Цитаты из книг автора «Алиса Гордеева»

– Только зря ты считаешь, что клоун – это бездушный робот, который только и делает, что веселит толпу, – между тем продолжает Даня и, провалиться мне на этом месте, подходит ближе. – Приглядись, Лера! – Моё шумное дыхание смешивается с тяжёлыми шагами Кротова. – Его улыбка нарисована. – Прислушайся! – Голос становится всё тише, а сам Даня подкрадывается ко мне неприлично близко. – Его смех натужный, а шутки заучены до дыр. Переступаю с ноги на ногу, не решаясь ни сбежать, ни обернуться. – Но смой он с себя грим и обычным голосом скажи, о чём ревёт душа – разве кто услышит? – И снова моей шеи касается тёплое дыхание Кротова. – Ревёт? Душа? Вот уж не знала, Кротик, что она у тебя есть! – бросаю в запале, а затем совершаю огромную ошибку – оборачиваюсь. Бескрайний лес, извилистая змейка реки, ветер промозглый и настырный – всё в короткий миг сужается до одного лишь взгляда напротив – глубокого, как Марианская впадина, горького, как самый крепкий кофе, и до невозможного красивого… – Прости! – Зажмуриваюсь, чтобы не видеть в чужих глазах своего отражения. И чем я лучше Кротова? В поисках правды бью словами наотмашь и только потом думаю. Даня открылся мне, а что сделала я? – Ты меня тоже прости, Лера! – Хрипловатый, простуженный, но такой мягкий баритон шёлком ласкает слух. Киваю, но открыть глаза по-прежнему не решаюсь. – Меня не тошнит от тебя, Мышка, – продолжает Данила. – Я просто неверно выразился: смотреть на тебя, раздетую, в разгар осенней непогоды – невыносимо трудно.

– Ты права… – доносится со спины спустя вечность. – Я клоун, – цедит сквозь зубы Кротов. Его голос глухой, тяжёлый, без намёка на иронию. Замираю. Судорожно бегаю взглядом

Становится безумно неловко за все мои «закричу», «укушу». Я, и правда, жуткая выдумщица, раз решила, что Кротов может смотреть на меня иначе, чем на пустое место. И, вроде, такое положение вещей меня вполне устраивает, но горькое послевкусие всё же не покидает.

– И что теперь? – Меня коробит от мерзкого ощущения прилипших к ногам сырых джинсов и болота в размякшей обуви. Сейчас понимаю: самое страшное – это не холодная вода, а ветер, который спешит обласкать тебя с ног до головы, стоит выйти на берег. И это мне ещё несказанно повезло с рыбацкой курткой. Её грубая и потёртая ткань, быть может, и выглядит отвратительно, зато отлично спасает от дождя. Жаль, от напрочь испорченных джинсов она меня не уберегла. – Не знаю. – Кротов круговыми движениями растирает лоб и продолжает осматриваться. – Не знаю! – напряжённо повторяет, а столкнувшись со мной взглядом, скупо улыбается и добавляет: – Но мы что-нибудь придумаем! Обязательно! Киваю. Кажется, я ему верю. Снова смеюсь про себя. Я. Верю. Кротову. Здесь явно что-то не то: быть может, всему виной голод или съеденные на завтрак дикие яблоки, смолистый лесной воздух или дурацкий адреналин, потоками огненной лавы прожигающий вены. Но те чувства, что бурлят внутри, когда я смотрю на Кротова, мне незнакомы!

Не раздумывая, забегаю в реку. Здесь не так глубоко, как казалось, но это сейчас совершенно не радует. Мы с Ильиной оголтело несёмся навстречу другу, ногами утопая в ледяной воде. На ходу достаю фонарик и что есть мочи ору: дикие животные боятся света и тех, кто сильнее, а ещё они чувствуют страх. А потому запрещаю себе бояться… Столкнувшись с Ильиной на середине реки, прячу её за спину, а сам продолжаю рычать бешеным тигром, глядя в глаза кабану. Меня трясёт не на шутку. Фонарик дрожит в руке. За спиной отчаянно всхлипывает Лера, цепляясь озябшими пальцами за мою толстовку на плечах. И только лесному хряку всё побоку. Раздувая безобразные ноздри, он бьёт копытом по прибрежному илу и даже не думает отступать. – Пошёл вон! Убирайся! Р-р! – Я целюсь фонариком в поросячьи глазки, но на улице ещё недостаточно темно для искусственного света. – Вон! – свирепо рву глотку и начинаю бить по воде кулаком, поднимая вокруг себя нехилые брызги. – Вон! – верещит Лера над ухом и принимается мне помогать. Не знаю, сколько проходит времени – кабаньи мозги однозначно не созданы для принятия быстрых решений, но всё же зверюге хватает ума нехотя отступить. – Мы победили! – самозабвенно голосит Ильина и кидается мне в объятия. А я, опустошённый, измученный, перепуганный и окончательно выжатый, в ответ прижимаю её к себе. Кутаюсь в её едва осязаемое тепло, как в пуховое одеяло. Жадно впитываю каждый вдох и ловлю выдох. Носом зарываюсь в растрёпанные волосы, пропахшие дождём и немыслимым счастьем. И какое-то время молчу: боюсь спугнуть радость с воодушевлённого личика Ильиной. И всё же, прежде чем выйти из холодной воды, произношу: – Нет, Лер, мы с тобой проиграли! Этот хряк лишил нас последнего шанса на спасение! Лера смотрит на меня снизу вверх, силясь понять, о чём я говорю. А я отпускаю её из жадных объятий, крепко сжимаю за руку, а потом веду на свою сторону реки: спасительный берег отныне закрыт для нас обоих.

