Глава 3

Когда я выхожу из кабинета, Виктор сидит в окружении беременных и не очень женщин, которые с любопытством и даже завистью его разглядывают. Наверное, думают: ой, какой замечательный муж, привез свою жену на осмотр.

Берите выше, девушки. Я – виновница ДТП, которая разворотила его шикарную иномарку. А он меня со всеми почестями… к гинекологу.

Он развалился на белом кожаном диване, как будто это не кабинет женского врача. Завидное спокойствие.

– Ну что, поехали? – спрашивает он, поднимаясь при моем появлении.

– Да, спасибо. Если можно, верните меня на парковку. Я хочу разобраться с аварией и заняться своими делами.

Я иду медленно, с головной болью и слабой надеждой, что у меня просто один бесконечный плохой день. Всё как в тумане.

– Что сказала Ира?

– Предложила обратиться к местному неврологу, чтобы исключить сотрясение, но это лишнее, – отмахиваюсь. – Я не билась головой, поэтому исключу его и сама. Виктор, спасибо вам за помощь. Давайте всё же составим протокол или вызовем ДПС.

– Если нужен осмотр невролога – мы зайдем к нему.

Звучит категорично. Я удивленно изгибаю бровь:

– Вы готовы спустить на женщину, которая протаранила вашу машину, куду денег? Не сходите с ума. Я абсолютно здорова.

– А если у вас всё же сотрясение?

Очень вряд ли. Но я уверяю:

– В таком случае мне известны все рекомендации. У меня оно уже было.

Я умалчиваю, что сотрясение было в детстве, когда я грохнулась с коньков на лед, а не из-за побоев родного мужа. Это мелочи. Не будем их учитывать.

Да и, честное слово, от удара по щеке голову не сотрясти. Но не говорить же об этом Виктору. Он-то думает, что я шибанулась обо что-то в машине.

– Меня такой ответ не устраивает. Вы плохо выглядите, – говорит мужчина твердо, будто ставит диагноз. – Вам действительно нужно показаться врачу. Невролог у них здесь прекрасный, и приём ничего не будет вам стоить.

– Как – «ничего»?

– Я всё улажу. Я знаком с хозяином клиники. – Он пожимает плечами, как будто речь идёт не о частной клинике с мраморными колоннами, а о сельской амбулатории с тётей Зиной в качестве единственного врача.

Мне хочется возразить. Сказать, что не надо, что это всё излишне, что я справлюсь. Я всегда справляюсь сама.

Но под пристальным взглядом этого едва знакомого мужчины сдаюсь. Тем более он уже берет меня за локоть (аккуратно, но так, что сопротивление бесполезно) и ведет по коридору, сверяясь с табличками на дверях. Его пальцы теплые, уверенные. Неожиданно приятно следовать за ним.

– Вы вообще всегда так… настойчивы? – бормочу я, едва поспевая за его широкими шагами.

– Только когда вижу, что человеку плохо, а он упрямится, – бросает он через плечо. – Вы выглядите так, будто вас переехал грузовик.

– Спасибо за комплимент, – я пытаюсь шутить, но голос дрожит.

Невролог встречает нас через десять минут. Молодой, щуплый, с неожиданно пронзительным взглядом. Зовут его Дмитрий, и у него такие тонкие пальцы, что я всё время боюсь, что он их случайно поломает об мне.

– К сожалению, мои часы приема окончены, – произносит с милой улыбкой, но в глазах читается: «Как же вы мне надоели, богатеи, которые уверены, что им всё можно».

– Подождите снаружи, я на минутку, – просит Виктор, обращаясь ко мне (наверное, всё же стоило назвать ему своё имя).

А затем делает шаг вперед, заставляя невролога войти в кабинет. Он закрывает дверь и недолго о чем-то общается с врачом. А когда Виктор выходит, тот улыбается уже вполне искренне и приглашает меня проследовать за ним.

– Потеря сознания была? – деловито спрашивает он, светя мне в глаза фонариком.

– Нет.

– Рвота?

– Один раз. Но это от шока после того, как я въехала в машину на парковке. Между прочим, в машину того господина, который и привел меня к вам.

Он часто моргает, но не комментирует. Наверное, у него были пациенты и необычнее.

Осмотр проходит стандартно: проверка зрачков, координации, тест на равновесие, вопрос о дате и собственном имени (назвала и то, и другое – ура). Делают КТ головы – к счастью, без видимых кровоизлияний. Подтверждают, что сотрясения нет, зато имеется сильное нервное потрясение. Оттого меня и мутит, и перед глазами всё плывет.

