Цитаты из книг автора «Алиса Гордеева»

У Клоуна тоже есть имя – Даня. Но я пока не готова называть его так. Он странный, Джо, не такой, каким я привыкла его видеть. Он может быть нормальным. Да, наверно, он такой и есть, только зачем-то прячется под толщей омерзительной жестокости и грубости. У него есть сердце, и оно бьётся! Я слышала, Джо… А ещё в этом сердце живёт любовь. К брату.

Следующие минут тридцать мы дружно хрустим крекером и запиваем его остатками минералки. Я делюсь с Даней мятными леденцами, он в ответ учит меня есть сухую вермишель, сдобренную суповой основой и по вкусу напоминающую просроченные чипсы. Мы грызём кусочки сахара, иногда макая их в кофейный порошок, и беспрестанно о чём-то спорим… Вспоминаем школу, забавных, а временами и весьма странных учителей. Придумываем байки о подземных бункерах с лабораториями и пытаемся разгадать рецепт усыпившего нас зелья. Я рассказываю о том, как долгие годы занималась акробатикой. Кротов сетует, что ненавидит футбол, но вынужден играть ради места в сборной. Я пытаюсь спросить о Ване, но Данила упорно отмалчивается. В отместку интересуется, кому я всё время пишу сообщения, но и мне удаётся без проблем съехать с темы. Вместо личного снова обсуждаем какие-то фильмы и события в мире, мечтаем, что уже завтра за нами приедут, и незаметно всё ближе придвигаемся друг к другу: так теплее и совсем не страшно. Данила что-то говорит о сигнале сотового телефона, поутру планирует залезть на крышу, чтобы попытаться наконец уловить его. Я что-то бормочу о яблоневом саде, отмечая, что седьмой корпус куда выше нашего, а потом, навалившись на мощное плечо Кротова и укрывшись одним на двоих одеялом, наконец засыпаю.

– Я не спорил с Егором, – повторяет Даня, возвращая своё пристальное внимание к моей покалеченной ноге. – Тем более на тебя, Ильина! Не обижайся, но о твоём существовании я вспомнил, лишь очнувшись рядом с тобой в тесном чулане. Поверь, в моей жизни предостаточно своего дерьма, и до твоего мне никогда не было дела…

Резко отвожу взгляд в сторону: видимо, с голодухи я совсем сбрендила, раз всерьёз рассматриваю Данилу, да ещё и нахожу его симпатичным.

– Горыч тогда психанул и ушёл. – Он аккуратно закатывает штанину и приспускает носок. – И вообще эту тему с поцелуем мы никогда больше не поднимали. Я был уверен, что она себя исчерпала. А откуда потом все те слухи выползли, честно, не знаю, Лер! Кротов говорит спокойно, не обзывается, не хамит. Чёрт побери, да он который раз за вечер зовёт меня по имени! Получается, может быть адекватным, нормальным, человечным? Я зависаю. Сквозь разбавленную тёплым свечением фонаря темноту впервые так близко и бесстрашно рассматриваю профиль Дани. Кротов не из тех смазливых пацанов, при виде которых девушки теряют сознание и забывают, как их зовут, и всё же он весьма хорош собой. Правда, красота его немного иная: далеко не детская, мощная, я бы сказала, мужественная и в какой-то степени грубая. Крупный нос, угловатые скулы, волевой подбородок с видимой ямочкой по центру и колючая поросль небритости – есть в образе Кротова что-то угрюмое, тяжёлое, надрывное. И почему я раньше этого не замечала?

– Ильина, напомни мне тебя придушить, как вернёмся! – Язвительный шёпот на ушко сменяется внезапным ощущением невесомости. Я и не заметила, когда Кротов вернулся, и уж точно не ожидала, что этому недотёпе взбредёт в голову взять меня на руки. – Что ты делаешь? – Прислонившись щекой к мокрой ткани чужой толстовки, я снова смотрю на Даню снизу вверх. Не замечаю настырных капель дождя, глухих раскатов грома вдалеке и скорости, с которой Даня несёт меня сквозь темноту. – Устал наблюдать за твоими попытками добраться до корпуса, – пыхтит Кротов, прибавляя шаг. – Сразу сказать, что повредила ногу, не судьба? – И ничего я не повредила! – огрызаюсь в свою защиту. – Мне тебя отпустить? – На мгновение остановившись, Данила вопросительно смотрит на меня. С его взъерошенных волос капает дождевая вода. Горячее дыхание с шумом вырывается из приоткрытого рта и, смешиваясь с осенней прохладой, образует замысловатые клубы белёсого пара между нами. – Не надо! – понимаю, что всего за минуту Кротов миновал половину пути. Да и, что греха таить, радуюсь, что не одна. – Тогда молчи, Ильина! —недовольно бурчит он и семимильными шагами сокращает расстояние от столовой до второго корпуса. А я молчу, растворяюсь в сумасшедшем биении ненавистного мне сердца и благодарю небеса, что уберегли Кротова от моей идиотской мести.

Разве чёртова месть не должна быть сладкой?! Я ждала её! Мечтала о ней! И что сейчас? Джо, я бракованная, верно? Вместо радости отмщения я задыхаюсь от страха за Клоуна! Если он сейчас уйдёт, то больше никогда не вернётся! Заблудится, сгинет в лесной глуши. Джо, я слишком поздно поняла, что простить его – плёвое дело. А как потом простить себя?

Не справившись с чувством вины перед сыном, отчим начал пить, а своё слепое отчаяние и непомерную злобу срывать на нас с матерью. Ему на время становилось легче, а я всё меньше и меньше хотел жить. Видел, как Ванька сходит с ума в четырёх стенах, и выл от бессилия. Мой солнечный зайчик тускнел на глазах: перестал улыбаться, разучился мечтать, потерял всякий интерес к жизни. Да я и сам смотрел на мир оторопело, беспомощно наблюдал, как медленно, но верно из окружения брата один за другим испаряются друзья, терпел побои дома и дебильные насмешки в школе, тонул в родительском безразличии и океане вины перед Ванькой и не знал, как её искупить.

Всё изменилось в один миг: глупый спор, авария, реанимация… В тот день на операционном столе должен был оказаться я! Лиши меня тогда слуха и возможности передвигаться, я бы не много потерял… Другое дело – Ваня! Это – как светлячка навечно запереть в спичечном коробке: он, вроде и светит, но с каждым днём всё слабее и бледнее. Та проклятая авария прошлась дорожным катком по каждому…

Кротов сидит прямо на полу в дальнем углу комнаты, подтянув к груди согнутые в коленях ноги. Его голова опущена, а руки крепко сцеплены в замок на затылке. Даня тяжело дышит, хрипло как-то, неестественно. Но мне плевать!