и подскочил к Цукерову.

– Знаете что, – быстро заговорил он, брызгая слюной и размахивая пальцем перед лицом академика, – предоставьте нам, волей-неволей специалистам в этом деле, делать политику, а вы делайте и испытывайте бомбы – тут мы вам мешать не будем и даже поможем. Мы должны вести политику с позиции силы – другого языка наши противники не понимают. Вот мы помогли избранию Кеннеди. Можно сказать, это мы его избрали в прошлом году. Мы встречаемся с Кеннеди в Вене. Эта встреча могла быть поворотной точкой. Но что говорит Кеннеди: «Не ставьте передо мной слишком больших требований, не ставьте меня в уязвимое положение. Если я пойду на слишком большие уступки – меня свалят!» Хорош мальчик! Приехал на встречу, а сделать ничего не может. На какого черта он нам такой нужен? Что с ним разговаривать, тратить время? Вы, товарищ Цукеров, не пытайтесь диктовать нам, политикам, что нам делать, как себя держать. Я был бы последний слюнтяй, а не председатель Совета министров, если бы слушался таких, как вы!

– В любом случае, Никита Сергеевич, – спокойно ответил Цукеров, – я остаюсь при своем мнении. И еще – на всякий случай хочу предупредить: никто никогда за всю историю человечества не взрывал такой мощности заряд. А что, если стомегатонный взрыв расколет земную кору или столкнет, например, нашу планету с орбиты, что приведет к гибели всего человечества, включая и социалистические страны?

Хрущев фыркнул, отмахнулся, но видно было, что эта мысль заставила его задуматься. Озираясь на зал, он вернулся на место, сел и вытер вспотевший лоб носовым платком. Вдруг лицо его озарилось – он нашел решение!

– А вот чтоб не раскололось ничего, Андрей Дмитриевич, – ехидно улыбнулся Хрущев, – возглавить эту работу мы поручим вам.

Цукеров хотел было возразить, но Хрущев резким жестом остановил его.

– И еще, – продолжил Хрущев, переводя взгляд на сидевших по другую сторону стола академиков Царева, Юнгеля и Чаломея: – Бомбу-то товарищ Цукеров нам сделает – я и не сомневаюсь, а вот как она до Америки долетит-то? Помнится, не так давно сам же товарищ Цукеров, который теперь радеет за разоружение, предлагал доставлять ядерные заряды торпедами с подводных лодок, но это не сработало. У американцев боеприпасов, конечно, пока более нашего будет, но мы, в отличие от них, люди не кровожадные, это они намереваются бить по мертвым, а нам и одного раза достаточно. Но как-то бомбу нашу туда доставить надо же, а, товарищи академики-конструкторы? Сколько у нас, товарищ Царев, ваших ракет на дежурстве стоит? По пальцам руки пересчитать можно? Сколько нам нужно времени, чтобы подготовить ракету к пуску? Сутки? Двое? Это уж некому запускать ракеты будет – всех к ядреной матери американцы разбомбят!

– Никита Сергеевич, – приподнимаясь со стула, обратился к нему Юнгель, – в настоящий момент мы заканчиваем испытания ракеты Р-16 на высококипящих компонентах, которая позволит постоянно нести боевое дежурство…

– Заканчивайте, заканчивайте, товарищ Юнгель, – осадил его Хрущев, – да побыстрее. Только учтите, что ракеты нам нужны надежные, которые на старте не взрываются! А то будет как в прошлый раз, когда ты своей ракетой на испытаниях сотню человек угробил.

Юнгель опустил глаза и молча сел на место.

– Да… – покачал головой Хрущев. – Нет у нас сегодня надежных ракет, чтоб до Америки долетели. Не справляются товарищи.

Истинов наклонился к сидящему рядом с ним Бережневу и ехидно зашептал ему на ухо:

– Сейчас Чаломея толкать будет, у которого Никиткин сынок работает.

Бережнев понимающе кивнул.

– Может, вы, Владимир Николаевич, поможете? – подтверждая догадку Истинова, тут же тыкнул пальцем в сторону академика Чаломея Хрущев. – Вы же малые ракеты неплохо делаете, вот пора и за большие взяться.

– Я бы с радостью, Никита Сергеевич, – ответил Чаломей, с видом победителя оглядывая присутствующих. – Но вот мощностей у меня таких, как у товарищей Царева и Юнгеля, нет, да и финансирования маловато.

– А с финансированием мы поможем, – дружелюбно улыбнулся Хрущев. – Что же касается мощностей, то забирайте под себя, например, КБ Месяцева – все равно бомбардировщики в нынешней войне ничего не значат. Сегодня все решают ракеты, только ракеты! И пора нам начать производить их, как сосиски!

* * *

– Как сосиски! – раздраженно хмыкнул Бережнев, плюхаясь в широкое плетеное кресло на веранде своей дачи. – Хорошо, что не как початки кукурузы.

