Глава 6. Гай

Илья

– Рыжий, передай своему оболтусу мелкому, что он душнила! – Изобразив на лице вселенское уныние, Камышов бросил свою куртку поверх моей и уселся на подоконник.

– Че опять? – Вынув из уха наушник, я покосился на Родика.

Его класс сегодня дежурил по школе, и брательнику выпала честь отрабатывать свой долг в гардеробе. На пару с каким-то пацаном они как заведенные носились по раздевалке, чтобы поскорее раздать одежду всем страждущим, и реально неплохо справлялись – очередь в три с половиной землекопа была не в счет.

– Погоди, угадаю, – ухмыльнулся я, взглянув на недовольную физиономию Лешего. – Родька тебя без очереди не обслужил? Так у нас в школе для ВИП-персон отдельное окошко, – кивнул я в сторону сортира.

– Как смешно! – ответил Леха и навалился затылком на мерзлое окно. – Я всего-то попросил его отдать мне Митькины вещи.

– Свои надоели?

– Торчать здесь надоело! —И в меня прилетело моей же шапкой.

– Так вали домой – уроки закончились.

– Луч, у тебя мозги, походу, закончились! – вспылил Камышов. – Мы ж все втроем в Речное собирались!

– Фак, – протянул я, зажмурившись.

– Забыл, да?

– Как ластиком из башки стерли.

– Я даже догадываюсь, какого цвета глаза у этого ластика.

– Не в Асе дело, – покачал я головой.

– Заметь, Рыжий, я тебя за язык не тянул. – Леший загоготал на весь коридор.

Отчасти он был прав: ни минуты не проходило, чтобы я не думал о новенькой. Однако об уборке снега в Речном я забыл совсем по другой причине:

– У меня деда вчера на «скорой» увезли.

Камышов мигом перестал ржать.

– А че молчал? Как он?

– Нормально уже, но в больничке поваляться придется.

– Сердце?

– Панкреатит.

– Ясно. – Леший суетливо смахнул со лба челку. – Если Федору Григорьевичу помощь какая понадобится, только скажи: у отца связи везде – напряжет кого нужно.

– Да не, – отмахнулся я, – у деда все под контролем, сам знаешь. Но все равно спасибо!

Леха кивнул: переживал за старика. Как и Добрыня, за годы нашей дружбы успел привязаться к деду, как к родному.

– Нормально все будет. – Наплевав на правила, я следом запрыгнул на подоконник и треснул Камышова по плечу.

– Ты к нему сейчас? – Леха чекнул время на смартфоне. – Если подождешь минут десять, подброшу. Батя водителя дал, чтобы мы до Речного скатались. Через больницу проедем – не проблема.

– Нет, я обещал Гая забрать. У нас пока поживет.

– Бедные ваши соседи! – усмехнулся Леший. – Мне их уже жалко!

– Да ну, брось! – рассмеялся я. – Гай не такой уж и монстр!

– Ага, – ехидно процедил Камышов, – это ж чистый кайф – просыпаться по утрам под его бешеный лай и топот! А этот скулеж на Луну – полный аут!

– А я вижу, ты соскучился по нему?

– Да ни фига подобного! – Камышов заерзал на подоконнике. – И вообще, я больше кошечек люблю.

– Ну-ну! – Настала моя очередь ржать на всю раздевалку.

– Да я серьезно, – ухватившись за край подоконника, возразил Леший. – Вислоухие, там, бирманские, эгегейские – ну красота же!

– Эгегейские? – От смеха у меня на глазах проступили слезы. – Это какие? Которые вместо «мяу» «эге-гей» орут, когда жрать хотят?

– Че, нет таких? – вскинул брови Камышов.

– Тебе виднее. ты же у нас спец по кискам.

– Да иди ты, Рыжий! – задрав голову, рассмеялся Леха.

А мне и правда было пора: если хотел успеть на рейсовый автобус, медлить не стоило. Спрыгнув с подоконника, я вытянул из-под вещей Лешего свой пуховик и, не теряя ни минуты, начал одеваться.

