Телефонный звонок ворвался в хрупкую гармонию музыки Сати, как камень, брошенный в гладкую поверхность пруда. Арион вздрогнул. Звук был резким, требовательным, абсолютно чужеродным в этом тихом, созерцательном вечере. Он посмотрел на аппарат. Номер был ему знаком. Макаров. Сердце сделало неприятный, тяжелый скачок. Год. Целый год он не звонил. Арион дал ему слово, что больше не будет в этом участвовать, а Макаров дал слово его не беспокоить. Они оба нарушили свои обещания.
Он позволил телефону прозвонить еще несколько раз, словно давая себе шанс, что тот замолчит. Но звонки не прекращались. Он пересек комнату, и музыка за его спиной показалась ему саундтреком к неизбежному.
– Да, – сказал он в трубку.
– Арион, – голос Макарова был усталым и напряженным. В нем не было ни следа былой официальности. Только отчаяние. – Прости, что звоню. Знаю, мы договаривались…
– Мы договаривались, – ровно ответил Арион, глядя в темное окно, за которым кружился снег.
– Я знаю. Но тут такое… Такого я еще не видел за всю свою карьеру. Это… это не для моих ребят. У них квадратные головы, они ищут отпечатки, волосы, мотив. А здесь ничего этого нет. Это для тебя.
– Я больше не практикую, – отрезал Арион. – Ни в каком виде. Я не анализирую ни живых, ни мертвых. Найдите другого. В городе полно специалистов.
Он хотел повесить трубку, оборвать этот разговор, вернуться к своей музыке, к своему хрупкому равновесию. Но голос Макарова удержал его.
– Другие не поймут, – сказал он, и в его голосе послышалась почти мольба. – Они начнут говорить о психозе, о шизофрении. А здесь нечто другое. Это не безумие. Это… логика. Жуткая, чудовищная, но логика. Он не просто убил. Он создал картину. И только ты сможешь ее прочесть.
– Мне не интересно читать чужие кровавые каракули. Прощай, Макаров.
– Подожди! – крикнул следователь, когда Арион уже начал отводить трубку от уха. – Послушай меня. Просто послушай. Он оставил не улику. Он не оставил ничего, за что можно уцепиться. Он оставил… семью.
Арион замер.
– Что ты имеешь в виду?
Макаров замолчал на секунду, подбирая слова.
– Мертвая женщина. И ее новая, идеальная семья. Они сидят за столом, Арион. Ужинают. Только остальные… они не живые. Ты должен это увидеть. Пожалуйста. Один раз. Просто посмотри.
Арион молчал. Он смотрел в окно на первый снег, который ложился на город тонким белым саваном. На то, как знакомый мир стал жутким и чужим. И он понимал, что то необъяснимое чувство, которое он испытал полчаса назад, и этот звонок – это не совпадение. Это части одного целого. Какой-то невидимый механизм пришел в движение. Лабиринт, из которого он, как ему казалось, выбрался, снова начал выстраивать свои стены вокруг него. Его равновесие, такое хрупкое, такое вымученное, треснуло. И в эту трещину заглядывал холодный, нечеловеческий мрак.
– Адрес, – сказал он глухо, сам не веря, что произносит это слово.
Он знал, что это приглашение. Приглашение в новый ад. И он только что его принял.
Слово было произнесено. «Адрес». Одно слово, которое перечеркнуло год его хрупкого, выстраданного покоя. Он положил трубку и надолго замер в тишине своей квартиры, нарушаемой лишь тиканьем старых часов. Решение было принято. Теперь оставалось только ждать утра, как ждут приговора. Этой ночью он не спал. Сон был роскошью, доступной тем, у кого нет будущего. А его будущее, едва наметившееся, было только что отменено. Он не бродил по квартире, не мучился сомнениями. Он просто сидел в кресле, глядя в темноту за окном, и чувствовал, как его новый, тщательно выстроенный мир осыпается, как карточный домик.
Он выехал еще до того, как город по-настоящему проснулся. Его старая машина резала колесами свежий, нетронутый снег на тихих улицах. Город под этим белым саваном казался чистым, невинным, спящим. Но Арион знал, что это иллюзия. Под этой белизной, в одной из его теплых, освещенных квартир, зияла черная дыра, нарушающая все законы привычной реальности. И он ехал прямо в нее.