– На фоне стресса от аварии такое вполне возможно. Вам показаны отдых, тишина, отсутствие новых эмоциональных встрясок, – произносит Дмитрий, выписывая назначения. – Если появятся головные боли, тошнота, ухудшение зрения – немедленно в больницу. Возможно, мы всё-таки что-то пропустили, но вероятность минимальная.

Виктор усаживает меня обратно в свою машину и достает телефон:

– Дима, – говорит он кому-то. – Ты можешь подъехать на парковку? Адрес скину сообщением. У меня тут небольшое ДТП, не хотелось бы раздувать лишних проблем. Нет, без жертв. Да, оформи, пожалуйста, без виноватых.

Оказывается, у него среди знакомых не только хозяин клиники, но и сотрудник ДПС.

Без жертв?..

А если были бы жертвы, то что? Виктор тоже мог позвонить какому-то другу и сказать: «Ой, я тут сбил парочку людей. Оформи, пожалуйста»?

Когда мы возвращаемся на стоянку, там уже ждет молодой, невероятно активный инспектор. Он бегло осматривает машины, что-то записывает в планшете. Всё занимает не более получаса.

– Страховка всё покроет, – говорит мне Виктор. – Вам не о чем беспокоиться, Ольга.

Я не беспокоюсь. Только отрешенно киваю. Ну а что мне сделать? Рвать на груди блузку и орать: «Нет, я хочу отплатить по полной программе!»?

Ах да. Моё имя Виктор всё же узнал. При оформлении ДТП инспектор запросил все данные. Поэтому теперь моему новому знакомому известно не только ФИО, но и дата моего рождения. Увы. Молодой и красивой больше не притворишься (не то, чтоб я пыталась), год рождения красноречиво намекнул на мой истинный возраст.

Они о чем-то недолго договариваются, а затем Дима уходит.

– И всё же вид у вас болезненный. Куда вы собирались поехать? Может, вас подбросить? – спрашивает Виктор, когда мы остаемся одни.

Я делаю паузу. На языке вертится «в никуда». Но вслух говорю:

– В магазин. Хотела купить что-то на ужин, но… – смотрю на него, – раз уж день и так провальный, закажу доставку. Онлайн. Не буду испытывать судьбу.

Он не отвечает. Только пристально смотрит. Как будто читает меня насквозь.

– Всё в порядке, – добавляю я слишком бодро. – Правда. Сейчас заберу кое-какие вещи из машины – и сразу же домой.

Он не верит. Но не лезет ко мне в душу со своими вопросами.

– Берегите себя, – произносит напоследок.

Мы расходимся. Виктор садится в свою машину, я – в свою. В зеркало заднего вида я вижу, как он ещё несколько секунд не двигается с места, будто что-то решает для себя.

Я сижу в машине значительно дольше. Два часа. Три. Двигатель не завожу.

Куда ехать? В хостел? К Кире? В аэропорт, чтобы улететь в первую попавшуюся страну?

Мне некуда податься. Не к матушке же возвращаться, от которой я позорно сбежала в тридцать с лишним лет, потому что она хотела контролировать всю мою жизнь.

Да, забавно. Я всегда боялась одиночества. Боялась, что однажды окажусь никому не нужной.

Но я и так никому не нужна. Ни себе. Ни мужу. Ни своей семье.

Надо возвращаться. Очередным позорным побегом ничего не решишь. Надо учиться быть сильной и отстаивать свои границы.

Я разуваюсь в коридоре, иду в ванную, смотрю на своё потрепанное отражение. И понимаю: я не хочу больше терпеть. Не хочу снова прощать. Не хочу жить в страхе и убегать в никуда.

Завтра я подам на развод.

Игорь приходит поздно. К счастью для меня. Не хотелось наткнуться на него раньше и изображать всепрощающую жену, никак не реагируя на произошедшее. Закатывать скандал – тоже не хотелось бы.

Я уже лежу в постели, на боку, отвернувшись к стенке, притворяясь спящей, но каждый мускул напряжен, нервы натянуты как струна. Ключ скрипит в замке, шаги – тяжелые, неровные. От Игоря пахнет крепкой выпивкой.

Вообще он пьет нечасто. В списке грехов моего мужа нет алкоголизма. Да и обычно в такие моменты он расслабленный, несколько похабный – но не омерзительный.

Но в последние недели что-то зачастил. Видимо, дело в тех рабочих проблемах, о которых он сегодня вещал, пытаясь призвать меня к прощению.

Странно, конечно. Я почему-то не избиваю мужа, не надираюсь в щи – и не оправдываю потом всё своей работой. А что, было бы очень удобно. Тяжелый день или горят сроки по поставкам – и пошла мутузить благоверного, чтобы выпустить пар.

– Оль… – голос хриплый, с придыханием. – Ты спишь?

Я не отвечаю. Притворяюсь, что дышу ровно.