– Мы с Митькой вдвоем, наверно, долго провозимся, – успокоившись, произнес Леший словно в пустоту.

– Я вообще не понимаю, на кой черт чистить там все от снега, если вы зимой в Речном не живете!

– А, – махнул рукой Лешка, – у матери творческий кризис: раньше она шопингом себя из ямы вытаскивала, а тут решила вдохновение черпать из единения с природой.

– В минус-то тридцать? – поежился я, натянув шапку.

– Да пусть делает, что хочет! Дорожки-крылечки мы ей почистим, а там уж сама решит. Я к тому, что, если получится вырваться, приезжай. Можешь со своим безумным Гаем, я не против.

– Поживем —увидим. – Кивнув Камышову, я поспешил к выходу из школы.

Время только-только перевалило за обед, а на улице было уже серо и неуютно. Небо затянулось морозной дымкой, а студеный ветер так и норовил разодрать в кровь щеки. Подняв воротник, я семимильными шагами добрался до остановки. Взглянул на часы – автобус до Александровки, где жил дед, должен был подъехать с минуты на минуту, но явно не спешил. Шмыгнув носом, я спрятал озябшие руки в карманы пуховика и, чтобы вконец не окоченеть, принялся неуклюже притопывать. Но, видимо, там, наверху, кто-то решил, что крещенских морозов и застрявшего где-то в пробках «пазика» слишком мало для меня, и послал на мою рыжую голову еще одну проблему.

– Илья? Лучинин? Ты? – с наигранным удивлением в голосе протянула Воронцова и уже в следующее мгновение расплылась в улыбке в полушаге от меня.

– Привет, – ляпнул я первое, что взбрело в голову, и устремил взгляд к проезжей части. Желания тратить свое тепло на пустую болтовню не было, но Настя всегда была до отрыжки настойчивой.

– А ты куда? Домой? – прочирикала она, выпустив мне в лицо облако пара (ладно, хоть с ароматом жвачки). – А я к подруге, она на Шаляпина живет. Ты вроде тоже, да?

Я кивнул, сухо так, без единой эмоции.

– Я в том районе всего один раз была, – развела она руками, а я спрятал улыбку за меховой опушкой воротника: Воронцова врала, как молилась, – искренне и от души. Еле сдержался, чтобы не напомнить Настене, как она добрую половину июля караулила меня возле подъезда, пока Родик не сжалился и не сообщил ей о моей смене в трудовом лагере.

– Ты же поможешь мне, Илюш? – Воронцова впилась острыми зубками в краешек нижней губы и робко опустила взгляд. – Проводишь меня, правда?

– Прости, Насть. – Я откашлялся в кулак и отвернулся: дешевые уловки Воронцовой разжигали внутри дикое раздражение.

– Позволишь мне заблудиться?

– Уверен, «Гугл» тебя спасет.

– А ты?

– А я в другую сторону еду.

– Куда?

И снова сладковатое облако бабл-гама ударило прямо в нос.

– В Речное, – соврал на ходу.

Сообщать Воронцовой о деде я не был готов: слишком личное. А тут обычное дело. Пропадать у Лешего на хате – любимое занятие богатырей. Об этом в школе знал каждый, как, впрочем, и о том, что к себе Камышов приглашал далеко не всех. Настя в число избранных никогда не входила.

Вот и сейчас она заметно сникла. Поджав губы, отступила на шаг и о чем-то задумалась, ковыряя снег носком сапога. Я же наконец смог свободно глотнуть морозного воздуха – чистого, без примеси Насти. Кайф! Для полного счастья не хватало только автобуса.

– Что в ней такого, чего нет во мне? – Голос Воронцовой был тихим, даже несмелым, но он так некстати нарушил тишину, что я невольно поморщился.

– Чего?

– У нее, к слову, парень есть.

– У кого? – равнодушно бросил я, заметив показавшийся вдали автобус.

– У Аси, разумеется. Я думала, ты знаешь.

– Знаю?

И все же Настя добилась своего: приковала к себе мое внимание. Я смотрел на нее, как неизлечимо больной на врача в надежде, что неверно расслышал диагноз.