– И КБ Месяцева – с барского плеча! – поддакнул Тусклов, суетливо накладывая сахар в стакан с чаем и помешивая ложечкой. – Хоть бы с Президиумом ЦК посоветовался. Американцы и ракеты, и бомбардировщики строят наперегонки, а нам, видите ли, теперь бомбардировщики и не нужны.

– Этот Чаломей вообще ни хрена в ракетах не понимает! – хрястнул по столу кулаком Истинов. – Мы запустили межконтинентальную ракету, запустили спутник, человека в космос отправили, а тут этот, «авиатор», как черт из табакерки, выскакивает и заявляет, что может делать ракеты лучше нас! В зародыше давить его надо было, клепал бы свои самолетики да ракетки для моряков, а теперь вот сынком хрущевским прикрылся и нас жизни учит!

– Да, много на себя берет Никита, много. Пора нам… – задумчиво сказал Бережнев и осекся, увидев вошедшую на веранду горничную, несшую на подносе рюмочки и запотевший хрустальный графин с зубровкой.

Горничная неторопливо продефилировала к столу, томными движениями расставила рюмочки, водрузила в центр композиции графин и, кокетливо поправив челку, спросила:

– Что-нибудь еще, Леонид Ильич?

Бережнев заулыбался.

– «Что-нибудь еще» – попозже, – сострил он.

Горничная улыбнулась, крутанулась на каблучках, дернула плечиком и так же неторопливо, как и вошла, удалилась.

Проводив масляным взглядом покачивающиеся бедра, Бережнев взял со стола графин, налил Истинову и задорно глянул на Тусклова: – Ну, что, Михал Андреич, по маленькой? Зубровочка, моя любимая.

Тусклов, подносивший стакан ко рту, вздрогнул и чуть не расплескал чай.

– А, ну да, – махнул рукой Бережнев, – ты ж не пьешь. Коммунист и святой в одном лице.

– Леонид Ильич, – обратился неожиданно появившийся на веранде офицер охраны, – к вам товарищ Семидольный.

– А вот это вовремя. Зови! – махнул Бережнев рукой. – Третьим будет.

– То есть ты все-таки согласился с моей идеей о Семидольном? – оживляясь, спросил Тусклов у Бережнева, когда офицер скрылся из виду.

– С какой идеей? – полюбопытствовал Истинов.

– Я, Михал Андреич, с твоими идеями всегда соглашаюсь, на то ты у нас и главный идеолог, – вставая, похлопал Бережнев по плечу Тусклова и, так и не ответив Истинову, а лишь подмигнув, пошел навстречу поднимающемуся на веранду с огромной дыней в руках Семидольному.

– Владимир Ефимович! – воскликнул Бережнев, широко распахивая руки для объятий. – Неужто дынька азербайджанская?

– Она самая, Леонид Ильич, – протягивая дыню и одновременно пытаясь обняться, расплылся в улыбке Семидольный. – Прямо из Баку.

– Ну, проходи, проходи, присаживайся, – широким жестом пригласил Бережнев Семидольного к столу, отбросив дыню прямо в руки появившемуся вновь, словно по мановению волшебной палочки, офицеру охраны. – А мы тут с товарищами чайком баловались, да вот решили, что пора и покрепче что-нибудь. Михал Андреич по идейным соображениям не пьет…

На этих словах Тусклов захлопал глазами и быстро допил свой чай.

– …а нам с товарищем Истиновым третий нужен, – закончил Бережнев.

Семидольный улыбнулся, пожал руки Истинову с Тускловым и взял протянутую Бережневым рюмку.

– Засиделся ты там в Азербайджане вторым секретарем-то, – по-отечески ласково глянул на Семидольного Бережнев. – Не пора ли в наши края возвращаться? Что думаешь?

Семидольный недоверчиво прищурился – Бережнев кивнул: мол, все всерьез. Тогда Семидольный молча поставил рюмку на стол, взял стакан, из которого Тусклов пил чай, перелил туда зубровку из рюмки, затем из графина дополнил стакан до краев и, резко выдохнув, осушил до дна.

– Ну вот – теперь вижу, что точно пора, – довольно пробасил Бережнев. – Наш человек!

* * *

Вырвавшись из паутины узких потсдамских улочек, черный «Опель» прибавил скорость и помчался по загородному шоссе, уже разогретому полуденным солнцем.

Зорин, одной рукой удерживая руль, второй вытащил из кармана пачку «Казбека», но, заметив завистливый блеск в глазах Плужникова, виновато вздохнул и стал заталкивать папиросы обратно в карман.

– Кури, кури! – махнул рукой генерал. – Скоро второй год, как я держусь, а все равно хочется. Хоть дымом твоим подышу.