Её глаза прикрыты. Нос вздёрнут к серому небу. Она упирается руками в трухлявую древесину позади себя и, вытянув ноги, ждет моего возвращения. Стараясь не шуметь, осторожно подхожу ближе и замираю аккурат напротив Леры. Как завороженный смотрю на неё и, кажется, не замечаю ничего вокруг: ни долгожданного мелководья, ни в одночасье сузившейся речки, ни раскинувшегося впереди пологого берега с моей стороны – всё уходит на задний план. Я вижу только Леру… Странное чувство, незнакомое, но я не в силах отвести глаз от нежных очертаний её профиля: Ильина до безумия красива, а мне потребовалось два года, чтобы это понять.

Ильина… Мысли об этой несуразной девчонке периодически теснят мои страхи за Ваню, а былая неприязнь к ней на глазах испаряется без следа. Я ошибочно считал Леру слабой – просто понятия не имел, через что ей пришлось пройти. Называл её скучной, а сам полночи напролёт смеялся с ней под одним одеялом. Самолично навесил на Ильину ярлыки серости и занудства, а сейчас, как дурак, скучаю по звонкому голосу и нежным прикосновениям её ладони к своему раскалённому лбу. Забавная, она, кажется, даже не замечала, как проверяла ночью мою температуру каждые пять минут. Колючая на словах, но заботливая и чуткая, гордая, но при всём своём необузданном желании казаться сильной и независимой ранимая и трогательная. Я никогда не знал Леру такой. Что ж, хоть какой-то толк от этих злоключений! Улыбаюсь. Я, верно, и правда сильно болен, а может, вермишель оказалась просроченной, иначе как объяснить непрошеные флешбэки в моей голове, и все как один об Ильиной… Зачем-то вспоминаю, как проснулся ещё до восхода солнца и долго смотрел на спящую Леру. Я и не замечал до этого веснушек на её носу и сумасшедше длинных ресниц, волевой ямочки на подбородке и манящего рисунка губ. Без косметики, со спутанными волосами и в грязной от подвальной пыли толстовке она отчего-то казалась мне в тот момент невыносимо красивой: хрупкой, нежной, тонкой… Я, честно, испугался своих мыслей, потому и сбежал. Не стал её будить. Схватил пауэрбанк и мобильный и рванул к седьмому корпусу. Пока сотовый набирал заряд, срывал яблоки с веток. Для неё – у меня на них аллергия. Потом пытался залезть на крышу, но максимум взобрался на крыльцо: один фиг – в этом бермудском треугольнике лесов ни черта не ловит. С охапкой яблок вернулся в корпус. Ильина всё ещё спала. Сложив ладони под щеку, Лера сладко дремала на свёрнутом одеяле, а я смотрел на неё и невольно вспоминал, как совсем недавно она точно так же лежала на мне. Я хотел её разбудить – грубо, внезапно, безжалостно, чтобы Лера спустила на меня всех собак, кричала, ругалась, язвила, лишь бы перестать глазеть на Ильину так, как обычно смотрят на понравившуюся девчонку. Но не смог: заметил её тонкую щиколотку, перевязанную розовой футболкой, и пожалел. А потом ушёл: планировал добраться до трассы в считаные минуты и вернуться к Лере с подмогой, а сам застрял в бесконечном лабиринте лесных дорог.

Джо, я просто накручиваю себя, верно? Представляю, как ты сейчас смеёшься надо мной: ещё вчера проклинала Клоуна, а сегодня волнуюсь за него, как за лучшего друга. Знаю, звучит глупо! И ты вправе меня упрекать. Но что делать, если былой ненависти в сердце моём не осталось?

Мне становится не по себе. И почему я раньше никогда не смотрела с этого ракурса на стремление Кротова любой ценой вырваться отсюда?

Я вчера весь вечер думала о тебе, Джо! Странно, но когда Клоун говорил о брате, я всё время представляла тебя. Что, если тот парень, как и ты, прикован к инвалидной коляске? Вдруг у него ДЦП или аутизм. Быть может, он ничего не видит или, напротив, слышит чужие голоса. Джо, скажи, ты бы смог выжить несколько дней без посторонней помощи? А если брат Клоуна не может?