Поездка была как пересечение границы. Он проезжал мимо своего джаз-бара, мимо книжного магазина, мимо парка, где иногда гулял – мимо всех якорей своей новой, «нормальной» жизни. И с каждым километром они отдалялись, превращаясь в декорации прошлого. А впереди, в утренней серой мгле, его ждал другой мир. Мир, который он так хорошо знал и так отчаянно пытался забыть. Мир полицейских лент, запаха смерти, искаженных человеческих душ и неразрешимых загадок.
Он вспоминал свою клятву. Год назад, после дела Ордынцевых, он обещал себе, что больше никогда. Никогда не позволит чужому безумию стать своим. Он строил плотину, кирпичик за кирпичиком. И теперь сам же ее и разбирал. Что это было? Слабость? Профессиональное высокомерие, которое не могло смириться с загадкой, которую он не в силах разгадать? Или нечто более глубокое? Фатальное притяжение к бездне, которое было частью его натуры, и от которого нельзя было сбежать, как от собственной тени.
Он нашел нужный дом в одном из новых, безликих жилых комплексов. Место, где квартиры похожи друг на друга, как пчелиные соты. У подъезда уже стояли полицейские машины, их мигалки были почти не видны в сером свете рассвета, но их молчаливое присутствие нарушало утреннюю тишину. У входа его ждал Макаров. Он курил, и дым от его сигареты смешивался с морозным паром, идущим изо рта. Увидев Ариона, он бросил окурок в снег.
– Я знал, что ты приедешь, – сказал он вместо приветствия. В его голосе не было ни триумфа, ни удивления. Только констатация неизбежного.
Арион ничего не ответил. Он посмотрел на оцепление, на фигуры экспертов, входящих в подъезд, на заснеженные окна на седьмом этаже. И в этот момент он окончательно понял. Пути назад нет. Он переступил черту. Он снова стал аналитиком. И этот первый шаг в чужую, холодную квартиру был шагом обратно в лабиринт. На этот раз он входил в него с открытыми глазами. И это было еще страшнее.
Лифт, тихий и стерильный, поднял их на седьмой этаж. Дверь в квартиру была распахнута. За ней был не просто коридор – портал в зону молчания. Весь обычный шум места преступления – щелчки фотоаппаратов, тихие переговоры экспертов – казался здесь приглушенным, неуместным. Воздух был холодным и неподвижным. Квартира была из тех, что печатают в журналах по дизайну. Белые стены, минимум мебели, дорогая, но безликая абстракция на стене. Идеальное пространство, лишенное всяких признаков жизни. И теперь это было правдой в самом буквальном смысле.
– Спальня там, – кивнул Макаров. – Но это не главное. Главное – в гостиной.
Но Арион сначала пошел в спальню. Он должен был увидеть все по порядку. Комната была такой же белой и пустой. На огромной кровати, под аккуратно расправленным одеялом, лежала женщина. Молодая, лет тридцати, с красивым, но теперь безмятежно-пустым лицом. На ее теле не было ни следов насилия, ни крови. Она была похожа на спящую красавицу из сказки, которую забыли разбудить. Эксперт, стоявший в углу, тихо сказал Макарову: «Предварительно – передозировка снотворного в бокале с вином. Все чисто».
Арион вышел из спальни. Он был готов. Он думал, что готов. Но то, что он увидел в гостиной, заставило замереть даже его, видевшего изнанку человеческой души.
Гостиная, совмещенная с кухней, была залита холодным утренним светом, который пробивался сквозь панорамное окно. За окном все так же валил снег, создавая ощущение нереальности, будто они находятся внутри стеклянного шара. В центре комнаты стоял обеденный стол из светлого дерева. Он был накрыт на троих. Белоснежная скатерть, дорогие тарелки, хрустальные бокалы, приборы, разложенные с маниакальной точностью.
За столом сидели три фигуры.
В одном из кресел сидела та самая убитая женщина. Ее тело перенесли сюда из спальни и аккуратно усадили. Руки были сложены на коленях, голова чуть наклонена, словно она слушает собеседника.