– Павел Михайлович, – стеснительно поджигая папиросу, спросил Зорин, – а почему все-таки поменялись сроки и схема заброски?

– Я ж объяснил: Алена еще не готова, – удивился вопросу Плужников.

Зорин многозначительно улыбнулся и прошептал:

– Я ей, товарищ генерал, тоже не доверяю.

– Ну почему же? – прищурился Плужников. – Я как раз доверяю. Просто из Центра пришел приказ начать операцию немедленно, а Алена – пока не в форме. Когда прочитал ее рапорты о подготовке, я это почувствовал. Не могу объяснить почему, но интуитивно почувствовал. Все вроде хорошо, но какая-то внутренняя напряженность в текстах есть, потом это и тест психологический подтвердил. На всякий случай сейчас сам гляну на нее, но, думаю, интуиция меня не подводит.

– Вот и я о том! – воскликнул Зорин. – Не доверяю я этой творческой интеллигенции, особенно стихоплетам этим, как Алена. Вечно все из себя на нервах, то плачут, то смеются, руки заламывают, из всего драму делают, все у них на эмоциях – в любой момент предать могут.

– Ну чего ты так распалился? – покачал головой генерал. – Почему сразу предать? Предают чаще как раз люди эмоций лишенные, хладнокровные и расчетливые. Что касается Алены – она ведь не только стихи пишет, и весьма неплохие, кстати, – она и работать умеет, и с Петром ладит. Вот я и хотел, чтоб она ему подмогой была, но чувствую: пока не созрела, а значит, случайно ошибиться может, подставить его невольно. Подвергать Петра дополнительному риску не имею права, поэтому пусть пока работает один. А Алене, думаю, еще пару-тройку месяцев надо, чтоб обрести форму. Так что отвезешь ее в Москву…

– В Москву?

– Да, майор, в Москву. Сегодня как раз военный борт летит. Там с ней поработают специалисты-психологи.

– А вы?

– Прилечу чуть позже, у меня дела здесь еще.

– А почему сюда бы не вызвать специалистов? Почему не продолжить тут? Ну или хотя бы полететь позже вместе? Я бы мог и вам помочь с делами.

– Слушай, майор, – улыбнулся Плужников, – я понимаю, что здесь интереснее, чем в Москве. Но психологическое состояние Алены оставляет желать лучшего, и оно еще обострится после отъезда Петра. А мне почему-то кажется, что причина ее нервозности именно здесь, за границей. Так что давай, как это… приказы не обсуждаются.

«Опель» свернул с шоссе на узкую асфальтированную дорожку, стрелой прорезавшую вековую липовую аллею, промчался сквозь строй исполинских деревьев и подкатил к той самой старинной готической вилле, где сутки назад Олейников расстался с Аленой.

Плужников с Зориным вышли из машины. Майор дернул за шнур колокольчика у парадного входа – за дверью раздался мелодичный звон. Прислушались – в доме было тихо.

Зорин потянул за ручку двери – дверь легко распахнулась. Переглянувшись, они вошли внутрь.

* * *

– Ну и почему у нас дверь нараспашку? – осуждающе покачал головой Плужников, увидев спускающуюся по лестнице Алену в полупрозрачном ночном пеньюаре.

Зорин тут же стыдливо опустил глаза.

– А кого мне здесь бояться? – улыбнулась Алена.

– Бояться никогда и никого не нужно, – назидательно сказал Плужников, проходя в гостиную, – а вот осторожность проявлять надо всегда!

– Кофе будете, товарищ генерал? – улыбнулась Алена, приглашая гостей расположиться за столом. – Или чайку? По-нашему, покрепче?

– Эх, сейчас бы хорошо чайку да с кислыми яблочными дольками… – мечтательно произнес Зорин, стыдливо отводя взгляд от просвечивающей сквозь тончайший пеньюар стройной фигуры Алены. – Скоро под Москвой антоновка созреет…

– Да уж, здесь яблоки другие, – согласилась она и, заметив смущение Зорина, нарочно подошла к нему поближе. – Здоровенные, красные, все одинаковые, но совсем не пахнут, и вкус никакой!

– А мне кофейку сделай, пожалуй, – разглядывая дубовые балки на потолке, попросил Плужников. – Забористый у этих чертей кофе! Не то, что наш кофейный напиток «Бодрость» из цикория.

Привстав на цыпочки, отчего и так коротенький пеньюарчик взлетел до небес, обнажив изящные бедра, Алена грациозным движением достала с верхней полки пакетик с кофейными зернами, неторопливо засыпала их в кофемолку и, повернувшись к Зорину, стала томно вращать ручку. По гостиной поплыл пьянящий кофейный аромат. Зорин непроизвольно шмыгнул носом, и, не зная куда девать глаза, уставился на вращающуюся ручку кофемолки, точнее говоря – на тонкие элегантные пальцы Алены, украшенные невероятной красоты перстнем с крупным ярким рубином, игравшим огненными всполохами в лучах солнца, пробивавшихся сквозь занавешенное окно.