Кровать прогибается под его весом. Рука тянется ко мне, горячая, тяжелая. Неприятная.

– Не спишь, я знаю. – Пальцы впиваются в плечо, переворачивают меня на спину. – Давай помиримся…

Его дыхание обжигает щеку. Запах перегара, сигарет, чего-то кислого, капусты или соленых огурцов. Меня начинает подташнивать. Разбитая губа пульсирует с новой силой, напоминая о том, что произошло несколько часов назад.

– Не трогай меня, – говорю тихо, но четко. – Я устала и собираюсь спать.

Рука замирает. На секунду в темноте мне кажется, что я вижу его глаза – узкие, блестящие, как у зверя перед прыжком.

– В нормальных семьях, – он говорит медленно, будто разжевывая каждое слово, – жены не отталкивают мужей.

– В нормальных семьях мужья не бьют жен.

Я жду удара. Жду, что его сдержанность вновь треснет по швам. Почему-то мне даже хочется, чтобы он опять поднял на меня руку. Это не мазохизм, нет. Это желание окончательно утвердится в том, что мой муж – садист. Что я не ошиблась. Что его мольбы о прощении лишены смысла, ибо за ними следует новый удар.

Но Игорь только фыркает, откатываясь на спину.

– Дура. Всего лишь раз ударил, а развела такую истерику.

– Два раза.

– Ну и что? – он отворачивается. – Ты сама довела.

Я не отвечаю. Просто сжимаю кулаки под одеялом.

Игорь засыпает быстро, как есть, в одежде. Сопит, ворочается, причмокивает губами во сне. А я лежу неподвижно, тупо уставившись в потолок.

Наше прошлое проносится перед глазами.

Мы познакомились с ним до банального просто: в продуктовом магазине. Он помог достать пачку муки с верхней полки (кто придумал делать стеллажи под самым потолком?!), а затем, когда я уже расплатилась, нагнал на улице и предложил донести продукты до дома. Машины у меня тогда не было, а Игорь так очаровательно улыбался…

Я не отказалась.

Мы сходили на несколько свиданий, он познакомил меня со своей престарелой матушкой (три года назад её не стало), которая родила единственного и неповторимого сына в тридцать с лишним лет. А потому любила его безмерно.

Мы с ним были в чем-то похожи. У меня за спиной жизнь с матерью-манипулятором, которая никак не желала выпустить меня из-под опеки.

Стоило мне проявить самостоятельность, как у нее поднималось давление, начинало ныть сердце, отказывали конечности.

Стоило мне пойти наперекор её слову – я становилась плохой дочерью. Меня наказывали недельным молчанием (было не так уж и плохо, это я сейчас понимаю, а раньше очень переживала), рыдали напоказ от моей черствости.

Я не уходила. Верила ей. Жила ради неё.

Моя сестра, Кира, давно вышла замуж, родила ребенка – а я всё так и сидела, привязанная к матушке невидимой веревкой.

А потом резко оборвала «пуповину» и сбежала. В ночи. С одним чемоданом вещей. Оставив только записку, что искать меня не надо, я свяжусь сама. Когда захочу.

Если честно, прошло несколько лет, а желания так и не появилось. С Кирой мы общаемся, ну а мать я изредка поздравляю с праздниками, получаю долю упреков и осуждения – и теряюсь на неопределенный срок.

В общем-то, в этом мы и были схожи с Игорем. Он хоть и не жил с матерью, но ездил к ней по первому зову, выполнял любые её капризы, часами общался с ней по телефону. Отец их давно умер, да и при жизни он был слабым и мягким мужчиной.

Мне кажется, никакая другая женщина не выдержала бы такую «свекровь» – а мне показалось, что, по сравнению с моей матерью, его – сущий ангел. Она не наседала так уж сильно, давала ему дышать. Даже меня одобрила. Ну, насколько может одобрить мать немолодую уже женщину, которая вряд ли когда-нибудь подарит ей внуков.

Так что жили мы нормально. Как обычная семья. Не без проблем, но у кого их нет?

Почему его потянуло доказывать свою правоту кулаками? Что вообще изменилось?

Я осторожно отодвигаюсь к краю кровати.

«Развод».

Слово крутится в голове, горькое, угловатое – но необходимое. Мне неприятная близость этого мужчины. Я не собираюсь прощать его грехи. Не стану для него второй мамочкой, которая примет его любым, со всеми недостатками.

Нет уж.

«В горе и радости» не работает, когда речь идет о насилии.

Я лежу на самом краешке кровати, будто боюсь, что он коснётся меня даже случайно. Мне отвратительно слышать его дыхание, ощущать тепло его тела, его бестолковое ворочание. Я больше не чувствую ничего.

Ни страха, ни боли, ни любви.