– Он красивый… – Воронцова мечтательно вздохнула. – Ася вчера, пока отца ждала, все с ним чатилась, а потом мне фотку показала, где они вместе. Давно уже, года два, если я ничего не путаю.

Дьявол! – Никогда бы не подумал, что словами так легко можно поцарапать душу.

– Мой автобус, прости, – сдавленно произнес я и попытался обойти Настю, но она вцепилась мертвой хваткой в рукав моего пуховика.

– Не уезжай! Останься со мной.

– Да не могу я! Пусти! – Я дернул рукой, грубо, резко, и поспешил к остановившемуся у обочины «пазику».

– Она другого любит, а ты все равно в Речное едешь? – прилетело как кирпичом по затылку.

Я не обернулся. Промолчал. Смешался с толпой. Протиснувшись в глубь салона автобуса, крепко сжал поручень. Пока дверцы не закрылись, смотрел на Настю. Не понимал ее, но больше не злился. Как ни крути, а мы с Воронцовой отныне были похожи: оба влюбились не в тех.

В ушах на репите страдал «JONY». Кто бы мне сказал еще пару дней назад, что я его «Комету» заучу до дыр и в каждой строчке начну находить себя, рассмеялся бы в лицо шутнику. Жаль, прямо сейчас мне было совсем не до смеха. Я напоминал сам себе старый ламповый телевизор, уже третий десяток лет пылившийся у деда в гараже. Меня, как и это чудо техники, без плоскогубцев было не переключить. Да и что толку? Всего два канала, и на обоих Ася.

Она мерещилась мне повсюду: смотрел ли я на бескрайние снега, белые, как ее кожа, или ловил носом снежинки, колючие, как Аськин характер. Даже Гай и тот покорно плелся рядом, не убегал, не лаял, словно понимал, что сегодня мне не до него.

Я забрал пса еще с час назад, но прежде чем вернуться с ним в город, решил немного прогуляться. Хотел отвлечься, да и Гаю не мешало выпустить пар, а то засиделся в своей конуре. По протоптанной тропинке мы дошли до озера. Пока Гай старательно обнюхивал следы рыбаков, я смотрел вдаль. Там, на другом берегу, раскинулось Речное с его навороченными коттеджами, а чуть поодаль виднелась заброшенная лодочная станция – полуразрушенный ангар, наше с пацанами тайное место, где мы каждое лето пропадали до утра. Добраться туда от Александровки было несложно – всего-то пять километров по объездной. Но зимой они превращались в бесконечность, да и дороги за ненадобностью здесь чистили редко.

– Гай, ко мне! – рявкнул я на лохматого друга: нам пора было выдвигаться к остановке.

– Ко мне! – крикнул я чуть громче, но снова в пустоту. Гай сидел на глянцевой ледяной корке, сковавшей все озеро, и пристально смотрел перед собой. Ветер путался в его длинной шерсти, снег порывами бил по бокам, но Гай, казалось, не замечал непогоды.

– Эй, ты чего? – Мне пришлось вернуться. Таким тихим я его еще никогда не видел.

Я присел на корточки рядом и, стянув рукавицу, потрепал его за ухом.

– Скучаешь? – догадался, проследив за направлением его взгляда. Там, за Речным, виднелись огни большого города и, наверно, той самой больницы, где проходил лечение дед.

– Нормально все будет, пошли! – Я потянул Гая за ошейник, но пес не спешил повиноваться. Скользнув мокрым носом по моей щеке, он оставил теплый влажный след от языка, и пока я морщился от его неуместной нежности, Гай сорвался с места и побежал вперед прямо по замерзшему озеру.

– Да куда ты?! Стой! – Вскочив на ноги, я принялся размахивать руками. – Ко мне, Гай! Ко мне!

Я орал, как сумасшедший, но вьюга завывала куда громче, да и силуэт Гая призрачной точкой растворялся на глазах.

– Дьявол! – Я переминался с ноги на ногу, не зная, как быть.