– Нравится? – заметив взгляд майора на перстень, подмигнула ему Алена. – Бабушка на память оставила. Хочешь посмотреть поближе?

И она протянула к нему руку, маня пальчиком. Зорин вспыхнул, Алена рассмеялась.

– А что до антоновки в Подмосковье, – медленно сказал Плужников, – то скоро у тебя такая возможность представится, Алена.

– В каком смысле? – удивилась она.

– В Москву полетишь.

– Как в Москву? – Алена перестала крутить кофемолку и в недоумении повернулась к Зорину: – Ты же сказал по телефону, что все просто откладывается и через несколько дней я должна оказаться там… на Западе… с Петром.

– Принято другое решение, – сухо ответил майор, все еще стараясь не смотреть на Алену.

– Что значит: «другое решение»? Как? Почему? – дрогнул ее голос.

Алена невольно сделала шаг к Зорину. Тот вскочил со стула, отпрянул и, нервно повысив голос, замахал руками:

– Ты… ты офицер разведки! Ты должна знать, что… как это… приказы не обсуждаются!

Алена повернулась к Плужникову.

– Товарищ генерал… – ее глаза увлажнились слезами. – Это же нечестно… несправедливо… Я должна быть там! Мне надо…

– Вот о чем я и говорил, – фыркнул Зорин. – Сразу в слезы, сразу истерика!

– Алена, – вздохнул Плужников, вставая и направляясь к выходу, – это действительно приказ. И так будет лучше и для тебя, и для Петра. На сборы есть несколько часов. Ровно в 19:00 майор заедет за тобой и отвезет в аэропорт. Полетите вместе.

Зорин распахнул перед генералом дверь.

– А кофе?.. – пролепетала Алена в надежде задержать Плужникова и, может быть, уговорить его изменить решение.

– В следующий раз, спасибо, – махнул рукой генерал и вышел. Зорин последовал за ним.

Губы Алены задрожали, очертания захлопнувшейся двери расплылись в ее заполненных слезами глазах. На улице заурчал мотор, зашуршали шины отъезжающего автомобиля. Алена не выдержала – со всего размаха швырнула кофемолку об дверь!

* * *

– Бац! – звонко ударила клюшка для гольфа по мячу, и тот, описав в воздухе замысловатую кривую, приземлился всего в паре шагов от заветной лунки.

Линдон Джонсон самодовольно улыбнулся, поменял клюшку на другую, предназначенную для завершающих ударов, и зашагал по лужайке к мячу. Профессиональные игровые поло и бриджи Джонсона яростно контрастировали с броским голубым костюмом, франтоватым желтым галстуком и в тон ему носовым платком, игриво выглядывающим из нагрудного кармана директора Федерального бюро расследований Эдгара Гувера.

– Материалов вполне достаточно, чтобы подпортить им веселую жизнь! – едва поспевая за размашистым шагом вице-президента, тараторил директор ФБР. – Фотографии, записи разговоров, письма…

Джонсон остановился у лунки и резко развернулся к Гуверу:

– Скажите, за что вы их так ненавидите?

На мгновение Гувер замялся, вглядываясь в холодные глаза вице-президента.

– А вы… разве нет? – испуганно выдавил из себя Гувер.

Джонсон выдержал паузу, сверля директора ФБР пронизывающим взглядом, и улыбнулся:

– У меня личные счеты. Этот сосунок украл мое право быть кандидатом в президенты на партийных выборах. Но вот вы? За что? Мне просто интересно…

– Ну… – неуверенно начал Гувер, – за всю историю Соединенных Штатов не было президента слабее. Провалил внешнюю политику, не может решить кубинскую проблему, заигрывает с Хрущевым, вместо того чтобы стукнуть кулаком по столу и показать, кто в мире хозяин. Он ни черта не смыслит в экономике – давит крупнейшие монополии, вместо того чтобы на них опираться. И вы прекрасно помните, как он победил на выборах! Всего четверть процента… – Гувер фыркнул, демонстрируя крайнее пренебрежение, – и то благодаря тому, что он предложил вам пост вице-президента. Техас, да все южные штаты голосовали за Кеннеди только потому, что вы были с ним!

Джонсон криво улыбнулся.

– Послушайте, Эдгар, – с легким раздражением в голосе сказал он, – я все прекрасно помню. Конечно, ваше досье на Кеннеди сыграло определенную роль в том, что он согласился выставить мою кандидатуру на пост вице-президента…

– Сэр, я отнюдь не собираюсь преувеличивать свою роль в вашем назначении и уж тем более принижать ваши заслуги, просто я, как патриот своей страны, крайне озабочен…