Напротив нее, в двух других креслах, сидели они. Семья. Мужчина и ребенок. Только они были не из плоти и крови. Это были старые, видавшие виды манекены. Из тех, что когда-то стояли в витринах универмагов. Мужской манекен был одет в старомодный, потертый твидовый пиджак. Его пластиковое лицо с облупившейся краской было зафиксировано в вежливой, пустой улыбке. Детский манекен, ростом с пятилетнего мальчика, был в матросском костюмчике. Его улыбка была еще более жуткой – широкой, нарисованной, абсолютно неживой.
Они сидели в позе идеальной семьи за идеальным ужином. Неподвижные. Вечные. Жуткие в своей безупречности. Все эксперты, работавшие в комнате, старались не смотреть в их сторону, словно боялись встретиться взглядом с этими пластиковыми, мертвыми глазами.
Арион медленно обошел стол. Он был заворожен этой инсталляцией. Этим чудовищным произведением искусства. Он смотрел на детали, пытаясь понять язык автора. На тарелках не было еды. В бокалах – вина. Это была имитация. Идеальная, но безжизненная. Он подошел ближе к детскому манекену. И тут он увидел то, что пропустили все остальные.
Одна рука манекена, та, что лежала на столе, была сломана у запястья. Но трещина была аккуратно, почти любовно, склеена. На месте слома виднелись следы свежего, еще не потемневшего клея. Кто-то не просто принес сюда сломанную куклу. Он ее починил. Неумело. Старательно.
И в этот момент Арион понял все. Убийца не разрушал. Он созидал. Он не наказывал эту женщину за то, что ее семья распалась. Он не мстил ей. Он возвращал ей то, что она, по его мнению, потеряла. Он восстанавливал нарушенный порядок. Он «чинил» ее сломанную жизнь, склеивал ее, как этот старый манекен. Он дарил ей вечную, идеальную, мертвую семью. И в этой жуткой, извращенной заботе было больше безумия, чем в самой лютой ненависти.
Они вышли из квартиры на лестничную площадку, чтобы глотнуть воздуха. Даже там, в казенном пространстве подъезда, Арион все еще чувствовал на себе стеклянные взгляды манекенов. Макаров достал сигарету, но его руки дрожали так, что он не смог зажечь ее с первого раза.
– Ну и?.. – выдохнул он, наконец прикурив. – Что это за чертовщина, Арион? Я видел всякое. Расчлененка, ритуальные убийства сектантов, кровавую кашу. Но такого… такого не видел никогда. Это какой-то новый сорт безумия.
Арион прислонился к холодной стене, глядя на узоры инея на окне.
– Это не безумие, Макаров. Безумие – это хаос. А здесь – идеальный, абсолютный порядок. Он не просто убил ее. Он выстроил инсталляцию. Со своим сюжетом, со своей идеей.
– И какая же у него идея? Что он хотел сказать? «Я псих, бойтесь меня»?
– Нет. Гораздо хуже. Он не наказывал ее за развод. Он исправлял ее ошибку.
Макаров непонимающе уставился на него.
– Что ты несешь? Он убил ее. Какое, к черту, исправление?
– Посмотри на это его глазами, – сказал Арион, и его голос стал тихим, почти гипнотическим. – Жила-была женщина. У нее была семья: муж, ребенок. Это – порядок. Гармония. Потом семья распалась. Муж и ребенок ушли. В ее мире, в ее жизни образовалась пустота. Хаос. Это неправильно. Это нужно исправить. И он приходит. Он убирает ее – живую, страдающую, несовершенную. А на ее место ставит идеальную, вечную картину. Он возвращает ей семью, которую она потеряла. Только эта семья – мертвая, идеальная, застывшая во времени. Он дарит ей вечный покой в окружении вечной семьи. Он не убийца в своем понимании. Он – реставратор. Он «чинит» сломанные жизни. Помнишь склеенную руку манекена? Это его главный жест.
Следователь молча докурил сигарету, превратив ее в короткий, обугленный бычок.
– Реставратор… – прохрипел он. – То есть, ты хочешь сказать, он будет продолжать? Он будет искать другие «сломанные жизни»?
О проекте
О подписке
Другие проекты