Уехать, оставить Гая здесь одного я попросту не мог: слишком холодно было на улице, да и любил я сильно этого неугомонного засранца. Бежать за ним по озеру в никуда тоже казалось мне весьма рискованным. И пусть в толщине льда я ни капли не сомневался, сокращать таким образом путь до Речного мне еще ни разу не приходилось.

Минут десять я метался из стороны в сторону: ступал на лед, звал Гая, возвращался на берег. Что скрывать, боялся. Уйти под воду боялся. Заблудиться. Замерзнуть до смерти. Но еще больше меня пугала перспектива навсегда лишиться Гая – не просто беспородного пса, а моего верного друга, почти брата. А потому вариантов не оставалось, и, проклиная негодного кобеля, я отправился по его следам, пока те еще были видны.

Судорожно прислушиваясь к треску льда под ногами, я дрожал всем телом, но заставлял себя идти вперед. Не останавливался, не позволял себе ни секундной передышки. А когда становилось невмоготу, почему-то вспоминал об Асе. Ее имя на моих губах глотком горячего чая согревало душу. Образ ее в голове вытеснял ненужные страхи и помогал не сбиться с пути.

Ступив на противоположный берег, я наконец выдохнул. Жив! – остальное казалось сущей ерундой. Да только впереди меня ждал новый квест: сгущающиеся над головой сумерки, метровые сугробы, заиндевелые заросли спящих ив и не единой тропинки, ведущей от озера к поселку. Местные явно предпочитали зимней рыбалке охлажденную кету из супермаркета, и плевать им было, что я продрог до костей.

Местные… Внезапно вспомнив о Лешем, я ощутил себя самым настоящим идиотом. Какого черта я сразу ему не позвонил?! И Леха, и Митька отлично ладили с Гаем и запросто могли за ним присмотреть, правда, лишь при условии, что пацаны сами все еще тусили в Речном.

Я стянул зубами варежку и одеревеневшими от холода пальцами набрал Лешего. Речное славилось своими проблемами со связью, вот и я, как ни поднимал мобильный к небу, поймать сигнал не сумел. Тишина вместо гудков немыслимо раздражала, а надежда на теплый угол и стакан горячего чая таяла на глазах.

– Гай! – прокричал я, скорее, на автомате. – Ко мне, Гай!

Отчаяние подкатывало к горлу. Проклятая вьюга сбивала с ног. Но стоило мне только услышать вдалеке знакомый лай, как у меня открылось второе дыхание. Почти вплавь преодолев с десяток метров зыбких сугробов, я, наконец, выбрался к какому-то подобию дороги. Куда она вела, я понятия не имел и, сколько ни вертел башкой по сторонам, никак не мог сориентироваться. И вроде все здесь было знакомо, но под толщей снежного одеяла картина местности виделась мне весьма смазанной. Я снова схватился за телефон, правда, теперь набрал уже номер Добрынина. Мне повезло: Митька ответил.

– Погоди, Луч! Давай еще раз: где ты?

– Говорю же, на берегу.

– Это че, пранк такой? – послышался на заднем плане густой хохот Лешего. – Рили, по льду шел? Ну ты и отмороженный, Илюха!

– Где именно, Рыжий? – И снова Митька. В отличие от Лехи ему явно было не до смеха, как, впрочем, и мне.

– Хрен его знает! Здесь ни черта не видно, кроме снега и бесконечного ивняка!

– А берег высокий? – вдруг пропищала в трубку Скворцова. Я понятия не имел, что Варька забыла на уборке снега, но стало ясно: Добрыня врубил громкую связь.

– Нет, пологий весьма.

– Луч, – перестав ржать, взял слово Леший. – Ивняк по левую руку оставляй. Метров через двести выйдешь к дому Спиридона, а оттуда Речное как на ладони. Мы щас тебе навстречу рванем. Ты, главное, держись там, ладно?

Я кивнул: отвечать реально уже не было сил. Сунул мобильный в карман и, следуя совету Камышова, свернул правее. Треклятые двести метров, казалось, шел целую вечность. Не чувствовал ног, да и со стороны, наверно, был похож на снежного человека. Господи, как же чесались руки оторвать Гаю уши за такую подставу, но, пожалуй, куда сильнее хотелось простого тепла.